Если бы она находилась у себя, то дала бы ей волю. Но царственная узница была вольна чувствовать и страдать только там, где ее слабость не могли увидеть другие, чтобы сообщить об этом ее врагам. На пути отсюда до западного крыла у нее есть время справиться с собой и начать строить планы. Игра еще не закончена.
* * *
Закрыв дверь, Ренар сразу же прошел к противоположной стене. Проведя рукой по панели, нащупал и отодвинул задвижку. Открылась дверь, и через нее в комнату для допросов шагнул мужчина — невысокого роста, богато одетый. Он теребил небольшое белое жабо у шеи, падавшее на камзол из золотой парчи.
— Раны Христовы, Ренар! Нам нечем было там дышать! Тяжело переводя дух, мужчина рухнул на кресло, а Ренар вошел в маленькую комнатку и прикрыл за собой дверь — настолько, чтобы можно было посмотреть через зеркало. С этой стороны комната, видная сквозь слегка вогнутое стекло, уходила вдаль, так что по краям все предметы расплывались. Однако сидевший за столом испанский король был виден очень отчетливо.
— Великолепное устройство, не правда ли, ваше величество?
— Да, да. — Филипп наконец отдышался и отодвинулся назад, чтобы посмотреть в зеркало. Он чесал свою подстриженную острую рыжую бородку. — Просто удивительное. С этой стороны действительно ничего не видно. Она смотрела прямо нам в глаза. Это было… беспокойно.
Звук «с» он произносил с кастильским пришепетыванием, которое сам Ренар тоже находил «бешпокойным». Англичане безжалостно высмеивали своего «шуверена» у него за спиной.
— Вы сказали, оно итальянское.
— Венецианское, ваше величество. Хотя говорят, что они переняли это искусство у турок.
— Вот как? — Король присоединился к нему, чтобы снова посмотреть сквозь зеркало. — Мы скажем вам, что еще нашли весьма беспокойным. Ее глаза! Удивительно красивые, а? И кожа — как у молочницы, правда? Что? Что?
— Безусловно. Так что ваше величество не сочтет эту часть игры слишком скучной, не так ли?
В голосе посла не слышалось и тени насмешки, но Филипп Испанский пристально посмотрел на Ренара и снова вернулся в комнату.
— Мы желаем, чтобы вы перестали называть это игрой. Здесь мы имеем дело с вопросами самого серьезного свойства. С сохранением истинной веры на острове. С союзом против вероломных французов. И нам не нравится то, как вы разговариваете с… с нашей будущей супругой. Мы считаем, что эти угрозы в ее адрес, с обвинением в колдовстве, излишни. Она — принцесса и наша будущая королева. Вам следует помнить об этом.
Ренар отвесил изящный поклон.
— Ваше высочество правы в этом, как и во всем. Одна из сестер, ваша печальная королева, обожает вас, словно античного героя. Сумеет ли вторая сестра устоять перед вами?
Филипп, король Испанский, наследник трона Священной Римской Империи, некоронованный король Англии, снова попытался разглядеть за этими словами какой-то коварный подтекст. В течение всего времени, проведенного в этом грубом королевстве, Филипп и его утонченные испанские придворные подвергались варварскому «остроумию» аборигенов, и король был весьма к нему чувствителен. Однако Ренар был его союзником, его подданным и слугой. Человеком, которому Филипп вынужден был доверять, пусть ему и не нравился этот выходец из Франш-Конте.
— Ну что ж, мы посмотрим. Мы выполним свой долг.
Ренар заметил, что карие глаза испанца снова начинают улыбаться. Филипп был воплощением аристократизма: любезным, обаятельным и не лишенным привлекательности для женщин. Понятно, почему бедняжка Мария так его обожает. И Лису легко было представить себе, как Елизавета, окруженная врагами, отчаянно нуждающаяся в друзьях, не устоит перед рыцарственным испанцем. Особенно — подгоняемая толчками шестипалого скелета.
Провожая короля поклоном, Ренар мысленно задержался на этой картине и улыбнулся. Игра развивается, и сильные фигуры уже готовы вступить. Лису осталось только избавиться от нескольких пешек. Однако любой мастер шахмат знает, что пешки тоже важны. Даже необходимы. Выходя из комнаты следом за Филиппом, Ренар гадал, где же сейчас находятся некоторые из его пешек.
Глава 6. БРАТ МОЛЧАЛЬНИК
В окруженном стеной саду иезуитов ароматы набрасывались на обоняние Фуггера, словно солдаты, штурмующие брешь в крепостной стене. Он прижался спиной к одному из вишневых деревьев, отягощенных цветами. Толстые шарики бутонов беспрестанно роняли часть своих лепестков, которые кружились у его лица, садились ему на волосы и одежду. На земляных грядках целебные травы источали свои характерные острые запахи, и каждая пыталась превзойти соседей. Несколько минут в мягком дуновении ветерка преобладала лаванда, росшая яркими фиолетовыми полосами, а следом за ней могла прилететь ромашка или проскользнуть едва заметный намек на мускатный шалфей. Присутствовал и терпкий цитрус — цвел бергамот. Ближе к дому Фуггер мог различить только розмарин, чьи нежные розовые цветы как раз распускались на кустах. Внезапно уловив этот новый аромат, бедняга отвернулся, пытаясь справиться с наплывом чувств. Розмарин символизирует воспоминания, а Фуггеру, чтобы выжить, необходимо заставить себя позабыть.
Неожиданно ветер переменился: теперь он долетал из расположенного внизу города и приносил с собой совсем иные запахи, которые куда больше соответствовали настроению и мыслям пленника: морская соль и гнилостная вонь гавани — старые причалы, разлагающаяся рыба, извращенные люди. Когда Фуггер приехал в Тоскану, он высадился именно здесь, в гавани Ливорно. Почти двадцать лет тому назад. Тогда гавань была вонючим рыбным садком, и таковым она и осталась. Этот почти райский уголок, спрятанный за иезуитскими стенами, ничего не менял в общей картине.
Все осталось прежним. И тогда, двадцать лет назад, Фуггер прибыл сюда в поисках руки Анны Болейн, и теперь уезжает ради тех же поисков. Через несколько часов, с приливом, они отплывут во Францию.
Ему позволили здесь сидеть. Его не сковали кандалами, и единственной предосторожностью — на тот случай, если человек, у которого едва осталась половина руки, задумает вскарабкаться через высокие стены, — был солдат, дремавший в тени дверного проема. Джанни вышел всего один раз в течение всего дня, бросил взгляд в сторону пленника, что-то сказал охраннику и снова ушел, поглощенный своими приготовлениями. Он унаследовал самоуверенность своего отца, это было заметно. Юный Ромбо решил, что Фуггер едва ли достоин охраны. И он, разумеется, прав: покуда тот медальон висит у Джанни на шее, Марии грозит страшная опасность и Фуггер совершенно бессилен. Как был он бессилен на протяжении почти всей своей жизни.
Пленник попытался заговорить с юношей, которого когда-то учил латыни и греческому, но Джанни ушел — не желая слышать известий о близких и не объясняя причин своих поступков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
* * *
Закрыв дверь, Ренар сразу же прошел к противоположной стене. Проведя рукой по панели, нащупал и отодвинул задвижку. Открылась дверь, и через нее в комнату для допросов шагнул мужчина — невысокого роста, богато одетый. Он теребил небольшое белое жабо у шеи, падавшее на камзол из золотой парчи.
— Раны Христовы, Ренар! Нам нечем было там дышать! Тяжело переводя дух, мужчина рухнул на кресло, а Ренар вошел в маленькую комнатку и прикрыл за собой дверь — настолько, чтобы можно было посмотреть через зеркало. С этой стороны комната, видная сквозь слегка вогнутое стекло, уходила вдаль, так что по краям все предметы расплывались. Однако сидевший за столом испанский король был виден очень отчетливо.
— Великолепное устройство, не правда ли, ваше величество?
— Да, да. — Филипп наконец отдышался и отодвинулся назад, чтобы посмотреть в зеркало. Он чесал свою подстриженную острую рыжую бородку. — Просто удивительное. С этой стороны действительно ничего не видно. Она смотрела прямо нам в глаза. Это было… беспокойно.
Звук «с» он произносил с кастильским пришепетыванием, которое сам Ренар тоже находил «бешпокойным». Англичане безжалостно высмеивали своего «шуверена» у него за спиной.
— Вы сказали, оно итальянское.
— Венецианское, ваше величество. Хотя говорят, что они переняли это искусство у турок.
— Вот как? — Король присоединился к нему, чтобы снова посмотреть сквозь зеркало. — Мы скажем вам, что еще нашли весьма беспокойным. Ее глаза! Удивительно красивые, а? И кожа — как у молочницы, правда? Что? Что?
— Безусловно. Так что ваше величество не сочтет эту часть игры слишком скучной, не так ли?
В голосе посла не слышалось и тени насмешки, но Филипп Испанский пристально посмотрел на Ренара и снова вернулся в комнату.
— Мы желаем, чтобы вы перестали называть это игрой. Здесь мы имеем дело с вопросами самого серьезного свойства. С сохранением истинной веры на острове. С союзом против вероломных французов. И нам не нравится то, как вы разговариваете с… с нашей будущей супругой. Мы считаем, что эти угрозы в ее адрес, с обвинением в колдовстве, излишни. Она — принцесса и наша будущая королева. Вам следует помнить об этом.
Ренар отвесил изящный поклон.
— Ваше высочество правы в этом, как и во всем. Одна из сестер, ваша печальная королева, обожает вас, словно античного героя. Сумеет ли вторая сестра устоять перед вами?
Филипп, король Испанский, наследник трона Священной Римской Империи, некоронованный король Англии, снова попытался разглядеть за этими словами какой-то коварный подтекст. В течение всего времени, проведенного в этом грубом королевстве, Филипп и его утонченные испанские придворные подвергались варварскому «остроумию» аборигенов, и король был весьма к нему чувствителен. Однако Ренар был его союзником, его подданным и слугой. Человеком, которому Филипп вынужден был доверять, пусть ему и не нравился этот выходец из Франш-Конте.
— Ну что ж, мы посмотрим. Мы выполним свой долг.
Ренар заметил, что карие глаза испанца снова начинают улыбаться. Филипп был воплощением аристократизма: любезным, обаятельным и не лишенным привлекательности для женщин. Понятно, почему бедняжка Мария так его обожает. И Лису легко было представить себе, как Елизавета, окруженная врагами, отчаянно нуждающаяся в друзьях, не устоит перед рыцарственным испанцем. Особенно — подгоняемая толчками шестипалого скелета.
Провожая короля поклоном, Ренар мысленно задержался на этой картине и улыбнулся. Игра развивается, и сильные фигуры уже готовы вступить. Лису осталось только избавиться от нескольких пешек. Однако любой мастер шахмат знает, что пешки тоже важны. Даже необходимы. Выходя из комнаты следом за Филиппом, Ренар гадал, где же сейчас находятся некоторые из его пешек.
Глава 6. БРАТ МОЛЧАЛЬНИК
В окруженном стеной саду иезуитов ароматы набрасывались на обоняние Фуггера, словно солдаты, штурмующие брешь в крепостной стене. Он прижался спиной к одному из вишневых деревьев, отягощенных цветами. Толстые шарики бутонов беспрестанно роняли часть своих лепестков, которые кружились у его лица, садились ему на волосы и одежду. На земляных грядках целебные травы источали свои характерные острые запахи, и каждая пыталась превзойти соседей. Несколько минут в мягком дуновении ветерка преобладала лаванда, росшая яркими фиолетовыми полосами, а следом за ней могла прилететь ромашка или проскользнуть едва заметный намек на мускатный шалфей. Присутствовал и терпкий цитрус — цвел бергамот. Ближе к дому Фуггер мог различить только розмарин, чьи нежные розовые цветы как раз распускались на кустах. Внезапно уловив этот новый аромат, бедняга отвернулся, пытаясь справиться с наплывом чувств. Розмарин символизирует воспоминания, а Фуггеру, чтобы выжить, необходимо заставить себя позабыть.
Неожиданно ветер переменился: теперь он долетал из расположенного внизу города и приносил с собой совсем иные запахи, которые куда больше соответствовали настроению и мыслям пленника: морская соль и гнилостная вонь гавани — старые причалы, разлагающаяся рыба, извращенные люди. Когда Фуггер приехал в Тоскану, он высадился именно здесь, в гавани Ливорно. Почти двадцать лет тому назад. Тогда гавань была вонючим рыбным садком, и таковым она и осталась. Этот почти райский уголок, спрятанный за иезуитскими стенами, ничего не менял в общей картине.
Все осталось прежним. И тогда, двадцать лет назад, Фуггер прибыл сюда в поисках руки Анны Болейн, и теперь уезжает ради тех же поисков. Через несколько часов, с приливом, они отплывут во Францию.
Ему позволили здесь сидеть. Его не сковали кандалами, и единственной предосторожностью — на тот случай, если человек, у которого едва осталась половина руки, задумает вскарабкаться через высокие стены, — был солдат, дремавший в тени дверного проема. Джанни вышел всего один раз в течение всего дня, бросил взгляд в сторону пленника, что-то сказал охраннику и снова ушел, поглощенный своими приготовлениями. Он унаследовал самоуверенность своего отца, это было заметно. Юный Ромбо решил, что Фуггер едва ли достоин охраны. И он, разумеется, прав: покуда тот медальон висит у Джанни на шее, Марии грозит страшная опасность и Фуггер совершенно бессилен. Как был он бессилен на протяжении почти всей своей жизни.
Пленник попытался заговорить с юношей, которого когда-то учил латыни и греческому, но Джанни ушел — не желая слышать известий о близких и не объясняя причин своих поступков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141