И в это время вернулись с прогулки А'рон и Линнет.
Дитя несло растрепанный букет из поникших лунных шапочек и триллисов и тех
желтых цветочков, у которых серединка похожа на глаз, я не помню, как они
называются.
- ЛЕСНОЙ ГЛАЗ ИЛИ ЛЕСНАЯ УЛЫБКА?
- Вы хорошо изучили наш мир. А'рон не зря восхищался вами. Ну, я
быстро спустилась по тропинке, чтобы встретить их, и что-то придумать,
чтобы увести их от пещеры. Пока мы гуляли - дитя бежало впереди нас,
щебеча и увлекая нас вперед - и я была вынуждена улыбаться. А'рон на ходу
взял меня за руку. Мы часто таким образом просто касались друг друга. Если
это и означало плату, я так не считала. И вдруг глубоко внутри меня что-то
разорвало. Я подумала, что - скорбь, но А'рон взглянул на меня.
- Ты смеешься, Гренна, - сказал он. - Послушай, Линнет, твоя мама
умеет смеяться.
Но она убежала по дорожке слишком далеко и не услышала, или не
обратила внимания. Он повернул меня к себе лицом и прикоснулся пальцами к
моему лицу. Но глаза у меня были полны слез, и когда он это увидел, он
догадался.
- Линни? - спросил он.
Я кивнула.
И он заплакал, сначала беззвучно, потом начал тяжело рыдать. Я
никогда не слыхала ничего подобного. Я обняла его, а когда он затих, я
притянула руками его лицо и поцелуями осушила его слезы.
Вот так нас и застала Линнет, плачущими и целующимися. Она протянула
к нам ручки, чтобы мы подняли ее и прикоснулись к ней тоже. И мы оба
поцеловали ее, а она положила нам на головы цветы и сказала:
- Теперь вы оба мои и друг друга.
Ах, Дот'дер'це, у вас тоже слезы в глазах. Вы плачете о смерти Седой
Странницы?
- НЕ ЗНАЮ, ГРЕННА. ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, Я НЕ ПЛАЧУ О ПОТЕРЕ.
- Но ведь ничего нельзя потерять, Дот'дер'це, если хранить это во рту
и в ушах. Если о чем-то помнят, оно не потеряно.
- ТОГДА Я НЕ ЗНАЮ, О ЧЕМ ПЛАЧУ. ПОЖАЛУЙСТА, ПРОДОЛЖАЙ РАССКАЗ.
Мы отпустили Линнет наземь, и она поскакала по дорожке и забежала в
пещеру прежде, чем я смогла остановить ее. Когда она вскрикнула, мы
вбежали в пещеру.
Седовласая лежала так, как я оставила ее, лицо ее было спокойно, руки
сложены на груди. Меня удивило, какой она выглядела молодой и красивой.
Мы с А'роном вынесли ее оболочку и положили на столбы. Мы с
Седовласой построили их за несколько месяцев до этого, хотя, по правде
говоря, она только наблюдала, прижав руку к боку, пока я трудилась.
Я просидела весь день, как каменная, не разговаривая с А'роном, хотя
часто сажала Линнет к себе на колени. Я просидела так, пока не прилетели
первые птицы, они сели на оболочку Седовласой и одна черная птица с
безумными белыми глазами вырвала первый кусок.
Тогда я скатилась с горы с Линнет на руках, и нас обеих несколько раз
стошнило, хотя я и раньше, бывало, сидела у погребальных столбов, и меня
никогда не рвало. Странно, как человека может тошнить, когда в желудке нет
ничего, кроме желчи.
Я оставила Линнет с А'роном, спустилась с гор в город, прошла прямо в
апартаменты Короля, стала на колено и сказала:
- Седая Странница ушла.
- Ты заставишь их помнить ее? - спросил он.
Это был правильный ответ, но я хотела от него чего-то большего. Я
ведь знала, как он дорожил ею.
- Ваше высочество, - сказала я, отвечая льдом на лед, - заставлю.
- Пусть строчки твоих песен будут длинными, - сказал он.
Я повернулась и ушла. Он знал, что я не произнесла последнюю фразу
ритуала. Я не хотела доставить ему удовольствие своими словами. Он не
услышит от меня "пусть твоя смерть будет быстрой". Мне в это время было
все равно, будет ли она краткой или долгой. Единственная, кто был мне не
безразличен, уже пережила слишком много предательств, слишком долгую
смерть и слишком короткую жизнь.
Я вернулась в пещеру, помня ее слова. Я наложила краску на щеки и
села с г'итаррой А'рона, чтобы сочинить короткую погребальную песнь, гимн,
плач. Мне давно нравились сладкие звуки струн, и он отдал мне г'итарру
насовсем. Но ничего не получалось. Даже слова, сочиненные самой
Седовласой, были слишком слабыми для моих чувств.
Я взглянула на свое отражение в маленьком зеркальце, которое я
повесила для Линнет, у нее была детская страсть к таким вещам. По моим
щекам проложили бороздки настоящие слезы. Я могла бы по ним нарисовать
слезы любого цвета, но я просто не в силах была вот так просто разрисовать
себе лицо и проститься с ней.
Я обратилась к ней, чуть дыша:
- Прости меня, Седовласая. Прости, что моя печаль слишком велика.
Она бы содрогнулась от океана слез. Но хотя я не была ей родной по
крови, я была ее верной ученицей. Она была мне дороже, чем родная мать, и
я должна была сделать в ее честь что-то большее. У нее должны быть
длинные, длинные ряды плакальщиц. Я обязательно дам ей вечность.
Поэтому всю следующую ночь в Королевском Зале Плача, пока плакальщицы
входили и выходили, с большей или меньшей искренностью, кто как мог,
произнося ритуальные слова, я рисовала карты. А'рон увел Линнет, потому
что если бы они скорбели рядом со мной, я бы этого не вынесла.
Я работала молча и, возможно, именно мое молчание поначалу привлекло
плакальщиц. Если у меня, как у молодой плакальщицы, и была репутация, то
не благодаря молчанию. Острый язычок - это еще самое мягкое, что говорили
обо мне. Но если вначале их привлекло молчание, то потом они возвращались
снова из-за Карт Печали.
У меня ушло семь дней и бессонных ночей, пока я закончила рисовать. А
потом я вернулась в пещеру и проспала целую неделю, почти не осознавая,
кто я, и что я, и где именно я спала. А'рон - чтобы приглушить собственное
горе - строил вокруг меня дом, дом настолько непохожий на пещеру, как
только возможно: он был полон света и неба. Когда я, наконец,
по-настоящему очнулась и поняла, где я, руки у меня были так запачканы
краской, что ушли месяцы, пока они снова стали чистыми. А'рон говорил мне,
что каждый раз, когда он пытался обтереть мне пальцы, я дралась с такой
яростью, которую нельзя было ничем усмирить. Я ему не поверила, но он
показал мне синяк под глазом, и я много раз поцеловала это место, чтобы
выпросить прощение, а он смеялся. Одежду, в которой я была ту неделю, я
сожгла. Те семь дней так и не восстановились в моей памяти. Что
происходило, я знаю только со слов А'рона. Но я верила ему, он никогда не
лгал.
Я привела к Седовласой такие ряды плакальщиц, которых не бывало ни
до, ни после - длинные, торжественные ряды: молодые и старые, мужчины и
женщины, дети, которые никогда не видали, как оплакивала она. Даже
небесные путешественники пришли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Дитя несло растрепанный букет из поникших лунных шапочек и триллисов и тех
желтых цветочков, у которых серединка похожа на глаз, я не помню, как они
называются.
- ЛЕСНОЙ ГЛАЗ ИЛИ ЛЕСНАЯ УЛЫБКА?
- Вы хорошо изучили наш мир. А'рон не зря восхищался вами. Ну, я
быстро спустилась по тропинке, чтобы встретить их, и что-то придумать,
чтобы увести их от пещеры. Пока мы гуляли - дитя бежало впереди нас,
щебеча и увлекая нас вперед - и я была вынуждена улыбаться. А'рон на ходу
взял меня за руку. Мы часто таким образом просто касались друг друга. Если
это и означало плату, я так не считала. И вдруг глубоко внутри меня что-то
разорвало. Я подумала, что - скорбь, но А'рон взглянул на меня.
- Ты смеешься, Гренна, - сказал он. - Послушай, Линнет, твоя мама
умеет смеяться.
Но она убежала по дорожке слишком далеко и не услышала, или не
обратила внимания. Он повернул меня к себе лицом и прикоснулся пальцами к
моему лицу. Но глаза у меня были полны слез, и когда он это увидел, он
догадался.
- Линни? - спросил он.
Я кивнула.
И он заплакал, сначала беззвучно, потом начал тяжело рыдать. Я
никогда не слыхала ничего подобного. Я обняла его, а когда он затих, я
притянула руками его лицо и поцелуями осушила его слезы.
Вот так нас и застала Линнет, плачущими и целующимися. Она протянула
к нам ручки, чтобы мы подняли ее и прикоснулись к ней тоже. И мы оба
поцеловали ее, а она положила нам на головы цветы и сказала:
- Теперь вы оба мои и друг друга.
Ах, Дот'дер'це, у вас тоже слезы в глазах. Вы плачете о смерти Седой
Странницы?
- НЕ ЗНАЮ, ГРЕННА. ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, Я НЕ ПЛАЧУ О ПОТЕРЕ.
- Но ведь ничего нельзя потерять, Дот'дер'це, если хранить это во рту
и в ушах. Если о чем-то помнят, оно не потеряно.
- ТОГДА Я НЕ ЗНАЮ, О ЧЕМ ПЛАЧУ. ПОЖАЛУЙСТА, ПРОДОЛЖАЙ РАССКАЗ.
Мы отпустили Линнет наземь, и она поскакала по дорожке и забежала в
пещеру прежде, чем я смогла остановить ее. Когда она вскрикнула, мы
вбежали в пещеру.
Седовласая лежала так, как я оставила ее, лицо ее было спокойно, руки
сложены на груди. Меня удивило, какой она выглядела молодой и красивой.
Мы с А'роном вынесли ее оболочку и положили на столбы. Мы с
Седовласой построили их за несколько месяцев до этого, хотя, по правде
говоря, она только наблюдала, прижав руку к боку, пока я трудилась.
Я просидела весь день, как каменная, не разговаривая с А'роном, хотя
часто сажала Линнет к себе на колени. Я просидела так, пока не прилетели
первые птицы, они сели на оболочку Седовласой и одна черная птица с
безумными белыми глазами вырвала первый кусок.
Тогда я скатилась с горы с Линнет на руках, и нас обеих несколько раз
стошнило, хотя я и раньше, бывало, сидела у погребальных столбов, и меня
никогда не рвало. Странно, как человека может тошнить, когда в желудке нет
ничего, кроме желчи.
Я оставила Линнет с А'роном, спустилась с гор в город, прошла прямо в
апартаменты Короля, стала на колено и сказала:
- Седая Странница ушла.
- Ты заставишь их помнить ее? - спросил он.
Это был правильный ответ, но я хотела от него чего-то большего. Я
ведь знала, как он дорожил ею.
- Ваше высочество, - сказала я, отвечая льдом на лед, - заставлю.
- Пусть строчки твоих песен будут длинными, - сказал он.
Я повернулась и ушла. Он знал, что я не произнесла последнюю фразу
ритуала. Я не хотела доставить ему удовольствие своими словами. Он не
услышит от меня "пусть твоя смерть будет быстрой". Мне в это время было
все равно, будет ли она краткой или долгой. Единственная, кто был мне не
безразличен, уже пережила слишком много предательств, слишком долгую
смерть и слишком короткую жизнь.
Я вернулась в пещеру, помня ее слова. Я наложила краску на щеки и
села с г'итаррой А'рона, чтобы сочинить короткую погребальную песнь, гимн,
плач. Мне давно нравились сладкие звуки струн, и он отдал мне г'итарру
насовсем. Но ничего не получалось. Даже слова, сочиненные самой
Седовласой, были слишком слабыми для моих чувств.
Я взглянула на свое отражение в маленьком зеркальце, которое я
повесила для Линнет, у нее была детская страсть к таким вещам. По моим
щекам проложили бороздки настоящие слезы. Я могла бы по ним нарисовать
слезы любого цвета, но я просто не в силах была вот так просто разрисовать
себе лицо и проститься с ней.
Я обратилась к ней, чуть дыша:
- Прости меня, Седовласая. Прости, что моя печаль слишком велика.
Она бы содрогнулась от океана слез. Но хотя я не была ей родной по
крови, я была ее верной ученицей. Она была мне дороже, чем родная мать, и
я должна была сделать в ее честь что-то большее. У нее должны быть
длинные, длинные ряды плакальщиц. Я обязательно дам ей вечность.
Поэтому всю следующую ночь в Королевском Зале Плача, пока плакальщицы
входили и выходили, с большей или меньшей искренностью, кто как мог,
произнося ритуальные слова, я рисовала карты. А'рон увел Линнет, потому
что если бы они скорбели рядом со мной, я бы этого не вынесла.
Я работала молча и, возможно, именно мое молчание поначалу привлекло
плакальщиц. Если у меня, как у молодой плакальщицы, и была репутация, то
не благодаря молчанию. Острый язычок - это еще самое мягкое, что говорили
обо мне. Но если вначале их привлекло молчание, то потом они возвращались
снова из-за Карт Печали.
У меня ушло семь дней и бессонных ночей, пока я закончила рисовать. А
потом я вернулась в пещеру и проспала целую неделю, почти не осознавая,
кто я, и что я, и где именно я спала. А'рон - чтобы приглушить собственное
горе - строил вокруг меня дом, дом настолько непохожий на пещеру, как
только возможно: он был полон света и неба. Когда я, наконец,
по-настоящему очнулась и поняла, где я, руки у меня были так запачканы
краской, что ушли месяцы, пока они снова стали чистыми. А'рон говорил мне,
что каждый раз, когда он пытался обтереть мне пальцы, я дралась с такой
яростью, которую нельзя было ничем усмирить. Я ему не поверила, но он
показал мне синяк под глазом, и я много раз поцеловала это место, чтобы
выпросить прощение, а он смеялся. Одежду, в которой я была ту неделю, я
сожгла. Те семь дней так и не восстановились в моей памяти. Что
происходило, я знаю только со слов А'рона. Но я верила ему, он никогда не
лгал.
Я привела к Седовласой такие ряды плакальщиц, которых не бывало ни
до, ни после - длинные, торжественные ряды: молодые и старые, мужчины и
женщины, дети, которые никогда не видали, как оплакивала она. Даже
небесные путешественники пришли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45