— Беременность королевы — ложная. Ее жажда родить от Филиппа ребенка, получить наследника католического трона и увериться в Божьем благословении после стольких тяжелых лет так сильна, что она создала себе иллюзорный плод — иллюзию настолько сильную, что она принесла распухший живот и молоко в сосках.
Первая мысль Елизаветы, наполнившая ее сердце печалью, была: «Ох, бедная Мария!» Но она не стала открывать свои чувства этому человеку.
— А откуда это известно вам? Откуда вам известно о ложности того, что многие другие считают истинным?
— Ее ближайшая фрейлина — моя… наперсница. Она сама имеет троих детей. Врач говорит королеве то, что та желает слышать, а потом сообщает мне правду.
— И что из того? Если это так, то в конце концов моя сестра узнает печальную истину. В ближайшие два месяца, как говорят.
— Что из того, действительно. Вот тут и вступает в силу мое предложение. Хотя теперь мне кажется, что слово «ультиматум» в данном случае более уместно.
— Это не то слово, на которое я реагирую, посол.
Ренар продолжил, словно не услышав:
— Для королевы важна только ее вера в беременность, в этот ответ на ее молитвы. Она убеждена в том, что родит здорового ребенка. Как вы полагаете, что ее величество сделает с человеком, который пожелает навредить сему прелестному младенцу? Что, если она уверится в том, например, что некто практикует колдовство, направленное против нее и ее невинного нерожденного? Спасет ли что-то этого человека, кем бы он ни был?
Елизавета чуть было не рассмеялась.
— За двадцать два года моей жизни меня обвиняли почти во всем, Ренар. Но ведьмой меня еще никто не считал!
— Да, — отозвался Лис. — Но вашу мать — считали. Казалось, эта фраза лишила ее возможности дышать. На секунду Елизавета задохнулась, и вырвавшиеся у нее слова прозвучали так, словно были последними из произнесенных ею:
— Мою… мать?
Ренар увидел, как ей больно, и подался вперед, чтобы насладиться этим. Его голос был тихим и жестким.
— Анна Болейн. Шлюха, определенно. Еретичка, несомненно. Женщина, укравшая у матери Марии любовь ее отца. Анна Болейн разбила ей сердце, она расколола Церковь. И вы еще удивляетесь, что королева Мария не желает вас видеть? Всякий раз, глядя на ваше лицо, она видит запечатленную на нем причину всех ее горестей. Она до сих пор различает в вас ту чаровницу.
Наконец-то Елизавета сумела перевести дух. Никаких доказательств против нее не существует. Никому никогда не удастся ничего доказать — и только поэтому ее голова еще сидит у нее на плечах. Эту… нелепость тоже невозможно доказать.
— И что же вы сделаете? Возьмете куклу с надписью «Болейн», намазанной козьей кровью, и проткнете ей живот иголкой? Положите ее под ложе рожающей королевы, завернув в мой шейный платок? Пусть у моей сестры есть страстное желание родить дитя, но подобными обманами ее не ослепишь. Она не осудит единокровную сестру из-за такой нелепой лжи.
По мере ее речи глаза Ренара открывались все шире.
— Говорят, что вы прекрасно стреляете из лука, миледи… О, вы так близки к попаданию! Но — кукла? Полагаю, мы придумаем нечто получше. Нечто будет положено под ложе роженицы, нечто столь характерное, что оно могло принадлежать только этой шлюхе, этой еретичке, этой ведьме — вашей матери.
Голос Елизаветы снова обрел силу.
— И какой же предмет настолько характерен, что может безошибочно доказать вину персоны королевской крови?
Темные глаза Лиса сверкнули:
— О, самый символ ее волшебства! Ее шестипалая рука.
Ее желудок сжался, горло мгновенно пересохло, дыхание перехватил спазм. И одновременно с тем пришли отвращение и возмущение. Они снова пытаются использовать ее мать — женщину, которой она почти не знала, но которая продолжала жить в каждой частичке ее тела, наполнявшегося сейчас яростью.
— Вы осквернили могилу моей матери и потревожили ее кости, чтобы угрожать мне этим?
Елизавета поднялась со своего места и приблизила свое лицо к лицу Ренара. Как ни странно, он подался назад.
— И руки там не было. Это подтвердило странную историю, которая до нас дошла. Мои люди уже отправлены искать место упокоения этих уникальных… останков. Сейчас, когда мы с вами разговариваем, их, вероятно, уже везут обратно. Мы надеемся получить руку Анны Болейн еще до конца месяца. Все решится в эти дни, пока у вашей сестры еще сохраняется надежда. А потом мы можем использовать эти останки или…
— Или?
— Вы можете согласиться — с принесением клятв и подписанием соответствующих бумаг — на вступление в брак с мужем вашей сестры, Филиппом Испанским, в случае прискорбной смерти королевы.
Вот в чем заключалось все дело. Простая фраза, так просто сказанная, — она и есть центр сложной паутины. Как это ни странно, вместо того чтобы запутаться еще сильнее, Елизавета почувствовала себя почти свободной. Она проникла в центр тайны. Англия, ее Англия, через нее окажется заключенной в имперско-испанские объятия и навек утонет в лоне Святой Римской Церкви. Это и есть ультиматум. Большей опасности ей не грозит. Дыхание Елизаветы начало выравниваться, на губах появилась тень улыбки — как это бывало часто в тех случаях, когда она надевала маску.
— Ну что ж, посол, вы хотите, чтобы я это обдумала? Если Ренара и смутила происшедшая в ней перемена, он этого не показал.
— Конечно, миледи. У вас есть немного времени. Как я сказал, останки скоро будут у нас. А у вашей сестры еще остается ее надежда. Игра на данный момент приостановлена. Следующий ход — ваш.
Тут Елизавета опустила взгляд на крошечных воинов, выстроенных рядами из слоновой кости и черного дерева.
— Конечно. И я могу забрать эти шахматы с собой?
— Это — мой подарок вам, миледи, как я уже сказал. Эта же игра есть у меня на другой доске в моих апартаментах.
Елизавета протянула руку и передвинула фигуру, защищая своего коня.
Ренар наклонился к доске.
— Королева? Разумно ли выдвигать ее так рано? Елизавета улыбнулась:
— Вы ведь сказали, что у меня мало времени. А королева — самая сильная фигура на доске, не так ли?
На три стука Ренара дверь открылась, и закутанный в плащ с капюшоном проводник поманил принцессу к себе. Елизавета смотрела прямо перед собой и высоко держала голову, игнорируя любопытные взгляды кухонной прислуги. Когда они оказались на темном конюшенном дворе, она крепко прижала к себе шахматную доску, словно для того, чтобы защититься от ночного ветра. Однако холод был не снаружи, а внутри нее, там, куда его принес Ренар. Елизавета ощущала, как стужа распространяется по ее телу, и еще плотнее запахнула шерстяной плащ, так что острый угол игральной доски врезался в платье и оставил на коже ссадину. Сосредоточившись на этой точечной боли, принцесса смогла отвлечься от другой, которая грозила ее поглотить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141