А еще: честно обязался не величать отныне самодержца «королем московским», а токмо полным царским титулом".
Язвительная усмешка заиграла на губах. Откинулся на спинку кресла, приподнял посох и наконечником пощекотал черного короля — и почудилось, что зло засверкал тот алмазными глазками.
"В богоспасаемом граде Москве и во всем царстве могут довольны быть люди разумные и добрые. Что посулил Кремль неверной Турции? В скупых словесах нарушить перемирный срок с Польшей. Да слова расплылись, яко дым от кадильницы. Лови его, накрывай тюрбаном с полумесяцем. Сами расторгнем со временем. Всему свой черед. Семь раз прикинь, один раз аминь!
А от Турции много вытянули. В кровных врагах Польши числится и Турция, значит, полумесяц Босфора ближе сердцу Филарета, чем католический крест Кракова.
Ход красный! Натравить султана на Польшу, а самим с годин пять силы накапливать, лишь затем утвердить войну на западных рубежах. И шах Аббас возблагодарит, что подсобили войско турецкое на Запад переметнуть. Габсбурги же вознегодуют и на турок кинутся, а те сами бесы. Тут Густав-Адольф Свейский на Габсбургов лапу Севера обрушит, заодно и на Польшу. Сигизмунд же, упырь, обернется неосторожно да и угодит под московский топор.
Ослабнет Польша, и Габсбурги не станут угрожать Москве. Он, патриарх, Филарет, овцехищных волков люто устрашит: пастырь бо зверогонитель бысть!.. Улю-лю! Улю-лю! Ату их! Ату-у-у!!"
Филарет пошел по палате, да круто обернулся к шахматной доске, властно смахнул черного короля в ящик, прикрыл крышку. И ему казалось, что с этого часа Польша у него на замке…
ШАХ АББАС
Все чаще впадал в задумчивость грозный «лев Ирана». Почему нигде не сказано, что делать с назойливыми мыслями, в избытке осаждающими твою голову? Правоверные со страхом взирают на белый тюрбан повелителя. Но то, что сокрыто под траурным одеянием, никому не должно быть доступно, ибо:
Ты доблесть и силу свою покажи,
Пусть враг добровольно в могилу сойдет!
Шах Аббас отложил книгу в парчовом переплете: "Видит пророк, прав шейх Муслих-ид-дин Саади, его поучение, подобно солнцу. Ушли столетия, а Саади продолжает сиять! В чем его сила? В мудрости. Так будь и ты, шах Аббас, мудрым, дабы не закатилось твое солнце вслед за тобою.
— Спрячь в заповедник сердца печаль о Сефи-мирзе! Спрячь в тайник души горечь от потери Лелу! Спрячь от друзей и врагов в ларец ума запоздалое раскаяние!
В нору скорпиона ты пальца не суй,
Укуса коль вынести сил не найдешь…
Видит аллах, Саади, я внемлю твоим советам…"
И вновь шах Аббас принялся с каким-то неистовством за дела Ирана, забыв про солнце и луну.
Радовались ханы — Караджугай, страж справедливости. Эреб, ценитель перебродившего виноградного сока, — он даже напился по этому поводу и запоздал на зов «льва Ирана». Узнав о причине непослушания, шах Аббас отправил с абдаром веселому хану бурдюк с лучшим вином, приказав ему после сна просидеть в мыльной воде два базарных часа.
Когда, проделав все, что повелел шах-ин-шах, Эреб-хан как ни в чем не бывало появился в комнате «уши шаха», грозный «лев» спросил, не привиделось ли хану во сне, что станет с Ираном после конца путешествия царя царей Аббаса по чужой и своей земле.
— О повелитель из повелителей, — искренне огорчился Эреб, — почему желтые мысли тревожат тебя? Разве шах-ин-шаху не предназначено аллахом бесконечное бодрствование?
— Воля властелина вселенной в тумане неизвестности. Все, что повелю я, да исполнится! Иран должен стать неуязвимым, как сердце гранита, что покоится в глубине гор.
— О аллах! Как допускаешь ты тревогу до шах-ин-шаха?! — вскрикнул Караджугай. — О великий из великих шах Аббас! Разве Иран сегодня не сильнее, чем пять лет назад? И не будет еще сильнее через пять лет? Или тебя тревожит комар, щекочущий сейчас ноздри султана Мурада?
— Ханы мои, ваша верность испытана мною в ниспосланных аллахом радостях и огорчениях! Аллах проявил ко мне приветливость, и за сорок два года моего царствования я возвратил Ирану то, что было завоевано Исмаилом великим и, по слабости моего деда и отца, отторгнуто слугами шайтана — турками и узбеками. Да будет над ними огонь и пепел! А Гурджистан?! Эта страна — отражение сущности ее бога: она каждый раз воскресает после уничтожения. Но солнце подсказало мне способ увековечить ее покорность Ирану. Не кто иной, как шах Аббас, заставит грузин лбами доставать землю. Ханы верные, разве мои плечи не отягощены трудами, ниспосланными небом? Или недостаточно проявлено доблести в битвах? Не из праздности пробуждаю я память вашу: увеличивать, а не уменьшать повелеваю избранным ханам Ирана!
— О солнце вселенной, кто осмеливается думать иначе?
— Кто, от рыбы до луны, дерзнет опровергнуть эту истину?
— Ты, Эреб, сказал слова, подходящие к месту. — Шах сделал движение рукой, означающее: эта комната — оплот повиновения. — Но опрометчиво, мой Караджугай, думать, что комар не может повредить льву… Или забыл притчу о комаре, который, влетев в ноздри льва, заставил чихнуть его сто и один раз. Этим воспользовались гиены и растерзали обессилевшего царя зверей и пустынь…
Задумчиво смотрел шах Аббас на покрытую лаком доску, отражавшую землю и небо. Тридцать две фигуры самоотверженно бросались в битву, применяя ходы, созданные высшим разумом. Гибель пешек и подвиги коней, уничтожение военачальников и разрушение башен вызывали в глазах шаха холодный блеск, а в сердце прибой кипучих волн. Игра многих сводилась к победе одного короля.
Этим королем возжелал стать Аббас. Он играл умело, крупно, используя намерение ряда европейских стран заполучить его как союзника в их ожесточенной борьбе с турецким султаном. По квадратам площадей в Исфахане на конях, верблюдах и кораблях беспрерывно выезжали из Ирана послы, которых он посылал в Московское царство, в любимицу морей — Голландию, в знойную Испанию, к воинственному германскому императору и христолюбивому римскому папе. И по этим же квадратам морей и земель прибывали к нему посольства из снежной Руси, туманной Англии, стран крылатых кораблей — Испании и Голландии. Играя с Западом, он не забывал Восток. И далекий Сиам уже находился в пределах его глаз.
Шах Аббас! Он не застыл в косности, не дурманил себя курением, не предавался гаремным излишествам. Яд и кинжал были бессильны пред ним. Он был «царь царей»! Такой же, как Кир и Дарий из династии Кеянидов, Ардекир, Сапор и Хозрой из династии Сассанидов, Исмаил и Тахмасп из его династии — Сефевидов.
Но он не был счастлив. Чем больше высоких дел вершил он на благо Ирана, тем коварнее становилась призрачная птица, порхающая возле зорких глаз и ускользающая из-под цепких рук.
«Сто забот» продолжали отягощать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219
Язвительная усмешка заиграла на губах. Откинулся на спинку кресла, приподнял посох и наконечником пощекотал черного короля — и почудилось, что зло засверкал тот алмазными глазками.
"В богоспасаемом граде Москве и во всем царстве могут довольны быть люди разумные и добрые. Что посулил Кремль неверной Турции? В скупых словесах нарушить перемирный срок с Польшей. Да слова расплылись, яко дым от кадильницы. Лови его, накрывай тюрбаном с полумесяцем. Сами расторгнем со временем. Всему свой черед. Семь раз прикинь, один раз аминь!
А от Турции много вытянули. В кровных врагах Польши числится и Турция, значит, полумесяц Босфора ближе сердцу Филарета, чем католический крест Кракова.
Ход красный! Натравить султана на Польшу, а самим с годин пять силы накапливать, лишь затем утвердить войну на западных рубежах. И шах Аббас возблагодарит, что подсобили войско турецкое на Запад переметнуть. Габсбурги же вознегодуют и на турок кинутся, а те сами бесы. Тут Густав-Адольф Свейский на Габсбургов лапу Севера обрушит, заодно и на Польшу. Сигизмунд же, упырь, обернется неосторожно да и угодит под московский топор.
Ослабнет Польша, и Габсбурги не станут угрожать Москве. Он, патриарх, Филарет, овцехищных волков люто устрашит: пастырь бо зверогонитель бысть!.. Улю-лю! Улю-лю! Ату их! Ату-у-у!!"
Филарет пошел по палате, да круто обернулся к шахматной доске, властно смахнул черного короля в ящик, прикрыл крышку. И ему казалось, что с этого часа Польша у него на замке…
ШАХ АББАС
Все чаще впадал в задумчивость грозный «лев Ирана». Почему нигде не сказано, что делать с назойливыми мыслями, в избытке осаждающими твою голову? Правоверные со страхом взирают на белый тюрбан повелителя. Но то, что сокрыто под траурным одеянием, никому не должно быть доступно, ибо:
Ты доблесть и силу свою покажи,
Пусть враг добровольно в могилу сойдет!
Шах Аббас отложил книгу в парчовом переплете: "Видит пророк, прав шейх Муслих-ид-дин Саади, его поучение, подобно солнцу. Ушли столетия, а Саади продолжает сиять! В чем его сила? В мудрости. Так будь и ты, шах Аббас, мудрым, дабы не закатилось твое солнце вслед за тобою.
— Спрячь в заповедник сердца печаль о Сефи-мирзе! Спрячь в тайник души горечь от потери Лелу! Спрячь от друзей и врагов в ларец ума запоздалое раскаяние!
В нору скорпиона ты пальца не суй,
Укуса коль вынести сил не найдешь…
Видит аллах, Саади, я внемлю твоим советам…"
И вновь шах Аббас принялся с каким-то неистовством за дела Ирана, забыв про солнце и луну.
Радовались ханы — Караджугай, страж справедливости. Эреб, ценитель перебродившего виноградного сока, — он даже напился по этому поводу и запоздал на зов «льва Ирана». Узнав о причине непослушания, шах Аббас отправил с абдаром веселому хану бурдюк с лучшим вином, приказав ему после сна просидеть в мыльной воде два базарных часа.
Когда, проделав все, что повелел шах-ин-шах, Эреб-хан как ни в чем не бывало появился в комнате «уши шаха», грозный «лев» спросил, не привиделось ли хану во сне, что станет с Ираном после конца путешествия царя царей Аббаса по чужой и своей земле.
— О повелитель из повелителей, — искренне огорчился Эреб, — почему желтые мысли тревожат тебя? Разве шах-ин-шаху не предназначено аллахом бесконечное бодрствование?
— Воля властелина вселенной в тумане неизвестности. Все, что повелю я, да исполнится! Иран должен стать неуязвимым, как сердце гранита, что покоится в глубине гор.
— О аллах! Как допускаешь ты тревогу до шах-ин-шаха?! — вскрикнул Караджугай. — О великий из великих шах Аббас! Разве Иран сегодня не сильнее, чем пять лет назад? И не будет еще сильнее через пять лет? Или тебя тревожит комар, щекочущий сейчас ноздри султана Мурада?
— Ханы мои, ваша верность испытана мною в ниспосланных аллахом радостях и огорчениях! Аллах проявил ко мне приветливость, и за сорок два года моего царствования я возвратил Ирану то, что было завоевано Исмаилом великим и, по слабости моего деда и отца, отторгнуто слугами шайтана — турками и узбеками. Да будет над ними огонь и пепел! А Гурджистан?! Эта страна — отражение сущности ее бога: она каждый раз воскресает после уничтожения. Но солнце подсказало мне способ увековечить ее покорность Ирану. Не кто иной, как шах Аббас, заставит грузин лбами доставать землю. Ханы верные, разве мои плечи не отягощены трудами, ниспосланными небом? Или недостаточно проявлено доблести в битвах? Не из праздности пробуждаю я память вашу: увеличивать, а не уменьшать повелеваю избранным ханам Ирана!
— О солнце вселенной, кто осмеливается думать иначе?
— Кто, от рыбы до луны, дерзнет опровергнуть эту истину?
— Ты, Эреб, сказал слова, подходящие к месту. — Шах сделал движение рукой, означающее: эта комната — оплот повиновения. — Но опрометчиво, мой Караджугай, думать, что комар не может повредить льву… Или забыл притчу о комаре, который, влетев в ноздри льва, заставил чихнуть его сто и один раз. Этим воспользовались гиены и растерзали обессилевшего царя зверей и пустынь…
Задумчиво смотрел шах Аббас на покрытую лаком доску, отражавшую землю и небо. Тридцать две фигуры самоотверженно бросались в битву, применяя ходы, созданные высшим разумом. Гибель пешек и подвиги коней, уничтожение военачальников и разрушение башен вызывали в глазах шаха холодный блеск, а в сердце прибой кипучих волн. Игра многих сводилась к победе одного короля.
Этим королем возжелал стать Аббас. Он играл умело, крупно, используя намерение ряда европейских стран заполучить его как союзника в их ожесточенной борьбе с турецким султаном. По квадратам площадей в Исфахане на конях, верблюдах и кораблях беспрерывно выезжали из Ирана послы, которых он посылал в Московское царство, в любимицу морей — Голландию, в знойную Испанию, к воинственному германскому императору и христолюбивому римскому папе. И по этим же квадратам морей и земель прибывали к нему посольства из снежной Руси, туманной Англии, стран крылатых кораблей — Испании и Голландии. Играя с Западом, он не забывал Восток. И далекий Сиам уже находился в пределах его глаз.
Шах Аббас! Он не застыл в косности, не дурманил себя курением, не предавался гаремным излишествам. Яд и кинжал были бессильны пред ним. Он был «царь царей»! Такой же, как Кир и Дарий из династии Кеянидов, Ардекир, Сапор и Хозрой из династии Сассанидов, Исмаил и Тахмасп из его династии — Сефевидов.
Но он не был счастлив. Чем больше высоких дел вершил он на благо Ирана, тем коварнее становилась призрачная птица, порхающая возле зорких глаз и ускользающая из-под цепких рук.
«Сто забот» продолжали отягощать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219