— Джанни носит его на шее.
— Тогда я должен отобрать его!
С этими словами Эрик спешился. Фуггер потянулся к нему.
— Нет, Эрик. Их слишком много. И теперь они будут вдвое осторожнее. Чтобы помешать им выполнить задуманное, нам понадобится помощь. Там — огромное зло.
— Мне до этого нет дела. Мария в опасности.
— Эрик…
— На выезде из города с юга есть сарай. Спрячься в нем. На рассвете я вернусь с медальоном. Если я к тому времени не вернусь…
— Подожди!
Напрасно: юноша уже растворился в сумерках. Фуггер чуть было не двинулся следом за ним, но потом вспомнил, насколько он искалечен. Он способен только помешать. Проклиная собственную беспомощность, Фуггер повернул лошадь на юг.
* * *
Когда охранника нашли, невозможно было определить, сколько времени он пролежал без сознания. Людям Карафы понадобилась всего минута для того, чтобы собрать и отправить на поиск беглеца остальных. Менее чем через полчаса первые из посланных вернулись, чтобы доложить о неудаче. Они невнятно бормотали извинения, стараясь не встречаться взглядом с яростными глазами юноши. Час спустя вернулись и остальные. По-прежнему они могли сказать только одно: «Ничего».
— Найти его и без того было бы достаточно трудно — в портовом-то городе, ночью, когда столько кораблей готовятся к отплытию. А теперь, когда мы знаем, что ему помогают…
Не договорив, Томас глянул на охранника, который едва пришел в себя. Кровь так и хлестала из сломанного носа.
— И что ты предлагаешь, иезуит? — Джанни даже не пытался смягчить язвительный тон. — Сдаться? Уладить все словами?
Томас ощутил ответный прилив гнева и глубоко вздохнул, справляясь с неуместными чувствами.
— Я предлагаю посмотреть, куда он направится. Попытаться предсказать его действия, прежде чем предпринимать что-то в ответ. Он нездоров. Его дочь по-прежнему у нас. Думаю, он найдет помощь и отправится за Марией.
Джанни беспокойно метался вокруг стола. В трапезной не осталось никого, кроме членов их отряда, людей Карафы. Все собрались за большим столом, тихо переговаривались и пили вино, которое разливал брат Молчальник. Солдаты были закутаны в плащи и при шпорах — готовы в дорогу.
— Так что же — в Монтальчино, к его «друзьям»? Сидеть и ждать, пока закончится и эта осада? А потом пытаться сломать людей, которые никогда не ломались? Или поехать в Рим и устроить засаду у тюрьмы в надежде на то, что Фуггер посмеет сунуться в нашу паутину? — Джанни перегнулся через стол, приблизив лицо вплотную к англичанину. — Я не намерен возвращаться к кардиналу Карафе и докладывать ему, что провалил первое же его задание. Я слишком долго ждал, чтобы он меня заметил.
Томас вытянул больную ногу и принялся растирать колено.
— Не вижу, чтобы у нас имелись другие варианты. Карафа должен узнать о случившемся. Равно как и посол в Лондоне. Эти… останки. Они были бы полезными очками в шахматной партии, но не они решают исход всей игры.
— Но они решают его! Решают! — Джанни с силой стукнул по столу. — Вы говорите об играх? Вы не знаете, что та ведьма в Англии наложила на моего отца проклятье!
— И грехи отца падут на сына? Так вы ищете отмщения? Или искупления?
— Я ищу славы Божьей, иезуит. — Джанни выдержал пристальный взгляд Томаса. — И поверь мне, я предпочту отправиться во Францию и перерыть там все перекрестки у всех деревень, лишь бы не преклонять колени перед наместником Бога на земле и не говорить ему, что грех Ромбо по-прежнему существует в этом мире.
— Карафа пока не Папа.
— Он будет им. И дар, который я должен положить перед троном Святого Петра, — это шестипалая рука великой еретички Анны Болейн. Я спущусь в самые глубины ада, чтобы отыскать ее.
Молчание, которое воцарилось между ними, разрушил новый голос. Этого голоса до сей поры не слышал никто из них. Более того, его не слышали уже почти двадцать лет. В течение всего этого времени тот человек считал, что ему нечего сказать. Он не был уверен, что и сейчас нашел нечто Достойное того, чтобы нарушить безмолвие, но все-таки заговорил:
— Деревня называется Пон-Сен-Жюст. В одном дне езды от Тура. К югу от нее — перекресток. Там — виселица. В четырех шагах от ее основания, там, где встречаются четыре дороги, зарыта шкатулка. В ней лежит рука Анны Болейн. Пока звучал голос — и еще какое-то время потом, — никто не шевелился, словно эти звуки заключали в себе колдовские чары. Джанни и Томас не сводили друг с друга неподвижных глаз, кубки вина застыли в руках солдат. Голос был хриплым от долгого молчания. Он разнесся по всей трапезной, и каждое слово ощутимо повисало в воздухе, подобно дыму. И, подобно дыму, оно выплывало через открытое окно — наружу, где достигало слуха человека, устроившегося на крыше прямо над собеседниками. Но Эрик даже не пошевелился.
— Откуда ты все это знаешь, брат Молчальник? — мягко спросил Томас.
Тот подумал секунду. Нужно ли добавлять что-то к уже сказанному?
— Я был там. Я видел, как ее закопали.
Он не вспоминал о той ночи на перекрестке в течение девятнадцати лет. Но теперь, под градом устремленных на него вопросительных взглядов, он вспомнил все. Как однорукий человек — тот самый человек, которому нынешним вечером он наливал вино, — выскочил из мусорной кучи под виселицей и всадил кинжал ему в глаз. Как он упал… Его второй глаз, нетронутый, по-прежнему оставался открытым, так что он видел все. Он утратил не жизнь и не зрение, но нечто иное. Мгновение невыносимой боли лишило его способности испытывать чувства. Он по-прежнему видел и слышал, но внешний мир перестал иметь значение. Один мучительный миг — и все события его жизни, все былые триумфы и жестокости, все убитые им мужчины, все женщины, которыми он владел, — все превратилось в плоские тени, танцующие на стене. В то, о чем не стоит говорить.
Но с того момента он помнил все. Он снова видел, как голову его господина, Джанкарло Чибо, отсекает летящий меч, как французский палач, Жан Ромбо, берет руку ведьмы и при свете луны закапывает ее в центре перекрестка.
Общее молчание распространялось, словно круги по воде, и внутри этого безмолвия он вспоминал все дальнейшее. Как уехали Ромбо и остальные, как пришли жители деревни и сочли его мертвым; как взяли его к себе, когда поняли, что он жив: из-за богатой одежды крестьяне решили, что смогут получить за него выкуп. Цирюльник извлек кинжал, застрявший у него в голове. Почему-то, ко всеобщему изумлению, это не убило его, хотя в течение последующих нескольких недель смерть подходила к нему совсем близко. Но когда он выздоровел и по-прежнему не желал говорить, а благодетелям не удалось придумать, как именно заработать на спасенном, они попросту выбросили его на дорогу. Окольными путями она вела его на юг, и он шел и шел, пока одна тропинка не пересекалась с другой, — а он все шел и шел, пока ему не встретился монах, возвращавшийся с паломничества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141