Уничтожить змеиную свиту следует одним ударом. Ведь среди княжеских дружинников немало не только обученных им, Моурави, но и обласканных. Особенно месепе. Нет, обязанные перед родиной не пойдут против Моурави, не подымут оружие на дружинников, с которыми на Дигомском поле вместе ели, вместе пили, вместе песни доблестные пели.
И Георгий Саакадзе поспешил изменить план ведения войны, который и одобрили азнауры Верхней, Средней и Нижней Картли.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Заманить Саакадзе в Тбилиси оказалось труднее, чем барса в золотую клетку. Потерпев неудачу, царь Теймураз стал изыскивать средства, как отомстить цареотступнику.
– Уж не ослышался ли я? – вознегодовал Зураб. – Царь не знает, какой местью удостоить ослушника! А если лишить его владений или превратить Великого Моурави в бездомного нищего? Разве не сладостно подобное отмщение?
– Разорить Саакадзе! Разорить! – подхватили призыв арагвского шакала князья Верхней, Средней и Нижней Картли.
Словно осы, зажужжали они в замках. Носте! Кто из владетелей не завидовал богатству Саакадзе? Кто тайно не вздыхал, любуясь благородной красотой замка, любуясь садами на уступах и недоступными сторожевыми башнями? Кто алчно не взирал на тучные стада и табуны коней?
И помчались в Метехи, обгоняя друг друга, жаждущие и алчущие обогащения! Завладеть, завладеть стягом Саакадзе, перед которым еще так недавно они трепетали.
Злорадствуя, царь Теймураз поощрял раздоры владетелей из-за кости, пока не кинутой, и повелел Чолокашвили донести до слуха Саакадзе о происходящем.
И потянулись в Бенари «доброжелатели» Моурави.
– Раз так, то так! – принял вызов Даутбек.
В Бенари был спешно вызван мествире в короткой бурке.
Спор князей в Метехи длился уже три дня, а на четвертый нагрянуло духовенство, присланное католикосом.
Сначала князья опешили: кресты на рясах напоминали о суете сует, но потом еще яростнее заспорили.
– Наше владение сопредельно с землей Саакадзе! – кричали Магаладзе. – Еще при Георгии Десятом мы домогались Носте.
– Почему же царь Георгий не преподнес вам Носте на золотом блюде? – съехидничал Качибадзе. – Мои предки всегда дрались с предками Саакадзе и неоднократно разоряли эту фамилию. Выходит, не допускали возвышения беспокойного рода. Так почему не нам владеть поместьем царского ослушника?
Недобрый огонь вспыхнул в глазах Джавахишвили, седые брови изогнулись, как две сабли. Он так пыхтел, словно угодил в берлогу, обкуренную серой.
– Пусть Качибадзе хорошо припомнит, кто вел бесконечные тяжбы с фамилией Саакадзе! Или не мы, князья Джавахишвили, не далее как при Симоне Первом требовали земли азнауров Саакадзе? И при Георгии Десятом – свидетель бог! – был такой разговор, но ему предприимчивый Георгий Саакадзе, сын мелкого Шио, ухитрился оказать услугу и, как волк – овцой, завладел Носте.
И другие князья, отбиваясь от доводов соперников, в возбуждении метали слова, схожие с раскаленными камнями. Зал напоминал действующий вулкан, от которого до ада не более одного локтя.
Не рассчитывая получить Носте, – на него безусловно нацелился Зураб Эристави, – князь Цицишвили напомнил, что Саакадзе азнаур по прихоти судьбы, но князь по праву.
– Он пренебрегает почетным званием! – Тамаз Магаладзе брезгливо поморщился, будто прикоснулся к грубому плащу обедневшего азнаура.
После своей женитьбы на средней дочери придворного советника Кочакидзе преобразился Тамаз – старательно занимался усами, злоупотреблял благовониями. Поджарая Мзе-хатун – «Солнце-дева» – обтесывала мужа по образцу своего отца. Но отпрыск старого волка Леона не переставал мечтать о расправе с Великим Моурави, исконным врагом фамилии Магаладзе. Тамаз был бы совсем счастлив, если б не изнывал под бархатной туфлей своей Мзе-хатун. Она лихорадочно скупала за бесценок тутовые рощи и, вместо услады, мучила Тамаза беседой о торговле шелком. А тут царь пожелал разорить ностевского «барса». Вся торгашеская кровь взывала: «Хватай! Не уступай! Торопись!» И она решительно наказала Тамазу выступить с обличением «недостойного». Особенно прельщали «Солнце-деву» драгоценности Русудан – значит, необходимо доказать свое право на них, не дожидаясь, пока они будут обнаружены в «логове хищника» и размурованы.
Приятного Тамаза поддержало большинство князей: грубый плащ обедневшего азнаура к тому же пропитан овечьим потом! Когда «барс» возле трона, от него навозом несет!
Старший Палавандишвили насмешливо оглядел Тамаза: «Эх, когда человек споткнется, каждая свинья спешит носом даже на ковре навоз нащупать! А давно ли овечий пот за амбру принимали?»
– Быть вождем азнауров почетнее, чем неродовитым князем, – не унимался и Цицишвили, – и если ослушник по праву князь, то лишь княжеский Совет может определить, кому должно перейти его владение.
– При чем тут, прости господи, княжеский Совет? – Феодосий сердито взмахнул, как стягом, черным рукавом рясы. Святой отец удивлен: желанный служителям креста царь ничем не вознаградил церковь за изгнание Хосро-мирзы и Иса-хана. Разве сейчас не подходящий случай?
Как-то получилось само собой, что князья очутились по одну сторону Оружейного зала, иерархи – по другую. Духовные и светские владыки готовы были ринуться к стенам, вооружиться и пустить в ход клинки.
Феодосий вышел на середину и замер с вскинутым крестом.
Князей охватило замешательство. Но Палавандишвили, не желая уступать поле словесной битвы, едко заметил, что Саакадзе не монах, значит, церковь тут ни при чем.
Кахетинское духовенство, отмежевываясь от картлийского, поддержало Цицишвили. Стремясь к первенству над церковью, а заодно и над царством, отцы Кахети дружно атаковали архиереев из клики католикоса: «Уж не хотят ли картлийцы распухнуть от угодий и золота? Не сказал ли святой апостол…» И тут посыпались изречения из евангелия и библии в таком изобилии, что хватило бы на три собора.
Стремясь досадить священникам Картли и поэтому не скупясь на слюну, Харитон съязвил:
– Князьям не впервые отторгать друг у друга владения, пусть и сейчас сами умиротворят сословную жадность. Да ниспошлет господь правильное решение алчущим и жаждущим!
– Аминь! – умильно подтвердили кахетинцы. – Аминь!
Зураб прислушивался к спору, и куладжа все чаще вздымалась на его груди. Он судорожно рванул монисто, обвивавшее его шею, – золотые монеты старинной чеканки со звоном покатились по мраморным плитам. Накануне Зураб нашел в царском саду дикий каштан и сейчас сжимал его до боли в пальцах, будто камень для пращи. Да, он, князь Арагвский, согласен с Цицишвили и Палавандишвили: пусть соберется Совет князей высших фамилий.
Не сомневался арагвский князь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
И Георгий Саакадзе поспешил изменить план ведения войны, который и одобрили азнауры Верхней, Средней и Нижней Картли.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Заманить Саакадзе в Тбилиси оказалось труднее, чем барса в золотую клетку. Потерпев неудачу, царь Теймураз стал изыскивать средства, как отомстить цареотступнику.
– Уж не ослышался ли я? – вознегодовал Зураб. – Царь не знает, какой местью удостоить ослушника! А если лишить его владений или превратить Великого Моурави в бездомного нищего? Разве не сладостно подобное отмщение?
– Разорить Саакадзе! Разорить! – подхватили призыв арагвского шакала князья Верхней, Средней и Нижней Картли.
Словно осы, зажужжали они в замках. Носте! Кто из владетелей не завидовал богатству Саакадзе? Кто тайно не вздыхал, любуясь благородной красотой замка, любуясь садами на уступах и недоступными сторожевыми башнями? Кто алчно не взирал на тучные стада и табуны коней?
И помчались в Метехи, обгоняя друг друга, жаждущие и алчущие обогащения! Завладеть, завладеть стягом Саакадзе, перед которым еще так недавно они трепетали.
Злорадствуя, царь Теймураз поощрял раздоры владетелей из-за кости, пока не кинутой, и повелел Чолокашвили донести до слуха Саакадзе о происходящем.
И потянулись в Бенари «доброжелатели» Моурави.
– Раз так, то так! – принял вызов Даутбек.
В Бенари был спешно вызван мествире в короткой бурке.
Спор князей в Метехи длился уже три дня, а на четвертый нагрянуло духовенство, присланное католикосом.
Сначала князья опешили: кресты на рясах напоминали о суете сует, но потом еще яростнее заспорили.
– Наше владение сопредельно с землей Саакадзе! – кричали Магаладзе. – Еще при Георгии Десятом мы домогались Носте.
– Почему же царь Георгий не преподнес вам Носте на золотом блюде? – съехидничал Качибадзе. – Мои предки всегда дрались с предками Саакадзе и неоднократно разоряли эту фамилию. Выходит, не допускали возвышения беспокойного рода. Так почему не нам владеть поместьем царского ослушника?
Недобрый огонь вспыхнул в глазах Джавахишвили, седые брови изогнулись, как две сабли. Он так пыхтел, словно угодил в берлогу, обкуренную серой.
– Пусть Качибадзе хорошо припомнит, кто вел бесконечные тяжбы с фамилией Саакадзе! Или не мы, князья Джавахишвили, не далее как при Симоне Первом требовали земли азнауров Саакадзе? И при Георгии Десятом – свидетель бог! – был такой разговор, но ему предприимчивый Георгий Саакадзе, сын мелкого Шио, ухитрился оказать услугу и, как волк – овцой, завладел Носте.
И другие князья, отбиваясь от доводов соперников, в возбуждении метали слова, схожие с раскаленными камнями. Зал напоминал действующий вулкан, от которого до ада не более одного локтя.
Не рассчитывая получить Носте, – на него безусловно нацелился Зураб Эристави, – князь Цицишвили напомнил, что Саакадзе азнаур по прихоти судьбы, но князь по праву.
– Он пренебрегает почетным званием! – Тамаз Магаладзе брезгливо поморщился, будто прикоснулся к грубому плащу обедневшего азнаура.
После своей женитьбы на средней дочери придворного советника Кочакидзе преобразился Тамаз – старательно занимался усами, злоупотреблял благовониями. Поджарая Мзе-хатун – «Солнце-дева» – обтесывала мужа по образцу своего отца. Но отпрыск старого волка Леона не переставал мечтать о расправе с Великим Моурави, исконным врагом фамилии Магаладзе. Тамаз был бы совсем счастлив, если б не изнывал под бархатной туфлей своей Мзе-хатун. Она лихорадочно скупала за бесценок тутовые рощи и, вместо услады, мучила Тамаза беседой о торговле шелком. А тут царь пожелал разорить ностевского «барса». Вся торгашеская кровь взывала: «Хватай! Не уступай! Торопись!» И она решительно наказала Тамазу выступить с обличением «недостойного». Особенно прельщали «Солнце-деву» драгоценности Русудан – значит, необходимо доказать свое право на них, не дожидаясь, пока они будут обнаружены в «логове хищника» и размурованы.
Приятного Тамаза поддержало большинство князей: грубый плащ обедневшего азнаура к тому же пропитан овечьим потом! Когда «барс» возле трона, от него навозом несет!
Старший Палавандишвили насмешливо оглядел Тамаза: «Эх, когда человек споткнется, каждая свинья спешит носом даже на ковре навоз нащупать! А давно ли овечий пот за амбру принимали?»
– Быть вождем азнауров почетнее, чем неродовитым князем, – не унимался и Цицишвили, – и если ослушник по праву князь, то лишь княжеский Совет может определить, кому должно перейти его владение.
– При чем тут, прости господи, княжеский Совет? – Феодосий сердито взмахнул, как стягом, черным рукавом рясы. Святой отец удивлен: желанный служителям креста царь ничем не вознаградил церковь за изгнание Хосро-мирзы и Иса-хана. Разве сейчас не подходящий случай?
Как-то получилось само собой, что князья очутились по одну сторону Оружейного зала, иерархи – по другую. Духовные и светские владыки готовы были ринуться к стенам, вооружиться и пустить в ход клинки.
Феодосий вышел на середину и замер с вскинутым крестом.
Князей охватило замешательство. Но Палавандишвили, не желая уступать поле словесной битвы, едко заметил, что Саакадзе не монах, значит, церковь тут ни при чем.
Кахетинское духовенство, отмежевываясь от картлийского, поддержало Цицишвили. Стремясь к первенству над церковью, а заодно и над царством, отцы Кахети дружно атаковали архиереев из клики католикоса: «Уж не хотят ли картлийцы распухнуть от угодий и золота? Не сказал ли святой апостол…» И тут посыпались изречения из евангелия и библии в таком изобилии, что хватило бы на три собора.
Стремясь досадить священникам Картли и поэтому не скупясь на слюну, Харитон съязвил:
– Князьям не впервые отторгать друг у друга владения, пусть и сейчас сами умиротворят сословную жадность. Да ниспошлет господь правильное решение алчущим и жаждущим!
– Аминь! – умильно подтвердили кахетинцы. – Аминь!
Зураб прислушивался к спору, и куладжа все чаще вздымалась на его груди. Он судорожно рванул монисто, обвивавшее его шею, – золотые монеты старинной чеканки со звоном покатились по мраморным плитам. Накануне Зураб нашел в царском саду дикий каштан и сейчас сжимал его до боли в пальцах, будто камень для пращи. Да, он, князь Арагвский, согласен с Цицишвили и Палавандишвили: пусть соберется Совет князей высших фамилий.
Не сомневался арагвский князь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161