Наверное, это и есть бланки заказов.
Стараясь поменьше озираться, я вытащила один листок, отошла в сторонку и в столбик переписала номера подозрительных дел. Сомнения не одолели моего лучезарного настроения – назад к конторке я подлетела как на крыльях.
Очевидно, идиотизм заразителен. Служитель заулыбался в ответ, без возражений принял бланк, куда-то исчез и вскоре вернулся с кипой папок. Я изнывала от нетерпения, но папки перекочевали на дальний конец стойки, где ими занялась сонная женщина.
– Номер вашего адвокатского свидетельства? – спросила она, занося в компьютер пометки с папок.
– Я... у меня его нет. Так вышло... понимаете, я не адвокат...
– Выносить папки из зала запрещается. Детали моей биографии ее нисколько не интересовали. – Можете сесть за любой стол, а когда закончите, сдадите дела.
– Спасибо.
Подхватив увесистую стопку, я быстро прошла в читальный зал. Работа предстояла большая.
Все двенадцать дел сданы в архив в течение двух последних лет, большинство закрыто в последние несколько месяцев. Папки раздувались от документов. И самое любопытное – списки исковых требований, с которыми Фрэнклин первоначально обращался в суд от имени клиентов.
Иск Люсинды Пэйн был составлен на пять миллионов долларов. Я развернула листок с данными, списанными у Фрэнклина в кабинете. Что мы имеем? Маленькая галочка – “дело закрыто” – и решение суда: выплатить истцу двести тысяч долларов. Всего двести тысяч? Если глаза меня не подводят, это значит лишь одно: Фрэнклин запродал Люсинду за одну двадцать пятую той суммы, на которую реально тянуло ее дело. Он пошел на сговор с ответчиками и сбавил размер компенсации, лишь бы поскорее закрыть процесс. Но даже этих денег она не получила – потому что господин адвокат присвоил их.
Все прочие дела были на относительно небольшие суммы – от пятнадцати до тридцати тысяч. И по всем без исключения компенсация составила лишь малую часть от начальных требований. Скорее всего, Фрэнклин намеренно выбирал негромкие дела, опасаясь привлечь внимание партнеров. Их адвокатская контора ворочает миллионами, и что для нее эти несколько исчезнувших тысяч? Капля в денежном море.
Судя по дате, первым опытом стало дело Люсинды Пэйн. Вот когда Фрэнклин обзавелся начальным капиталом для политической гонки. А дальше потянулась череда менее крупных дел, которыми он латал свои финансовые дыры. Похоже, в последнее время его расходы росли как на дрожжах – целых три разбирательства за два месяца. Эшли ведь помешана на дорогостоящих проектах. Из кожи вон лезет, делая карьеру, а Фрэнклин готов на все, лишь бы угодить ей. Механизм обдирания клиентов отработан до мелочей, и оба довольны.
Чем больше я узнавала, тем более начинала негодовать, тем яростней клокотали во мне отвращение, гнев и обида. К полудню я покончила с выписками из последнего дела и свалила папки на конторку. Шутить и порхать мне больше не хотелось. Я вышла в яркий солнечный день, словно шагнула в бездну, где царят вселенский холод и черная пустота.
Выходишь замуж за сильную и властную личность, за прирожденного лидера и победителя, потому что этот человек напоминает тебе отца. Хватаешься за его пиджак, как за хвост синей птицы, и мчишься следом, вперед к богатой и блестящей жизни. Просто хватаешься, и все, не выбирая, не размышляя, – ведь он один такой. Пробивной, агрессивный, излучающий энергию. Он все вокруг способен перекроить под себя.
И вот ты несешься по жизни во весь опор, выполняя все то, что должны, по-твоему, делать жены великих мужей. Что конечно же делала бы и твоя мать, будь она жива. Ты безжалостно кроишь себя наново, лишь бы угодить ему, создаешь для него идеальный дом – тихую гавань, надежный тыл, где его обожают и превозносят, где он царь и бог. Здесь все поют ему дифирамбы, все твердят – наш папочка самый чудесный, самый умный, самый-самый, так что он и сам начинает в это верить. И эта убежденность преображает его жизнь.
И вот он даже вне дома оказывается богом. О, он само совершенство – в твоих глазах. Поэтому ты неустанно отдаешь ему всю себя без остатка. Такая честь для тебя – быть частью его успеха, ведь это и твой успех! Ну разве все наши знакомые не зеленеют от зависти, глядя на нас – богатых, преуспевающих, знаменитых Аверсов? Идеальная пара. Конечно, не без проблем – а у кого их нет, этих мелких временных трудностей? Да, представьте себе, говорят, он крал деньги бедняков, своих клиентов, такой вот огорчительный факт. Видите ли, не желал отказываться от привычного образа жизни, от всей этой роскоши, которая так ему шла!
Не помню, как я ехала в автобусе, как вышла на нужной остановке, купила пакет арахиса, забрела в зоопарк. Все это происходило как-то помимо меня. Если оказалось бы, что по дороге я убила несколько человек или справила нужду прямо на тротуаре, мне нечего было бы сказать в свое оправдание.
– Простите, ваша честь, – только и смогла бы я заявить в суде. – Я угодила в абсолютную, беспредельную, мертвую пустоту, время для меня остановилось. Я вышла из архива, а потом бродяжка толкнула меня, когда я сидела на скамейке в зоопарке. А что происходило между этими двумя событиями, совсем не помню.
– Вы были в шоке? – поинтересовался бы судья.
– В шоке? Что за вялое, беспомощное определение. Ничего общего с тем сверхъестественным, неописуемым, совершенно ни на что не похожим состоянием, в котором я находилась. Или не находилась... Не была я ни в каком шоке. Нет, даже не так! Я нигде не была. Просто отсутствовала. Меня вообще не было. Я ушла в свою прошлую жизнь, ни крохи себя не оставив в нынешней. Жизнь даже не раскололась пополам – она просто исчезла. Тех двух или трех часов, о которых вы спрашиваете, ваша честь, для меня не существовало. Я бы и сейчас была там...
– Где? – Судья окончательно сбит с толку.
– Там. Нигде. Если бы не попрошайка, которая выпихнула меня назад, в реальность.
– Вы очень грубо с ней обошлись, подсудимая!
– Да. Видите ли, она сунулась ко мне в неудачное время.
– Леди? – Кто-то вовсю теребит меня за плечо. – Эй, леди!
Тряска сменяется толчками. Плечо жестоко ломит – похоже, трясут меня уже давно. И вонь, смрадный дух города. Больше нет ничего.
– Леди, у тебя все дома?
Непроглядная черная пелена рассеивается. Проступают какие-то контуры. Это моя рука, застывшая на весу, точно в трупном окоченении. В пальцах стиснут одинокий арахисовый орешек. Какого черта я держу его? Прямо передо мной, за решеткой, расхаживают слоны. Меня озаряет – я в зоопарке, собираюсь угостить слонов арахисом. Это все.
– Эй, леди! – Меня опять трясут. Забыв опустить руку с орехом, я стремительно разворачиваюсь и сшибаю мучительницу со скамейки. Только тогда мне и удается ее разглядеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Стараясь поменьше озираться, я вытащила один листок, отошла в сторонку и в столбик переписала номера подозрительных дел. Сомнения не одолели моего лучезарного настроения – назад к конторке я подлетела как на крыльях.
Очевидно, идиотизм заразителен. Служитель заулыбался в ответ, без возражений принял бланк, куда-то исчез и вскоре вернулся с кипой папок. Я изнывала от нетерпения, но папки перекочевали на дальний конец стойки, где ими занялась сонная женщина.
– Номер вашего адвокатского свидетельства? – спросила она, занося в компьютер пометки с папок.
– Я... у меня его нет. Так вышло... понимаете, я не адвокат...
– Выносить папки из зала запрещается. Детали моей биографии ее нисколько не интересовали. – Можете сесть за любой стол, а когда закончите, сдадите дела.
– Спасибо.
Подхватив увесистую стопку, я быстро прошла в читальный зал. Работа предстояла большая.
Все двенадцать дел сданы в архив в течение двух последних лет, большинство закрыто в последние несколько месяцев. Папки раздувались от документов. И самое любопытное – списки исковых требований, с которыми Фрэнклин первоначально обращался в суд от имени клиентов.
Иск Люсинды Пэйн был составлен на пять миллионов долларов. Я развернула листок с данными, списанными у Фрэнклина в кабинете. Что мы имеем? Маленькая галочка – “дело закрыто” – и решение суда: выплатить истцу двести тысяч долларов. Всего двести тысяч? Если глаза меня не подводят, это значит лишь одно: Фрэнклин запродал Люсинду за одну двадцать пятую той суммы, на которую реально тянуло ее дело. Он пошел на сговор с ответчиками и сбавил размер компенсации, лишь бы поскорее закрыть процесс. Но даже этих денег она не получила – потому что господин адвокат присвоил их.
Все прочие дела были на относительно небольшие суммы – от пятнадцати до тридцати тысяч. И по всем без исключения компенсация составила лишь малую часть от начальных требований. Скорее всего, Фрэнклин намеренно выбирал негромкие дела, опасаясь привлечь внимание партнеров. Их адвокатская контора ворочает миллионами, и что для нее эти несколько исчезнувших тысяч? Капля в денежном море.
Судя по дате, первым опытом стало дело Люсинды Пэйн. Вот когда Фрэнклин обзавелся начальным капиталом для политической гонки. А дальше потянулась череда менее крупных дел, которыми он латал свои финансовые дыры. Похоже, в последнее время его расходы росли как на дрожжах – целых три разбирательства за два месяца. Эшли ведь помешана на дорогостоящих проектах. Из кожи вон лезет, делая карьеру, а Фрэнклин готов на все, лишь бы угодить ей. Механизм обдирания клиентов отработан до мелочей, и оба довольны.
Чем больше я узнавала, тем более начинала негодовать, тем яростней клокотали во мне отвращение, гнев и обида. К полудню я покончила с выписками из последнего дела и свалила папки на конторку. Шутить и порхать мне больше не хотелось. Я вышла в яркий солнечный день, словно шагнула в бездну, где царят вселенский холод и черная пустота.
Выходишь замуж за сильную и властную личность, за прирожденного лидера и победителя, потому что этот человек напоминает тебе отца. Хватаешься за его пиджак, как за хвост синей птицы, и мчишься следом, вперед к богатой и блестящей жизни. Просто хватаешься, и все, не выбирая, не размышляя, – ведь он один такой. Пробивной, агрессивный, излучающий энергию. Он все вокруг способен перекроить под себя.
И вот ты несешься по жизни во весь опор, выполняя все то, что должны, по-твоему, делать жены великих мужей. Что конечно же делала бы и твоя мать, будь она жива. Ты безжалостно кроишь себя наново, лишь бы угодить ему, создаешь для него идеальный дом – тихую гавань, надежный тыл, где его обожают и превозносят, где он царь и бог. Здесь все поют ему дифирамбы, все твердят – наш папочка самый чудесный, самый умный, самый-самый, так что он и сам начинает в это верить. И эта убежденность преображает его жизнь.
И вот он даже вне дома оказывается богом. О, он само совершенство – в твоих глазах. Поэтому ты неустанно отдаешь ему всю себя без остатка. Такая честь для тебя – быть частью его успеха, ведь это и твой успех! Ну разве все наши знакомые не зеленеют от зависти, глядя на нас – богатых, преуспевающих, знаменитых Аверсов? Идеальная пара. Конечно, не без проблем – а у кого их нет, этих мелких временных трудностей? Да, представьте себе, говорят, он крал деньги бедняков, своих клиентов, такой вот огорчительный факт. Видите ли, не желал отказываться от привычного образа жизни, от всей этой роскоши, которая так ему шла!
Не помню, как я ехала в автобусе, как вышла на нужной остановке, купила пакет арахиса, забрела в зоопарк. Все это происходило как-то помимо меня. Если оказалось бы, что по дороге я убила несколько человек или справила нужду прямо на тротуаре, мне нечего было бы сказать в свое оправдание.
– Простите, ваша честь, – только и смогла бы я заявить в суде. – Я угодила в абсолютную, беспредельную, мертвую пустоту, время для меня остановилось. Я вышла из архива, а потом бродяжка толкнула меня, когда я сидела на скамейке в зоопарке. А что происходило между этими двумя событиями, совсем не помню.
– Вы были в шоке? – поинтересовался бы судья.
– В шоке? Что за вялое, беспомощное определение. Ничего общего с тем сверхъестественным, неописуемым, совершенно ни на что не похожим состоянием, в котором я находилась. Или не находилась... Не была я ни в каком шоке. Нет, даже не так! Я нигде не была. Просто отсутствовала. Меня вообще не было. Я ушла в свою прошлую жизнь, ни крохи себя не оставив в нынешней. Жизнь даже не раскололась пополам – она просто исчезла. Тех двух или трех часов, о которых вы спрашиваете, ваша честь, для меня не существовало. Я бы и сейчас была там...
– Где? – Судья окончательно сбит с толку.
– Там. Нигде. Если бы не попрошайка, которая выпихнула меня назад, в реальность.
– Вы очень грубо с ней обошлись, подсудимая!
– Да. Видите ли, она сунулась ко мне в неудачное время.
– Леди? – Кто-то вовсю теребит меня за плечо. – Эй, леди!
Тряска сменяется толчками. Плечо жестоко ломит – похоже, трясут меня уже давно. И вонь, смрадный дух города. Больше нет ничего.
– Леди, у тебя все дома?
Непроглядная черная пелена рассеивается. Проступают какие-то контуры. Это моя рука, застывшая на весу, точно в трупном окоченении. В пальцах стиснут одинокий арахисовый орешек. Какого черта я держу его? Прямо передо мной, за решеткой, расхаживают слоны. Меня озаряет – я в зоопарке, собираюсь угостить слонов арахисом. Это все.
– Эй, леди! – Меня опять трясут. Забыв опустить руку с орехом, я стремительно разворачиваюсь и сшибаю мучительницу со скамейки. Только тогда мне и удается ее разглядеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90