она действительно потеряла над ними власть.
Тагай шагнул к Анне, так что она ощутила исходящий от него запах реки — чистый, приятный аромат, который чувствовался даже сквозь табачный дым. И к нему примешивалось еще что-то, не менее приятное. Его собственный запах.
— Анна, — проговорил Тагай. — Мы не… ты еще можешь…
Совсем недавно эти слова еще были с ним — слова, которые он приготовил за то время, пока дожидался в вигваме. Слова, которые освобождали ее, позволяли ей отказаться. Он даже составил план: можно было бы забраться под эту груду шкур, спрятаться там вдвоем, побарахтаться и покряхтеть. Эти звуки вполне удовлетворили бы зрителей.
Тагай заготовил целую речь. Но эта речь тотчас исчезла из его рта и из его мыслей, как только он увидел ее красоту, которую он некогда сразу же заметил, а потом как-то потерял.
Анна не была уверена в том, что сможет пройти церемонию. Она меняла свое решение каждую минуту — а их истекло очень много с тех пор, как Гака поведала ей свой сон. Но теперь, глядя молодому индейцу прямо в глаза, Анна различала в них то, что заметила в ту самую минуту, когда пришла в себя в королевском дворце в Париже, где он сидел у ее кровати. И та тьма, которая вставала между ними с тех пор, все недоразумения, вся боль, которые сопровождали его поиски своего места в племени, — все исчезло.
Пока они молчали, пение и погремушки звучали все громче. И потом…
— Ты не…
— Я никогда…
Оба замолчали, потому что заговорили одновременно. И оба рассмеялись. И звук этого смеха прогнал для них все остальные звуки.
— Я никогда… не любила никого, — призналась Анна. — Ни один мужчина не… Мне никогда не хотелось с кем-то быть.
— Тогда это одинаково для нас обоих. — Он улыбнулся. — Потому что я тоже никого никогда не любил.
— А мне казалось, во Франции…
— Это был не я. Это был кто-то другой. Мне кажется… кажется, что я был зачат только в тот момент, когда увидел, как ты падаешь с парижского неба. А родился только тогда, когда вернулся к моему племени.
Тагай повернул голову попеременно в обе стороны и поднял руки, чтобы дать знак тем, кто пел в клубах дыма. Анна обратила внимание на то, как красиво двигается его тело, как он вырос за то короткое время, пока они жили здесь. Она прикоснулась к нему, прижала пальцы к мощным мышцам спины. Тагай обернулся к ней, и Анна уронила вниз вторую руку. Его взгляд опустился к ее груди, и, увидев, как он содрогнулся, девушка почувствовала радостное возбуждение, какого не знала никогда прежде.
— Я не знаю, что надо делать, — призналась она.
— Я знаю, — ответил он и, взяв ее за руку, бережно уложил ее на шкуры.
— Не думай о людях, — сказал Тагай.
— О каких людях? — отозвалась Анна и улыбнулась.
Хотя свидетели казались невероятно далекими, звуки пенья звучали совсем близко, они тесно окружали любящих. Ритм мелодии захватил обоих, и хотя вначале Анна ощутила небольшую боль, все неприятное быстро прошло, сменившись странными, чудесными ощущениями, которые подарило девушке соединение их тел. И пение изменилось вместе с ней, став более настойчивым. И вскоре, когда движения возлюбленного стали иными, когда руки его начали дарить ей невероятную ласку, Анна вдруг заметила, что поет вместе со всеми. Выкрики Анны и Тагая поднимались все выше, сплетаясь со звуками, парившими над сплетенными телами юноши и девушки. Анна словно вобрала в себя дым, погремушки, ритм, их общие движения — и ее тело стремительно рванулось в ту точку, где все сливалось воедино.
Этой ночью не было минуты, когда они не были бы вместе — во сне или бодрствуя. И их соединяли звуки, которые окружали их и не смолкали.
* * *
Анну разбудил утренний свет, который струился в отверстие в крыше и падал ей на лицо. Она лежала на боку, а Тагай обвился вокруг нее, так что они по-прежнему соприкасались друг с другом так тесно, как только было возможно. Она пошевелилась, и он застонал, но не проснулся. Девушка осторожно выскользнула из-под него. Изо всех ртов, которые пели всю ночь напролет, теперь вырывался тихий храп.
И тут Анна вспомнила, для чего было необходимо все это волшебство. И она пробежала те несколько шагов, которые отделяли их ложе от возвышения.
Гака лежала на спине, и ее веки были полуоткрыты. Один глаз так и остался закатившимся, а второй смотрел прямо вперед.
— Ох, Гака! Тетя! — вскрикнула Анна, опускаясь рядом с ней.
И тут девушка заметила две вещи: улыбку на лице Гаки и ее руку — ту, которая так скрючилась и искривилась из-за внезапной болезни. Теперь эта рука свободно раскрылась, словно перед самой смертью старуха потянулась за чем-то. И в этой руке лежала кисть Анны Болейн.
Глава 9. ПРИЗРАКИ
Полная луна не пребывала на небе в одиночестве. Столбы облаков непрерывно перекатывались по нему, так что суша и вода то внезапно скрывались, то стремительно показывались снова. Облака давили на землю, удерживали дневной зной. Воздух потрескивал, наполняя ноздри обещанием дождя.
Самая жестокая жара стояла у входов в вигвамы, потому что перед каждым горели огни — громадные костры, в считанные мгновения пожиравшие все, что в них попадало. И горело на них мясо — но не то, что может обрадовать желудки голодных. Каждая семья отправилась к могилам своих близких, к тем, кто оставался над землей со времени последнего Котла, который устраивался три года назад. Умерших снимали с настилов, вынимали из лубяных гробов. Их освобождали от бобровых шкурок, которыми они были обернуты, и если на костях еще сохранялась плоть, то эту плоть очищали в жарком пламени. А потом кости выгребали из золы, промывали и заворачивали в чистые бобровые шкурки.
Родные Гаки готовили ее тело по-другому, потому что она умерла совсем недавно. Как только ее смерть была замечена, тело согнули так, чтобы колени были прижаты к груди, а руки сжимались перед лицом. И теперь Гака лежала на медвежьей шкуре возле огня, как будто спала. Анна сидела совсем рядом с умершей, наслаждаясь теплым воздухом, омывавшим почти нагое тело девушки. Держа руку на плече Гаки, Анна не переставала изумляться тому, какая яркая улыбка осталась на лице мертвой старухи.
Что-то шевельнуло ее волосы. Девушка отмахнулась, решив, что это — еще одна ночная бабочка, которую привлекло пламя. Но скользнувшие по волосам пальцы встретились с чужими, и Анна невольно повернула голову… чтобы увидеть зрелище, которое могло вызвать только присутствие большого количества умерших.
Она отползла прочь, подавившись криком. Страшное существо последовало за ней, пытаясь успокоить ее быстрым жестом раскрашенной руки.
— Прости меня, Анна, — сказал Тагай. — Я не знал, как к тебе подойти.
Снова обретая способность дышать, она рассмотрела своего возлюбленного. Все его тело было выбелено, кроме лица, но и на лице были полосы краски — пять параллельных линий по ширине обеих щек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Тагай шагнул к Анне, так что она ощутила исходящий от него запах реки — чистый, приятный аромат, который чувствовался даже сквозь табачный дым. И к нему примешивалось еще что-то, не менее приятное. Его собственный запах.
— Анна, — проговорил Тагай. — Мы не… ты еще можешь…
Совсем недавно эти слова еще были с ним — слова, которые он приготовил за то время, пока дожидался в вигваме. Слова, которые освобождали ее, позволяли ей отказаться. Он даже составил план: можно было бы забраться под эту груду шкур, спрятаться там вдвоем, побарахтаться и покряхтеть. Эти звуки вполне удовлетворили бы зрителей.
Тагай заготовил целую речь. Но эта речь тотчас исчезла из его рта и из его мыслей, как только он увидел ее красоту, которую он некогда сразу же заметил, а потом как-то потерял.
Анна не была уверена в том, что сможет пройти церемонию. Она меняла свое решение каждую минуту — а их истекло очень много с тех пор, как Гака поведала ей свой сон. Но теперь, глядя молодому индейцу прямо в глаза, Анна различала в них то, что заметила в ту самую минуту, когда пришла в себя в королевском дворце в Париже, где он сидел у ее кровати. И та тьма, которая вставала между ними с тех пор, все недоразумения, вся боль, которые сопровождали его поиски своего места в племени, — все исчезло.
Пока они молчали, пение и погремушки звучали все громче. И потом…
— Ты не…
— Я никогда…
Оба замолчали, потому что заговорили одновременно. И оба рассмеялись. И звук этого смеха прогнал для них все остальные звуки.
— Я никогда… не любила никого, — призналась Анна. — Ни один мужчина не… Мне никогда не хотелось с кем-то быть.
— Тогда это одинаково для нас обоих. — Он улыбнулся. — Потому что я тоже никого никогда не любил.
— А мне казалось, во Франции…
— Это был не я. Это был кто-то другой. Мне кажется… кажется, что я был зачат только в тот момент, когда увидел, как ты падаешь с парижского неба. А родился только тогда, когда вернулся к моему племени.
Тагай повернул голову попеременно в обе стороны и поднял руки, чтобы дать знак тем, кто пел в клубах дыма. Анна обратила внимание на то, как красиво двигается его тело, как он вырос за то короткое время, пока они жили здесь. Она прикоснулась к нему, прижала пальцы к мощным мышцам спины. Тагай обернулся к ней, и Анна уронила вниз вторую руку. Его взгляд опустился к ее груди, и, увидев, как он содрогнулся, девушка почувствовала радостное возбуждение, какого не знала никогда прежде.
— Я не знаю, что надо делать, — призналась она.
— Я знаю, — ответил он и, взяв ее за руку, бережно уложил ее на шкуры.
— Не думай о людях, — сказал Тагай.
— О каких людях? — отозвалась Анна и улыбнулась.
Хотя свидетели казались невероятно далекими, звуки пенья звучали совсем близко, они тесно окружали любящих. Ритм мелодии захватил обоих, и хотя вначале Анна ощутила небольшую боль, все неприятное быстро прошло, сменившись странными, чудесными ощущениями, которые подарило девушке соединение их тел. И пение изменилось вместе с ней, став более настойчивым. И вскоре, когда движения возлюбленного стали иными, когда руки его начали дарить ей невероятную ласку, Анна вдруг заметила, что поет вместе со всеми. Выкрики Анны и Тагая поднимались все выше, сплетаясь со звуками, парившими над сплетенными телами юноши и девушки. Анна словно вобрала в себя дым, погремушки, ритм, их общие движения — и ее тело стремительно рванулось в ту точку, где все сливалось воедино.
Этой ночью не было минуты, когда они не были бы вместе — во сне или бодрствуя. И их соединяли звуки, которые окружали их и не смолкали.
* * *
Анну разбудил утренний свет, который струился в отверстие в крыше и падал ей на лицо. Она лежала на боку, а Тагай обвился вокруг нее, так что они по-прежнему соприкасались друг с другом так тесно, как только было возможно. Она пошевелилась, и он застонал, но не проснулся. Девушка осторожно выскользнула из-под него. Изо всех ртов, которые пели всю ночь напролет, теперь вырывался тихий храп.
И тут Анна вспомнила, для чего было необходимо все это волшебство. И она пробежала те несколько шагов, которые отделяли их ложе от возвышения.
Гака лежала на спине, и ее веки были полуоткрыты. Один глаз так и остался закатившимся, а второй смотрел прямо вперед.
— Ох, Гака! Тетя! — вскрикнула Анна, опускаясь рядом с ней.
И тут девушка заметила две вещи: улыбку на лице Гаки и ее руку — ту, которая так скрючилась и искривилась из-за внезапной болезни. Теперь эта рука свободно раскрылась, словно перед самой смертью старуха потянулась за чем-то. И в этой руке лежала кисть Анны Болейн.
Глава 9. ПРИЗРАКИ
Полная луна не пребывала на небе в одиночестве. Столбы облаков непрерывно перекатывались по нему, так что суша и вода то внезапно скрывались, то стремительно показывались снова. Облака давили на землю, удерживали дневной зной. Воздух потрескивал, наполняя ноздри обещанием дождя.
Самая жестокая жара стояла у входов в вигвамы, потому что перед каждым горели огни — громадные костры, в считанные мгновения пожиравшие все, что в них попадало. И горело на них мясо — но не то, что может обрадовать желудки голодных. Каждая семья отправилась к могилам своих близких, к тем, кто оставался над землей со времени последнего Котла, который устраивался три года назад. Умерших снимали с настилов, вынимали из лубяных гробов. Их освобождали от бобровых шкурок, которыми они были обернуты, и если на костях еще сохранялась плоть, то эту плоть очищали в жарком пламени. А потом кости выгребали из золы, промывали и заворачивали в чистые бобровые шкурки.
Родные Гаки готовили ее тело по-другому, потому что она умерла совсем недавно. Как только ее смерть была замечена, тело согнули так, чтобы колени были прижаты к груди, а руки сжимались перед лицом. И теперь Гака лежала на медвежьей шкуре возле огня, как будто спала. Анна сидела совсем рядом с умершей, наслаждаясь теплым воздухом, омывавшим почти нагое тело девушки. Держа руку на плече Гаки, Анна не переставала изумляться тому, какая яркая улыбка осталась на лице мертвой старухи.
Что-то шевельнуло ее волосы. Девушка отмахнулась, решив, что это — еще одна ночная бабочка, которую привлекло пламя. Но скользнувшие по волосам пальцы встретились с чужими, и Анна невольно повернула голову… чтобы увидеть зрелище, которое могло вызвать только присутствие большого количества умерших.
Она отползла прочь, подавившись криком. Страшное существо последовало за ней, пытаясь успокоить ее быстрым жестом раскрашенной руки.
— Прости меня, Анна, — сказал Тагай. — Я не знал, как к тебе подойти.
Снова обретая способность дышать, она рассмотрела своего возлюбленного. Все его тело было выбелено, кроме лица, но и на лице были полосы краски — пять параллельных линий по ширине обеих щек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141