Звякнул засов.
Ибрагим приготовился увидеть искаженное злобой лицо, освещенное зеленым блеском сатанинских глаз, но, к его удивлению, палач кротким взглядом оглядел его и грустно сказал:
— О улан, твое лицо красиво, как звезда в тихую ночь. Может, по милости аллаха, твой приход принесет облегчение моей жене, которая никак не может родить.
— Селям, главный палач! Я об этом узнал от твоих соседей и принес подобающий случаю амулет.
— Войди! Войди, улан, и пусть с тобой войдет жалость аллаха. Где твой амулет? Если поможет, заплачу столько, сколько запросишь.
— О ага Мамед! Зачем плата, когда помощь нужна?
Польщенный таким обращением — давно его никто не звал «ага», — палач еще приветливее пригласил гостя войти в дом.
Прочитав мысленно молитву, Ибрагим с трепетом переступил порог: «О Мухаммед! Почему втолкнул в оду шайтана? Или… о небо, это лавка людоеда! На тахтах драгоценные ковры, весь пол также устлан коврами. Они освещены пламенем ада!» Озноб охватил Ибрагима. Стены, обтянутые атласом цвета крови, сверху донизу были разукрашены драгоценными изделиями, редкостным оружием, богатой одеждой. Но от всего этого веяло тлетворным духом. Особенно бросались в глаза чистенькие азямы, затканные дорогими камнями, шлемы с гордо высящимися яркими перьями, тяжелые пояса, обвитые золотом. Костлявыми пальцами смерть стаскивала их со своих холодеющих жертв. На видном месте сверкал яхонтами и отборной бирюзой сафьяновый сапог. Под ним сокол — герб сельджуков.
— Видишь, улан, — вздохнул палач, — сердар-и-экрем повелел отрубить богатому беку только одну ногу. По закону — и плата с одной ноги. Услади свои глаза блеском сокровищ вот этого угла. Трудно сосчитать, сколько здесь колец, браслетов, дорогих украшений. Машаллах! Эта стена только для нарядов пашей, эфенди… А вот эта — лишь для одежд купцов, ученых…
Вопль из соседней комнаты прервал пояснения палача, он выбежал.
Стараясь не смотреть на страшные трофеи, Ибрагим осторожно присел на кончик тахты, не решаясь дотронуться до мутаки или столика с перламутровой серной.
Вернувшись, палач глухо спросил, в чем нужна его помощь.
Ибрагим начал издалека. Он рассказал, как аллах помогает правоверным, помнящим, что один час правосудия стоит семидесяти пяти намазов, и что, наверно, аллах милосердный пошлет ага Мамеду сына.
— О улан! — вскричал ободренный палач. — Да будет твой язык подобен меду, а ноги подобны крыльям ангелов! Двадцать жен и тридцать наложниц я переменил, и ни одна не родила мне даже кошку. И вот я взял молодую дочь бедного крестьянина, заплатил за нее мешок пиастров и тюк ковров, одарил ее обжорливых родственников, кричавших, что пусть она лучше умрет, чем станет женой палача. Прошли двенадцать лун, потом еще двенадцать, я запасся терпением, ибо она, как Дильрукеш-ханым, очень красива и нежна, эта жена. Она носит одежды и драгоценности, только купленные в лавках. Она не входит в оды, а их у меня еще три, подобно этой заваленных богатством, мною добытым секирой и шнурком из змеиной кожи. Видно, правда аллах воздал ей, ибо прошло еще десять лун, и она… — Прислушиваясь, палач жалобно простонал: — О улан! Третий день мой дом оглашается воплями… Трудно сердцу вытерпеть столько. Помоги!
— Клянусь Меккой, — заверил страждущего палача Ибрагим, вспомнив, как мать не раз говорила ему, что женщины, как бы ни мучались, на третий день приносят миру новую душу, — твоя жена скоро родит. Но ты должен сделать доброе дело.
— Говори, какое — видишь, как я богат?
Ибрагим поморщился, лучше бы палач был беден, тогда легче пошел бы на подкуп. Все же Ибрагим стал расписывать несметные богатства трехбунчужного Моурав-паши. И если ага Мамед устроит полководцу-гурджи побег, то половину своих сокровищ он отдаст ага Мамеду. Соблазнял Ибрагим домами, уговаривал бежать в Бейрут, где палача будут знать только как богатого купца, или владельца кораблей, или…
Но палач оборвал уговоры: он и так по горло в золоте и с каждым новым мертвецом становится еще богаче. «А без любимого дела, — он нежно погладил секиру, — жить станет скучно». И на что ему звание купца, когда звание палача вызывает трепет у самых знатных. Когда ему поручают истязать провинившегося, весь Токат сбегается смотреть на его мастерскую работу. И даже паши, эфенди и знатные муллы съезжаются издалека полюбоваться, во что может он превратить жертву…
Тут палач, оживившись, принялся с мельчайшими подробностями описывать замечательные, им самим изобретенные, пытки и способы истязаний.
А Ибрагим, холодея, про себя молился, чтобы аллах сохранил ему волосы, ибо они шевелятся так, точно вот-вот выпадут из головы. И, не выдержав, выкрикнул:
— И никогда аллах не послал тебе жалость к истязаемым?!
— Слава аллаху, никогда! Впрочем, в один из дней я проявил, эйвах, жалость. К кому? К красивому эфенди, захваченному самим вали на ложе любимой жены. Обманутый призвал меня и велел придумать новый способ истязания. Я придумал. Но ночью ко мне проникли отец и братья беспечного и принесли богатства на пять жизней за одно обещание устроить эфенди мгновенную смерть. Соблазненный, я опустил руку на коран и поклялся, что я так дотронусь до его сердца, что он раньше, чем я еще раз моргну, будет мертв… На мое несчастье, эйвах, случилось иначе. Не хватило площади, крыш, улиц — столько правоверных сбежалось смотреть на истязание красивого эфенди. Когда я поднялся на возвышение, народ увидел у меня за поясом круглый топор, ножи и пилы, от радости взревел, как хищный зверь: «Покажи, о палач из палачей, как твоя рука верна тебе!»
А эфенди бескровными губами прошептал: «Помни, ты поклялся на коране!»
Не обращая внимания на нетерпеливые крики, я вынул из кожаных ножен тонкий и длинный, как молния, нож и, взором обозначив, где бьется сердце, умело пронзил его. Эфенди даже не вскрикнул, но, свидетель шайтан, вали так закричал, будто казненный упал не на помост, а на ложе его, вали, любимой жены. Машаллах! Многие бросились бежать. И если б не ходжа, которого отец эфенди тоже подкупил, я был бы изрублен на месте. Но ходжа, важно приглаживая белую, как хлопок, бороду, подошел к бесновавшемуся вали и громко сказал:
«О бесстрашный паша, как можешь осуждать желание аллаха? Не иначе как эфенди успел чем-то угодить небу, и аллах послал ему смерть бабочки, — у эфенди разорвалось от ужаса сердце. Пусть родные возьмут бездыханное тело и поступят с ним, как с угодным небу правоверным». Вали остолбенел. Ходжа славился святостью, у ворот его дома два раза видели коня пророка, серебряного Альбарака со звонкой хрустальной гривой. Не отдав тело казненного на поругание, вали ускакал прочь, а родные под ликующие возгласы изменчивых зевак унесли на носилках эфенди и после предания земле посадили у его изголовья два кипариса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219
Ибрагим приготовился увидеть искаженное злобой лицо, освещенное зеленым блеском сатанинских глаз, но, к его удивлению, палач кротким взглядом оглядел его и грустно сказал:
— О улан, твое лицо красиво, как звезда в тихую ночь. Может, по милости аллаха, твой приход принесет облегчение моей жене, которая никак не может родить.
— Селям, главный палач! Я об этом узнал от твоих соседей и принес подобающий случаю амулет.
— Войди! Войди, улан, и пусть с тобой войдет жалость аллаха. Где твой амулет? Если поможет, заплачу столько, сколько запросишь.
— О ага Мамед! Зачем плата, когда помощь нужна?
Польщенный таким обращением — давно его никто не звал «ага», — палач еще приветливее пригласил гостя войти в дом.
Прочитав мысленно молитву, Ибрагим с трепетом переступил порог: «О Мухаммед! Почему втолкнул в оду шайтана? Или… о небо, это лавка людоеда! На тахтах драгоценные ковры, весь пол также устлан коврами. Они освещены пламенем ада!» Озноб охватил Ибрагима. Стены, обтянутые атласом цвета крови, сверху донизу были разукрашены драгоценными изделиями, редкостным оружием, богатой одеждой. Но от всего этого веяло тлетворным духом. Особенно бросались в глаза чистенькие азямы, затканные дорогими камнями, шлемы с гордо высящимися яркими перьями, тяжелые пояса, обвитые золотом. Костлявыми пальцами смерть стаскивала их со своих холодеющих жертв. На видном месте сверкал яхонтами и отборной бирюзой сафьяновый сапог. Под ним сокол — герб сельджуков.
— Видишь, улан, — вздохнул палач, — сердар-и-экрем повелел отрубить богатому беку только одну ногу. По закону — и плата с одной ноги. Услади свои глаза блеском сокровищ вот этого угла. Трудно сосчитать, сколько здесь колец, браслетов, дорогих украшений. Машаллах! Эта стена только для нарядов пашей, эфенди… А вот эта — лишь для одежд купцов, ученых…
Вопль из соседней комнаты прервал пояснения палача, он выбежал.
Стараясь не смотреть на страшные трофеи, Ибрагим осторожно присел на кончик тахты, не решаясь дотронуться до мутаки или столика с перламутровой серной.
Вернувшись, палач глухо спросил, в чем нужна его помощь.
Ибрагим начал издалека. Он рассказал, как аллах помогает правоверным, помнящим, что один час правосудия стоит семидесяти пяти намазов, и что, наверно, аллах милосердный пошлет ага Мамеду сына.
— О улан! — вскричал ободренный палач. — Да будет твой язык подобен меду, а ноги подобны крыльям ангелов! Двадцать жен и тридцать наложниц я переменил, и ни одна не родила мне даже кошку. И вот я взял молодую дочь бедного крестьянина, заплатил за нее мешок пиастров и тюк ковров, одарил ее обжорливых родственников, кричавших, что пусть она лучше умрет, чем станет женой палача. Прошли двенадцать лун, потом еще двенадцать, я запасся терпением, ибо она, как Дильрукеш-ханым, очень красива и нежна, эта жена. Она носит одежды и драгоценности, только купленные в лавках. Она не входит в оды, а их у меня еще три, подобно этой заваленных богатством, мною добытым секирой и шнурком из змеиной кожи. Видно, правда аллах воздал ей, ибо прошло еще десять лун, и она… — Прислушиваясь, палач жалобно простонал: — О улан! Третий день мой дом оглашается воплями… Трудно сердцу вытерпеть столько. Помоги!
— Клянусь Меккой, — заверил страждущего палача Ибрагим, вспомнив, как мать не раз говорила ему, что женщины, как бы ни мучались, на третий день приносят миру новую душу, — твоя жена скоро родит. Но ты должен сделать доброе дело.
— Говори, какое — видишь, как я богат?
Ибрагим поморщился, лучше бы палач был беден, тогда легче пошел бы на подкуп. Все же Ибрагим стал расписывать несметные богатства трехбунчужного Моурав-паши. И если ага Мамед устроит полководцу-гурджи побег, то половину своих сокровищ он отдаст ага Мамеду. Соблазнял Ибрагим домами, уговаривал бежать в Бейрут, где палача будут знать только как богатого купца, или владельца кораблей, или…
Но палач оборвал уговоры: он и так по горло в золоте и с каждым новым мертвецом становится еще богаче. «А без любимого дела, — он нежно погладил секиру, — жить станет скучно». И на что ему звание купца, когда звание палача вызывает трепет у самых знатных. Когда ему поручают истязать провинившегося, весь Токат сбегается смотреть на его мастерскую работу. И даже паши, эфенди и знатные муллы съезжаются издалека полюбоваться, во что может он превратить жертву…
Тут палач, оживившись, принялся с мельчайшими подробностями описывать замечательные, им самим изобретенные, пытки и способы истязаний.
А Ибрагим, холодея, про себя молился, чтобы аллах сохранил ему волосы, ибо они шевелятся так, точно вот-вот выпадут из головы. И, не выдержав, выкрикнул:
— И никогда аллах не послал тебе жалость к истязаемым?!
— Слава аллаху, никогда! Впрочем, в один из дней я проявил, эйвах, жалость. К кому? К красивому эфенди, захваченному самим вали на ложе любимой жены. Обманутый призвал меня и велел придумать новый способ истязания. Я придумал. Но ночью ко мне проникли отец и братья беспечного и принесли богатства на пять жизней за одно обещание устроить эфенди мгновенную смерть. Соблазненный, я опустил руку на коран и поклялся, что я так дотронусь до его сердца, что он раньше, чем я еще раз моргну, будет мертв… На мое несчастье, эйвах, случилось иначе. Не хватило площади, крыш, улиц — столько правоверных сбежалось смотреть на истязание красивого эфенди. Когда я поднялся на возвышение, народ увидел у меня за поясом круглый топор, ножи и пилы, от радости взревел, как хищный зверь: «Покажи, о палач из палачей, как твоя рука верна тебе!»
А эфенди бескровными губами прошептал: «Помни, ты поклялся на коране!»
Не обращая внимания на нетерпеливые крики, я вынул из кожаных ножен тонкий и длинный, как молния, нож и, взором обозначив, где бьется сердце, умело пронзил его. Эфенди даже не вскрикнул, но, свидетель шайтан, вали так закричал, будто казненный упал не на помост, а на ложе его, вали, любимой жены. Машаллах! Многие бросились бежать. И если б не ходжа, которого отец эфенди тоже подкупил, я был бы изрублен на месте. Но ходжа, важно приглаживая белую, как хлопок, бороду, подошел к бесновавшемуся вали и громко сказал:
«О бесстрашный паша, как можешь осуждать желание аллаха? Не иначе как эфенди успел чем-то угодить небу, и аллах послал ему смерть бабочки, — у эфенди разорвалось от ужаса сердце. Пусть родные возьмут бездыханное тело и поступят с ним, как с угодным небу правоверным». Вали остолбенел. Ходжа славился святостью, у ворот его дома два раза видели коня пророка, серебряного Альбарака со звонкой хрустальной гривой. Не отдав тело казненного на поругание, вали ускакал прочь, а родные под ликующие возгласы изменчивых зевак унесли на носилках эфенди и после предания земле посадили у его изголовья два кипариса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219