Ясно ведь, если не научусь принимать всерьез саму себя и свою работу, нечего ждать серьезного отношения от других.
Пока цыплята упревали до полной кондиции, я оттащила мешки с одеждой Сары-Джейн на чердак и сунула под них конверты из “Детективного агентства Хэлси”. Вернувшись в кухню, звякнула Кэтлин и уговорила выбраться со мной в театр.
Ни у Рикки, ни у Джейсона цыплята не вызвали и тени энтузиазма.
– Скоро кудахтать начну, – заметила Рикки.
– Опять куда-то уходишь? – спросил Джейсон.
Оба стойко держались общей непрошибаемой логики. Отец вынужден уходить из дому, ведь у него такая важная работа. А я ухожу исключительно из прихоти – бросаю их. Меня и впрямь покалывало чувство вины, но не настолько неодолимое, чтобы наплевать на театр, затолкать цыплят в морозилку и выдать детям деньги на пиццу.
В пьесе “Искусство еды” было два главных героя – один беспрестанно что-то готовил прямо на сцене, а второй все это ел. Воздух в небольшом зале авангардного Театра завтрашнего дня колыхался под напором ароматов – обжаренный чеснок, рыба в кляре, перец, корица, брызжущий под ножом апельсин... Даже в театре меня подстерегали искушения. На сцену то и дело высыпали полчища второстепенных действующих лиц и дружно жевали – все, кроме повара. Вот она, условность художественного вымысла.
В антракте я решилась задать Кэтлин вопрос, над которым промучилась все первое действие:
– Кресла здесь тесноваты, не находишь?
– Вроде нет. Впрочем, с некоторых пор все вещи кажутся мне куда просторнее. Еще килограмм двадцать – и прощай извечный страх застрять в самолетном клозете.
На обратном пути я едва не разоткровенничалась с Кэтлин. Барахталась в бессвязных мыслях, вязла в невнятице чувств – так меня потрясла тайная жизнь Сары-Джейн. Меня задела ее скрытность, но сильнее всего оказалось чувство вины. Выходит, я так и не стала для нее настоящей подругой. Той, на кого можно положиться всегда и во всем, доверить любую тайну. Но как ни терзала меня потребность выговориться, я смолчала. Сара-Джейн скрыла все даже от меня. Как же я могу обсуждать ее тайну с посторонним человеком?
Может, хоть Фрэнклин окажется дома... Обниму его, он меня. После смерти Сары-Джейн я долго хандрила, все смаковала свое горе. День за днем наше общение с мужем сводилось к пятиминутной утренней “оперативке” в ванной. И вот сейчас мне так захотелось обнять его, но захочется ли и ему того же...
Около полуночи Кэтлин высадила меня возле дома. Фрэнклина не было. Я медленно разделась, помокла в горячей ванне, умастила тело кремом, обрядилась в атласное дезабилье и с книгой забралась в кровать.
В час ночи я спустилась на кухню, налила себе двойное виски и выложила в миску порцию постных орешков – куда полезнее, чем жарить их в масле.
Уже в половине второго ночи все вокруг меня мерно, тошнотворно раскачивалось. Значит, Фрэнклин морочит мне голову? А солнце встает на востоке? Неужели я хочу это знать? И главное, что делать? Вязкие, холодные, как студенистый ил, вопросы всплывали откуда-то из темных углов, заползали мне в голову и медленно колыхались там.
За стеной забормотал во сне Джейсон. Я добрела до комнаты сына, поправила сползшее одеяло и поцеловала взлохмаченную макушку. А мои дети – неужели я наплевала на них, как и на мужа? Завтра проснусь совсем другим человеком. Уже ощущая себя слегка обновленной, я по стеночке добралась до постели.
Следующие пятнадцать минут я пребывала в глубокой задумчивости, механически подчищая пальцем миску из-под орехов, допивая виски и глядя в книгу, перевернутую вверх ногами. А что, если Фрэнклин не морочит мне голову? Что, если по безделью и глупости я зря возвожу на него напраслину? Бедный Фрэнклин. Бедный милый Фрэнклин. Перегрузки на работе, перегрузки с выборами, домой возвращается усталый, а я поджидаю его со своими истериками. Нет, я определенно в долгу и перед ним, и перед детьми, а также перед Господом Богом и Американским Народом – и обязана очиститься от своих грехов.
Исполнившись решимости, я ринулась на чердак, да так поспешно, что запуталась в длинном подоле и упала. В колено вонзилась толстая заноза. Чертыхаясь тоскливым шепотом, я выковыряла ее. Знак, непременно сказала бы Сара-Джейн. Понятное дело, знак. Вот только что он означает? Иди дальше, Барбара? Вернись в постельку, Барбара?
Теплая кровь текла по ноге, пропитывая ткань. Я все же добралась до чердака, выудила конверты из-под мешков и оторвала от первого попавшегося отчета полоску с адресом агентства. На обратном пути обработала несчастное колено, наливающееся багрово-черным отеком, после чего забралась под одеяло. Оторванную бумажку последним усилием воли засунула под стопку книг по диетологии и мгновение спустя провалилась в сон с таким блаженным чувством безопасности, словно под подушкой у меня лежал заряженный пистолет.
* * *
Колеса неустанно перестукивали по рельсам. Оказывается, я давно забыла этот особенный, сдержанно-радостный мотив железной дороги. Я сидела у окна, бережно придерживая на коленях кейс, и наслаждалась мерным покачиванием вагона. Потеки грязи на стекле превращали пейзаж в истертую черно-белую кинопленку, где кадры пригородной жизни плавно сменялись картинами мегаполиса. Обшарпанный, размалеванный поезд был “Шаттлом”, несшим меня на встречу с той, прежней, Барбарой.
В последний раз я ехала на электричке по окружной... дай бог памяти, лет десять тому назад. Больше, все тринадцать! Позорные воспоминания о том дне изгладились из памяти, лишь изредка всплывали нежданно-негаданно, как хрупкий утренний кошмар, обдавая волной стыда. Что за снобом я была тогда! Как покровительственно смотрела на робких “селянок”, прозябавших в скучном благополучии пригородного мирка. “Как бы там ни было, Рикки – городская жительница, – разглагольствовала горожанка Барбара. – Ей целых три года. Самое время познакомиться с общественным транспортом”. Подготовительную работу с дочерью я начала за неделю до путешествия, по сто раз на дню расписывая ей прелести поездки в пригородном поезде. И вот пробил великий час. С утра пораньше я втиснула в бедного ребенка лошадиную порцию еды, чтобы ее не укачивало.
С дочерью и огромной торбой всевозможных лакомств и игр я двинулась на станцию. Семьи первых переселенцев осваивали Дикий Запад с куда более скромным скарбом. Мы торжественно загрузились в поезд и проехали три остановки, после чего у Рикки началась неудержимая рвота. Плакала моя подготовка. Несчастный ребенок перепугался до смерти и долго еще вскрикивал во сне. Тринадцать лет минуло, а вспомнилось все так отчетливо, будто произошло вчера.
Железнодорожную насыпь с обеих сторон тесно обступили дома – начинался мой любимый отрезок пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Пока цыплята упревали до полной кондиции, я оттащила мешки с одеждой Сары-Джейн на чердак и сунула под них конверты из “Детективного агентства Хэлси”. Вернувшись в кухню, звякнула Кэтлин и уговорила выбраться со мной в театр.
Ни у Рикки, ни у Джейсона цыплята не вызвали и тени энтузиазма.
– Скоро кудахтать начну, – заметила Рикки.
– Опять куда-то уходишь? – спросил Джейсон.
Оба стойко держались общей непрошибаемой логики. Отец вынужден уходить из дому, ведь у него такая важная работа. А я ухожу исключительно из прихоти – бросаю их. Меня и впрямь покалывало чувство вины, но не настолько неодолимое, чтобы наплевать на театр, затолкать цыплят в морозилку и выдать детям деньги на пиццу.
В пьесе “Искусство еды” было два главных героя – один беспрестанно что-то готовил прямо на сцене, а второй все это ел. Воздух в небольшом зале авангардного Театра завтрашнего дня колыхался под напором ароматов – обжаренный чеснок, рыба в кляре, перец, корица, брызжущий под ножом апельсин... Даже в театре меня подстерегали искушения. На сцену то и дело высыпали полчища второстепенных действующих лиц и дружно жевали – все, кроме повара. Вот она, условность художественного вымысла.
В антракте я решилась задать Кэтлин вопрос, над которым промучилась все первое действие:
– Кресла здесь тесноваты, не находишь?
– Вроде нет. Впрочем, с некоторых пор все вещи кажутся мне куда просторнее. Еще килограмм двадцать – и прощай извечный страх застрять в самолетном клозете.
На обратном пути я едва не разоткровенничалась с Кэтлин. Барахталась в бессвязных мыслях, вязла в невнятице чувств – так меня потрясла тайная жизнь Сары-Джейн. Меня задела ее скрытность, но сильнее всего оказалось чувство вины. Выходит, я так и не стала для нее настоящей подругой. Той, на кого можно положиться всегда и во всем, доверить любую тайну. Но как ни терзала меня потребность выговориться, я смолчала. Сара-Джейн скрыла все даже от меня. Как же я могу обсуждать ее тайну с посторонним человеком?
Может, хоть Фрэнклин окажется дома... Обниму его, он меня. После смерти Сары-Джейн я долго хандрила, все смаковала свое горе. День за днем наше общение с мужем сводилось к пятиминутной утренней “оперативке” в ванной. И вот сейчас мне так захотелось обнять его, но захочется ли и ему того же...
Около полуночи Кэтлин высадила меня возле дома. Фрэнклина не было. Я медленно разделась, помокла в горячей ванне, умастила тело кремом, обрядилась в атласное дезабилье и с книгой забралась в кровать.
В час ночи я спустилась на кухню, налила себе двойное виски и выложила в миску порцию постных орешков – куда полезнее, чем жарить их в масле.
Уже в половине второго ночи все вокруг меня мерно, тошнотворно раскачивалось. Значит, Фрэнклин морочит мне голову? А солнце встает на востоке? Неужели я хочу это знать? И главное, что делать? Вязкие, холодные, как студенистый ил, вопросы всплывали откуда-то из темных углов, заползали мне в голову и медленно колыхались там.
За стеной забормотал во сне Джейсон. Я добрела до комнаты сына, поправила сползшее одеяло и поцеловала взлохмаченную макушку. А мои дети – неужели я наплевала на них, как и на мужа? Завтра проснусь совсем другим человеком. Уже ощущая себя слегка обновленной, я по стеночке добралась до постели.
Следующие пятнадцать минут я пребывала в глубокой задумчивости, механически подчищая пальцем миску из-под орехов, допивая виски и глядя в книгу, перевернутую вверх ногами. А что, если Фрэнклин не морочит мне голову? Что, если по безделью и глупости я зря возвожу на него напраслину? Бедный Фрэнклин. Бедный милый Фрэнклин. Перегрузки на работе, перегрузки с выборами, домой возвращается усталый, а я поджидаю его со своими истериками. Нет, я определенно в долгу и перед ним, и перед детьми, а также перед Господом Богом и Американским Народом – и обязана очиститься от своих грехов.
Исполнившись решимости, я ринулась на чердак, да так поспешно, что запуталась в длинном подоле и упала. В колено вонзилась толстая заноза. Чертыхаясь тоскливым шепотом, я выковыряла ее. Знак, непременно сказала бы Сара-Джейн. Понятное дело, знак. Вот только что он означает? Иди дальше, Барбара? Вернись в постельку, Барбара?
Теплая кровь текла по ноге, пропитывая ткань. Я все же добралась до чердака, выудила конверты из-под мешков и оторвала от первого попавшегося отчета полоску с адресом агентства. На обратном пути обработала несчастное колено, наливающееся багрово-черным отеком, после чего забралась под одеяло. Оторванную бумажку последним усилием воли засунула под стопку книг по диетологии и мгновение спустя провалилась в сон с таким блаженным чувством безопасности, словно под подушкой у меня лежал заряженный пистолет.
* * *
Колеса неустанно перестукивали по рельсам. Оказывается, я давно забыла этот особенный, сдержанно-радостный мотив железной дороги. Я сидела у окна, бережно придерживая на коленях кейс, и наслаждалась мерным покачиванием вагона. Потеки грязи на стекле превращали пейзаж в истертую черно-белую кинопленку, где кадры пригородной жизни плавно сменялись картинами мегаполиса. Обшарпанный, размалеванный поезд был “Шаттлом”, несшим меня на встречу с той, прежней, Барбарой.
В последний раз я ехала на электричке по окружной... дай бог памяти, лет десять тому назад. Больше, все тринадцать! Позорные воспоминания о том дне изгладились из памяти, лишь изредка всплывали нежданно-негаданно, как хрупкий утренний кошмар, обдавая волной стыда. Что за снобом я была тогда! Как покровительственно смотрела на робких “селянок”, прозябавших в скучном благополучии пригородного мирка. “Как бы там ни было, Рикки – городская жительница, – разглагольствовала горожанка Барбара. – Ей целых три года. Самое время познакомиться с общественным транспортом”. Подготовительную работу с дочерью я начала за неделю до путешествия, по сто раз на дню расписывая ей прелести поездки в пригородном поезде. И вот пробил великий час. С утра пораньше я втиснула в бедного ребенка лошадиную порцию еды, чтобы ее не укачивало.
С дочерью и огромной торбой всевозможных лакомств и игр я двинулась на станцию. Семьи первых переселенцев осваивали Дикий Запад с куда более скромным скарбом. Мы торжественно загрузились в поезд и проехали три остановки, после чего у Рикки началась неудержимая рвота. Плакала моя подготовка. Несчастный ребенок перепугался до смерти и долго еще вскрикивал во сне. Тринадцать лет минуло, а вспомнилось все так отчетливо, будто произошло вчера.
Железнодорожную насыпь с обеих сторон тесно обступили дома – начинался мой любимый отрезок пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90