Школьному учителю, считающему этот конфликт невразумительным, я бы рекомендовал теорию происхождения Вселенной на стр. 237. Для скромников, кто видит в книге неприкрытый секс, подойдет калькуляция на стр. 106. „Минитмэнам“, заподозрившим в гедонизме протагониста замаскированный призыв к бунту, настоятельно советую обратиться к тому месту в романе, где немец анализирует третье измерение. Все прочие вопросы предлагаю оставить до воскресенья 1-го мая, где во время встречи в книжном магазине „Дискавери“ я обещаю поискать ответы среди коллекции керамических голов».
Встреча, по очевидным причинам, не состоялась.
Время, как обычно, все расставило. Книга выдержала шесть переизданий, последнее — в серии издательства «Пингвин» «Классика двадцатого века»; в 1971 году был снят фильм с тем же названием, по общему мнению — неудачный. В том же году рассказы и стихи Ричарда Фариньи друзья издали в сборнике «Долго возвращаться, долго уходить»; в середине 70-х на Бродвее прошел спектакль «Ричард Фаринья» с никому тогда не известным Ричардом Гиром в главной роли; записи выступлений, два альбома, посвящение на первой странице «Радуги земного притяжения» Томаса Пинчона и множество цитат, на которые натыкаешься повсюду, от песен Джима Моррисона и словаря слэнга до газетных статей на экономические и бытовые темы.
«Собери свои печали», — пели они под проливным дождем на фолк-фестивале в Ньюпорте, и толпа в несколько тысяч человек пела вместе с ними:
Бестолку кричать, плакаться в жилетку,
Имена печалям раздавать —
Времена плохие, времена глухие,
Никто не в состоянии понять
Но если ты вдруг сможешь собрать свои печали,
То все отдай их мне.
Тебе осточертело, а я найду им дело —
Отдай печали мне.
Бестолку бродить, прятаться под крышу,
Смотреть на след блуждающей звезды —
Никого рядом с ласковым взглядом,
Никто не понимает, кто же ты.
Бестолку спорить, шарить в темных окнах,
Разглядывая тень чужой мечты.
Много ошибок, глупых улыбок —
Никто не видит то, что видишь ты
Бестолку скитаться, рыскать по дорогам,
Никто не скажет, как тебя найти.
Много тропинок, много запинок,
И нет никого позади
Но если ты вдруг сможешь собрать свои печали,
То все отдай их мне.
Тебе осточертело, а я найду им дело —
Отдай печали мне.
…Еще бы он этого не знал, «сумасшедший муж сестренки Мими и мистическое дитя тьмы» — так писала о Дике Фаринье Джоан Баэз. Микро— и макрокосм, свет и тьма — чего больше в его книге: все испытавшей мизантропии Одиссея или плюшевой радости Винни-Пуха?
Бум-бум-бум, вниз по дурацкой лестнице.
Фаина Гуревич
Это — МИМИ
«Я должен скоро покинуть Сцену…»
Бенджамин Франклин
из письма Джорджу Вашингтону 5 марта 1780 года
КНИГА ПЕРВАЯ
1
Гноссос находит дом. Фицгор и Хеффаламп видят призрака. Разработан план поиска пропитания. Кассирша знакомится с королем Мексики.
Теперь в Афину.
Юный Гноссос Паппадопулис, плюшевый Винни-Пух и хранитель огня, возвращался из асфальтовых морей и великих пустых земель: о, автотрасса номер 40 и нескончаемый 66-й тракт, и вот я дома, среди проеденных ледником ущелий, пальчиковых озер и прекрасных дев Вестчестера и Шейкер-Хайтс. Встречайте меня — с моей трескучей ложью, топотом огромных сапог и бурлящими от идей мозгами.
Домой в Афину, где Пенелопа корчится в возвышающей страсти измены, где Телемах уже нацелился, чтобы ударить ненавистного отца в пах ногой, где старый терпеливый Аргус трусит навстречу усталому хозяину, готовый вонзить клыки в его сведенную судорогой ногу и залить ее пеной смертельного гидрофобного ужаса. Так здравствуй же,
псих, что из снов
возвратился домой,
сатир, чтоб
косить косой,
пока не высохла роса, а есть солнце или нет, не так уж важно, ибо в этих холмах, вознесенных геологическими векторами и провалами, всегда слишком много дождя.
Топоча по вздыбленному склону, разметая подошвами усыпанные пеплом снежные курганы, воняя зайцами и олениной, и выдыхая анисовый аромат некой восточной жидкости. Никто его не видел (а если кто и видел, то их свидетельства отметались как невозможные, ибо людская молва постановила: дикие ослы Большого Каньона выели ему глаза после того, как распростертый у края Светлой Тропы Ангелов он умер от жажды; в Нью-Мексико татуированные пачуко сожгли его заживо тысячей вымоченных в царской водке сигарет; в Сан-Францисском заливе его сожрала акула, выплюнув ногу на берег Западной Венеции, и еще, если верить Г. Алонзо Овусу, он замерз до синевы в Адирондаках), и вот теперь он бредет вперевалку от тех озер (его нашли на куче сосновых веток: ноги сложены в полный лотос, знак загадочной касты на месте третьего глаза, абсолютно голый, с эрекцией — таким его обнаружили Дочери Американской Революции из Сент-Реджис-Фоллс, когда отправились наблюдать за повадками зимних птиц).
Я невидим, часто думает он. Я — Исключение. Мне дарован Иммунитет, ибо я не теряю хладнокровия. Полярность выбрана произвольно, я не ионизирован и не обладаю валентностью. Называйте меня инертным и бесцветным, но Берегитесь: я Тень, я волен покрыть собою человеческое сознание. Кто догадается, какое зло таится в сердце человека? Я Дракула, смотри мне в глаза.
Оторвавшись от горохово-зеленой стены городской автобусной станции, он волочит ноги по улице с безжизненным названием авеню Академа; он плотно закутан в парку (одеяло Лайнуса, тепло лесов, портативное чрево), а рюкзак набит тем, что необходимо ему в этой жизни: кодограф Капитана Полночь, сто шестьдесят девять серебряных долларов, календарь нынешнего 1958 года, восемь пузырьков парегорика, целлофановый мешочек с экзотическими семенами, пакет листьев виноградной лозы в специальном хумидоре, банка феты, обрезки проволочных вешалок, заменяющих шампуры для шашлыков, рубашка от бойскаутской формы, две палочки корицы, крышка от сельдерейного тоника доктора Брауна, смена белья с этикеткой «Ткацкие плоды», выкопанная на распродаже в «Блуминдейле», запасная пара вельветовых штанов, бейсбольная кепка 1920-х годов, губная гармошка «Хенер»-фа, шесть кусков вяленой оленины и произвольное количество свежеотрезанных и засоленных заячьих лапок.
Пролистывая около автостанции пачку нераспроданных афинских «Глобусов», он наткнулся на объявление: в доме номер 109 сдается на время весеннего семестра квартира. Теперь он кружил перед этим домом, пыхтя после подъема, прицениваясь, вычерчивая пути к возможному отступлению, пересчитывая окна и двери. Кирпичный дом в деревянном каркасе, американская готика, свежая краска, белая отделка, швейцарские резные наличники на окнах. Легкий пасторальный налет, так славно проснуться майским утром в обжигающем похмелье и, запрокинув голову, вдыхать аромат незабудок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Встреча, по очевидным причинам, не состоялась.
Время, как обычно, все расставило. Книга выдержала шесть переизданий, последнее — в серии издательства «Пингвин» «Классика двадцатого века»; в 1971 году был снят фильм с тем же названием, по общему мнению — неудачный. В том же году рассказы и стихи Ричарда Фариньи друзья издали в сборнике «Долго возвращаться, долго уходить»; в середине 70-х на Бродвее прошел спектакль «Ричард Фаринья» с никому тогда не известным Ричардом Гиром в главной роли; записи выступлений, два альбома, посвящение на первой странице «Радуги земного притяжения» Томаса Пинчона и множество цитат, на которые натыкаешься повсюду, от песен Джима Моррисона и словаря слэнга до газетных статей на экономические и бытовые темы.
«Собери свои печали», — пели они под проливным дождем на фолк-фестивале в Ньюпорте, и толпа в несколько тысяч человек пела вместе с ними:
Бестолку кричать, плакаться в жилетку,
Имена печалям раздавать —
Времена плохие, времена глухие,
Никто не в состоянии понять
Но если ты вдруг сможешь собрать свои печали,
То все отдай их мне.
Тебе осточертело, а я найду им дело —
Отдай печали мне.
Бестолку бродить, прятаться под крышу,
Смотреть на след блуждающей звезды —
Никого рядом с ласковым взглядом,
Никто не понимает, кто же ты.
Бестолку спорить, шарить в темных окнах,
Разглядывая тень чужой мечты.
Много ошибок, глупых улыбок —
Никто не видит то, что видишь ты
Бестолку скитаться, рыскать по дорогам,
Никто не скажет, как тебя найти.
Много тропинок, много запинок,
И нет никого позади
Но если ты вдруг сможешь собрать свои печали,
То все отдай их мне.
Тебе осточертело, а я найду им дело —
Отдай печали мне.
…Еще бы он этого не знал, «сумасшедший муж сестренки Мими и мистическое дитя тьмы» — так писала о Дике Фаринье Джоан Баэз. Микро— и макрокосм, свет и тьма — чего больше в его книге: все испытавшей мизантропии Одиссея или плюшевой радости Винни-Пуха?
Бум-бум-бум, вниз по дурацкой лестнице.
Фаина Гуревич
Это — МИМИ
«Я должен скоро покинуть Сцену…»
Бенджамин Франклин
из письма Джорджу Вашингтону 5 марта 1780 года
КНИГА ПЕРВАЯ
1
Гноссос находит дом. Фицгор и Хеффаламп видят призрака. Разработан план поиска пропитания. Кассирша знакомится с королем Мексики.
Теперь в Афину.
Юный Гноссос Паппадопулис, плюшевый Винни-Пух и хранитель огня, возвращался из асфальтовых морей и великих пустых земель: о, автотрасса номер 40 и нескончаемый 66-й тракт, и вот я дома, среди проеденных ледником ущелий, пальчиковых озер и прекрасных дев Вестчестера и Шейкер-Хайтс. Встречайте меня — с моей трескучей ложью, топотом огромных сапог и бурлящими от идей мозгами.
Домой в Афину, где Пенелопа корчится в возвышающей страсти измены, где Телемах уже нацелился, чтобы ударить ненавистного отца в пах ногой, где старый терпеливый Аргус трусит навстречу усталому хозяину, готовый вонзить клыки в его сведенную судорогой ногу и залить ее пеной смертельного гидрофобного ужаса. Так здравствуй же,
псих, что из снов
возвратился домой,
сатир, чтоб
косить косой,
пока не высохла роса, а есть солнце или нет, не так уж важно, ибо в этих холмах, вознесенных геологическими векторами и провалами, всегда слишком много дождя.
Топоча по вздыбленному склону, разметая подошвами усыпанные пеплом снежные курганы, воняя зайцами и олениной, и выдыхая анисовый аромат некой восточной жидкости. Никто его не видел (а если кто и видел, то их свидетельства отметались как невозможные, ибо людская молва постановила: дикие ослы Большого Каньона выели ему глаза после того, как распростертый у края Светлой Тропы Ангелов он умер от жажды; в Нью-Мексико татуированные пачуко сожгли его заживо тысячей вымоченных в царской водке сигарет; в Сан-Францисском заливе его сожрала акула, выплюнув ногу на берег Западной Венеции, и еще, если верить Г. Алонзо Овусу, он замерз до синевы в Адирондаках), и вот теперь он бредет вперевалку от тех озер (его нашли на куче сосновых веток: ноги сложены в полный лотос, знак загадочной касты на месте третьего глаза, абсолютно голый, с эрекцией — таким его обнаружили Дочери Американской Революции из Сент-Реджис-Фоллс, когда отправились наблюдать за повадками зимних птиц).
Я невидим, часто думает он. Я — Исключение. Мне дарован Иммунитет, ибо я не теряю хладнокровия. Полярность выбрана произвольно, я не ионизирован и не обладаю валентностью. Называйте меня инертным и бесцветным, но Берегитесь: я Тень, я волен покрыть собою человеческое сознание. Кто догадается, какое зло таится в сердце человека? Я Дракула, смотри мне в глаза.
Оторвавшись от горохово-зеленой стены городской автобусной станции, он волочит ноги по улице с безжизненным названием авеню Академа; он плотно закутан в парку (одеяло Лайнуса, тепло лесов, портативное чрево), а рюкзак набит тем, что необходимо ему в этой жизни: кодограф Капитана Полночь, сто шестьдесят девять серебряных долларов, календарь нынешнего 1958 года, восемь пузырьков парегорика, целлофановый мешочек с экзотическими семенами, пакет листьев виноградной лозы в специальном хумидоре, банка феты, обрезки проволочных вешалок, заменяющих шампуры для шашлыков, рубашка от бойскаутской формы, две палочки корицы, крышка от сельдерейного тоника доктора Брауна, смена белья с этикеткой «Ткацкие плоды», выкопанная на распродаже в «Блуминдейле», запасная пара вельветовых штанов, бейсбольная кепка 1920-х годов, губная гармошка «Хенер»-фа, шесть кусков вяленой оленины и произвольное количество свежеотрезанных и засоленных заячьих лапок.
Пролистывая около автостанции пачку нераспроданных афинских «Глобусов», он наткнулся на объявление: в доме номер 109 сдается на время весеннего семестра квартира. Теперь он кружил перед этим домом, пыхтя после подъема, прицениваясь, вычерчивая пути к возможному отступлению, пересчитывая окна и двери. Кирпичный дом в деревянном каркасе, американская готика, свежая краска, белая отделка, швейцарские резные наличники на окнах. Легкий пасторальный налет, так славно проснуться майским утром в обжигающем похмелье и, запрокинув голову, вдыхать аромат незабудок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81