— Я о такой не слышал.
Голос служащего звучал гнусаво и пронзительно. Он начал листать свои списки.
— Не слышал о Трастеверийской ведьме?
Эрик уловил, как отцовский голос привычно понизился и приобрел интонации, которые были знакомы юноше всю его жизнь. Именно таким тоном Хакон рассказывал свои удивительные истории. Он говорил почти шепотом, заставлявшим слушателей ловить каждое слово. Служащий и офицер невольно подались вперед.
— Вы не слышали о колдунье, которая вынимала нежеланных детей из животов неосторожных девиц? О колдунье, которая с помощью плоти нерожденных проклинала их отцов, сушила им плоть и покрывала член нарывами и язвами?
Оба заерзали, поспешно скрестили ноги под столом и перекрестились.
— Когда я вошел в ее лачугу, там горели свечи, воткнутые в черепа, а с притолоки свисали куски человеческой кожи. Мне пришлось убить двадцать котов, ее помощников: они шипели, царапались и не пропускали меня к ее вонючей постели.
Эрик попытался изобразить зловещий хохот, быстро прерванный ударом отцовского сапога.
Служащий нервно сглотнул.
— Тогда скорее веди ее. Вон через ту дверь. Мы будем держать ее поблизости: судя по всему, ее должны сжечь одной из первых.
— О нет, друг! — Голос Хакона не изменил своего загадочного тембра. — Она умеет превращаться в летучую мышь после захода солнца. Эти решетки на окнах ее не остановят. Для нее годится только одно место: Тартар!
— Ладно, — проговорил офицер. — Отправим ее туда. Стражник! — крикнул он через плечо.
— Я сам должен ее отвести, дружище. — Хакон наклонился к командиру. — Достаточно один раз посмотреть ей в лицо — и ты в ее власти. Я сам-то могу ею командовать только потому, что убил ее помощников и забрал у них силу. Их кровь запеклась у меня на коже. Смотри!
Он сунул ему под нос свое запястье, на котором остались следы царапин после драки в сарае.
Служащий и офицер посмотрели на раны, переглянулись. Офицер кивнул — и печать, опущенная в чернила, со стуком плюхнулась на пергамент.
— Иди в ту дверь слева, вон в ту, низкую. Лестница там всего одна. — Офицер еще раз перекрестился и добавил: — Но не задерживайтесь там долго, капитан. Бросайте ее и уходите. И да хранит вас Христос!
— Аминь, дружище. Я задержусь там только для того, чтобы исполнить мой святой долг, не больше. — Хакон улыбнулся «собрату» и лягнул фигуру, лежащую возле его ног. — Пошли, вавилонская блудница! Ступай к своей судьбе!
Поднимаясь, Эрик пытался поправить шаль, закрывавшую ему голову. Она немного сползла, но оба тюремщика отвернулись: помня предостережение, они предпочли устремить взгляды на семьи еретиков, бурлящие позади него. Хакон подтолкнул парня в спину.
— Нам везет, — прошептал отец Эрику, пока они поднимались по ступенькам к двери.
— Неужели обязательно было меня пинать, чтобы тебе поверили? — прошипел Эрик.
— Наверное, нет. Но почему я должен был отказать себе в этом удовольствии?
Оказавшись у двери, Хакон поднес пергамент к решетке в двери. Засовы были отодвинуты — и оба ступили в полумрак.
* * *
Мария Фуггер ждала, сжимая кость в правой руке. Пальцами левой она снова и снова пробовала кривой заостренный конец. Она порезалась… когда именно? Час назад? День назад? Это не имело значения. То было мгновение, когда она отведала собственной крови — и получила от этого удовольствие. Ей понравилось тепло и железистый привкус. Ей хотелось порезать себя еще раз, в таком месте, где кровь будет течь обильнее и дольше. Ее собственная кровь была первой пищей, первой влагой, которая коснулась ее губ за… за сколько же времени? За три дня? За неделю? Она проголодалась — ей необходимо было поесть. Если она не поест, то заснет, а если она заснет, то уже никогда не проснется. В этом нет сомнений. Однако потом Марии пришло в голову, что одной только крови, какой бы солоновато-вкусной она ни была, хватит ненадолго. Запас крови не бесконечен. Однако поблизости есть другая кровь — бесконечные запасы. Если только действовать с умом.
Мария слышала, как они двигаются, слышала, как они принюхиваются. Она ощущала нежнейшие прикосновения усиков к своему лицу, она снова и снова отталкивала от себя любопытные мордочки, острые коготки. Девушке все время хотелось прогнать от себя крыс. До этой минуты. Теперь она молилась, чтобы они приблизились, — горячо молилась, ожидая добычу в своей соломенной пещерке, согнувшись над небольшим пространством, которое она перед собой расчистила. Охотница готова к охоте. Это ее царство: ведь она все-таки Фуггер, а ее семья правит в темных и тесных закоулках.
Послышались звуки. Однако не те, которых ожидала пленница, — не шебуршание или тихий писк. Вместо этого заскрежетал ключ, отодвинулись засовы, а потом… потом раздался самый чудесный звук на свете — голос любимого, выкрикивающий ее имя:
— Мария!
Силуэт Эрика возник перед нею в свете факела, который держал позади него его отец. Юношу шатало от гнилостной вони, вырвавшейся из-за открывшейся двери.
Марию уже посещали такие великолепные видения в течение того… месяца? целой жизни?., которые она провела здесь. Девушка прекрасно знала, что на их зов нельзя откликаться, потому что это заставит их исчезнуть. Если она будет лежать и молчать, то, может быть, дух скажет еще что-нибудь.
Эрик выхватил у отца факел. Хакон повернулся назад над бесчувственным телом тюремщика, распростертым у его ног, и вытащил для себя новый факел из крепления на стене. Прикрывая рты ладонями, стараясь не вдыхать вонь, навалившуюся на них, скандинавы вошли в Тартар.
Перед ними лежали горки соломы, похожие на стручки огромных растений. Эти беспорядочно разбросанные холмики исчезали в полумраке за границей светового пятна, которое не достигало ни стен, ни сводов. Там, куда оно падало, мгновенно начиналось шуршание, словно каждая пещерка была одушевленным существом, которое сжималось в комок, прячась от яркого света.
— Мария! — снова позвал Эрик, чуть не упав на двух скользких ступенях, которые вели к полу темницы.
— Мария! — отозвался мужской голос, в точности скопировав его интонацию.
Эрик стремительно повернулся в его сторону.
— Мария! — вскрикнул другой голос, женский, с противоположной стороны.
Он повернулся туда. А потом поднялись вопли: голос за голосом выкрикивали это единственное слово, оно летело со всех сторон. Отвратительная какофония все нарастала, а потом вдруг оборвалась, словно придушенная чьей-то рукой.
— Отец…
Остаток фразы утонул в шуме голосов, которые зазвучали снова:
— Отец? Отец! Отец! Отец!
Крики эхом отдавались от стен, а потом так же внезапно смолкли.
Хакон, спустившийся в камеры следом за сыном, одними губами произнес: «Я попробую».
— Друзья…
— Друзья, друзья, друзья, друзья…Вопли прокатились по подземелью, и в них ясно звучало наслаждение игрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141