— Ну и здорово же ты разделался с тем германцем в амфитеатре! — крикнул кто-то, когда первый голод уже был утолен. — Парень и не понял ничего. Как это у тебя получилось?
— А вот подожди, — с улыбкой ответил Феликс. — Попадешь на арену, тогда узнаешь.
Все снова захохотали.
Было провозглашено еще несколько тостов, настроение стало совсем праздничным. Выпивки и жратвы не убывало — за этим бдительно следил Кротон, который никак не хотел ударить лицом в грязь.
Осушив очередной кубок, вытерев губы ладонью и резко встряхнув лохматой головой, Крисп вдруг крикнул, напрягая связки, чтобы перекрыть шум зала:
— А где Филострат? Почему он не играет?
— Филострат! Филострат! — завопили остальные. — А ну, иди сюда!
— Музыку давай!
— Бездельник!
Из подсобного помещения торопливо выскочил бледный и тщедушный грек Филострат. Он был, в общем, ни к чему не пригоден, но хозяин держал его, потому что тот здорово умел играть на китаре, что весьма ценили подвыпившие клиенты.
Только поэтому Критон до сих пор и не продал раба, который — как он знал — был педерастом и только отвлекал от работы главного повара и его помощника, падких на мужские прелести.
Филострат — понимая, что от него требуется — приволок обшарпанную китару, уселся в уголке и брякнул рукой по струнам, ожидая заказов взыскательных гостей.
— "Квирину!" сыграй! — раздались крики.
— Нет, из Леандра что-нибудь!
— Нашу! Нашу! Разбойничью!
Грек понимающе улыбнулся, кивнул, перебрал пальцами струны, на что китара ответила мелодичным звуком, и резко встряхнул головой. Его лицо и большая плешь блестели от пота.
Филострат начал петь:
На большой дороге,
На большой дороге,
В темноте разбойнички стоят,
Эй, вы, недотроги,
Уносите ноги,
Мы сегодня грабим всех подряд.
Публика подхватила песню. Орал изо всех сил, выкатив глаза, кривоногий Крисп, тоненько подтягивал удивительно пискливым голосом здоровяк Латоний, в ритм мелодии стучал по столу ладонью смуглый Харисс, подвывал, зажмурившись, широкоплечий Солон.
Всем было весело, всем было хорошо.
Праздник в честь освобождения Феликса продолжался три дня; люди ели, пили, смеялись. Но вот, на четвертый день, уже после полуночи, пора было расходиться.
— Мы проводим тебя, Феликс, — предложил Крисп.
— Не надо, — махнул рукой сицилиец. — Теперь меня охраняет сам цезарь. За собой лучше следите.
Он вышел на улицу, обнимая левой рукой за талию слегка подвыпившую Амиру, которая положила голову ему на плечо.
— Ну что, котенок, идем к тебе? — спросил Феликс.
— Да, — мечтательно протянула девушка. — И вся эта долгая ночь будет наша.
Они двинулись по виа Секулариа, целуясь через каждый шаг. Им было так хорошо...
Свернув на виа Тибуртина, Феликс крепко прижал к себе Амиру, ладонью жадно теребя ее грудь. Девушка постанывала от удовольствия. Сейчас для них больше никого не существовало.
Внезапно скрипнула и открылась дверь одного из домов, оттуда вышел невысокий мужчина в длинном плаще.
— Где носилки? — крикнул он раздраженно.
Тут же из-за угла появились шестеро парней с носилками. Мужчина влез в них, напоследок повернув голову и бросив подозрительный взгляд на двух влюбленных.
В руке одного из носильщиков был факел, который брызгал смолой и искрами. Отблеск огня упал на лицо мужчины в плаще. Феликс резко выпрямился, забыв об Амире. Его лицо напряглось, губы сжались. Он не отрываясь смотрел на человека, который неспешно задернул полог носилок.
«Это наваждение, — подумал сицилиец. — Этого не может быть. Откуда он взялся?»
Феликс готов был поклясться, что в носилки на виа Тибуртина только что сел шкипер Никомед.
Глава XIX
Наваждение
Феликс протер глаза и встряхнул головой. Амира удивленно посмотрела на него.
— Что случилось, любимый?
— Ничего, — ответил Феликс. — Ты извини меня, мне надо сделать еще одно дело. Иди домой, а я подойду попозже.
— Феликс! — разочарованно вскрикнула девушка. — Что ты говоришь? Это же наша ночь!
— Тише. Я должен. Прости, милая.
Амира обиженно вывернулась из его объятий.
— Ладно. Как хочешь.
На душе у Феликса было очень паршиво, но он ведь действительно должен был убедиться...
Рабы, тем временем, подхватили носилки и двинулись по виа Тибуртина, ритмично переставляя ноги.
Феликс еще раз поцеловал Амиру и быстро побежал за ними. Девушка растерянно смотрела ему вслед,
Пират не ошибся — в носилки действительно сел Никомед. Да, в свое время Феликс от души всадил ему в живот свой острый нож, но живучий грек не спешил расставаться с жизнью. Ему повезло — вскоре рядом проходил патруль вигилов, стражники подобрали раненого и доставили его в больницу. Там Никомеда зашили, благо крови он не успел потерять очень много.
Уроженец Халкедона выжил, провалявшись пару недель на койке в лечебном заведении на острове Эскулапа. Он даже пытался сообщить достойной Ливии о своем бедственном положении, но императрица не проявила интереса к состоянию здоровья ее агента.
Выписавшись из больницы, Никомед незамедлительно явился на Палатин, злой и обиженный таким явным невниманием. Но с Ливией ему увидеться не удалось — прошли те времена. Императрица просто передала ему через своего отпущенника мешочек золота и приказала больше не появляться во дворце. Мол, нужно будет, — сама найду.
Грек почувствовал себя оскорбленным — ведь он же жизнью рисковал, чтобы помочь цезарской парочке выпутаться из неприятностей, — но золото принял и с комфортом устроился в Риме, купив мебельную мастерскую. На море его как-то не тянуло.
И жил себе Никомед безбедно, богател, не зная забот. Женился даже на дочке гончара с той же улицы и отхватил неплохое приданое. Супруга — молодая еще девчонка — была уже беременна, и Никомед с нетерпением ожидал появления потомка. Вот скоро родится у него новый Леонид или Александр, уж он потом покажет этим собачьим римлянам, кто действительно чего-то стоит в мире.
Римлян Никомед по-прежнему не любил.
Жизнь его текла размеренно и неторопливо. Но что же заставило почтенного купца выйти из дому в хмурую полночь, сесть в носилки и двинуться куда-то в неизвестность?
Феликсу очень хотелось выяснить это, а потому он, недолго думая, осторожно — стараясь не привлекать к себе внимания — двинулся за крытым паланкином, который тащили на плечах трудяги-носильщики.
Хмель тут же выветрился из головы пирата; он снова мог трезво рассуждать и рассчитывать.
Удивленная и озадаченная Амира с выражением горечи на лице молча смотрела вслед Феликсу. Она чувствовала себя оскорбленной, но, подумав немного, пришла к выводу, что, видимо, у ее возлюбленного действительно была какая-то веская причина поступить так, как он поступил.
И у него была такая причина — Феликс чуял недоброе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127