— Хи-хи-хи-хи-хи…
— Утром, когда они сюда приходили? — Гноссос держал за ухо бледную голову.
— Ггррфд.
— Когда они были здесь?
— Хи-хи-хи-хи… какойтыдурак… глупыйгрекаблядурак… хи-хи-хи…
Гноссос перевел взгляд на голую стену и, стукнув себя по лбу, прошептал:
— Тот бардак в сарае. Откуда бы они еще узнали? — Он вновь посмотрел на блюющую фигуру, изогнутую и вялую, как марионетка, у которой оторвали веревочки. Фицгор как-то умудрился кивнуть и ухмыльнуться, потом завопил:
— О, какая она классная, Папс… такаякласснаяпизда, и совсем нет сисек, да, но все равно какая классная, а-а…
Перед внутренним взором Гноссоса появилась железная дверца, из-за которой доносилось так много звуков влажной плоти. Тонкая чахоточная рука тянется над порогом, подзывая слюнявого Моджо, но теперь понятно, кто ее обладательница; словно на пальцы, выхватывавшие у него спринцовку, навели увеличительное стекло. Памела.
— Мелкий интриганский ублюдок, — тихо сказал он.
— Хи-хи-хи-хи… я скоро сдохну…
— Вонючий шелудивый ублюдок.
— Ггг… я ее люблю, Папс, пойми… игг если бы не любил…
— Ты это все устроил!
Фицгор рыгнул.
— Все это проклятое мерзкое представление.
Фицгор кивнул, набрал побольше воздуха, попытался поднять голову, саржевые лычки мундира заляпаны слюнями.
— Она… она мне не давала, Папс… Папсик, родной… Папс, старик… она по-другому не хотела… маленькая оргия… маленькая штучка от Пьера… я в самом низу, черт… классно, ох, как классно. Но откуда я мог знать, родной… скажи… ох, дай мне подохнуть, а?
— Ты подохнешь через минуту, скотина. Но сперва скажи, чего ты не мог знать.
— Откуда я мог знать… откуда? …эт Моджо наверху с хлыстом, да… и крутит вокруг… ох, Папсик, она завелась. Она затащилась и от него и от хлыста, черт. От всего затащилась… и все… нету больше. — Фицгор жалобно заплакал. — Она ушла. Нетунетунету… ничего нету. Ррргффд. Памела моя девочка…
Гноссос передернулся от отвращения, словно во рту у него вдруг выросла плесень.
— Ты постельная гнида, — сказал он. — Подыхай, почему бы и нет? Сиди тут, пока не протухнешь. — Гноссос отпустил голову Фицгора, и она глухо стукнулась о чашу унитаза. Затем принялся лихорадочно шарить в аптечке, выискивая склянки, которые пригодились бы для еще одной попытки. Но в дело было пущено все. Тогда он бросился в комнату и позвонил в больницу.
— Именно так, леди, отмените этот чертов вызов.
— Но они уже выехали, мистер Паппаду.
— Мне насрать, ясно? Верните их с дороги, он здоров, можете мне поверить. Ничего страшного не случилось.
— Но двадцать минут назад у него было кровотечение.
— Чудесное исцеление, все хорошо, все в порядке. Не волнуйтесь. И вообще, его уже нет. Ушел пить по такому случаю.
Бесполезно. Пока он говорил, приехала скорая, и бригада санитаров под предводительством сестры Фасс утащила Фицгора — тот рыдал, хихикал и блевал на свой мундир с медными пуговицами.
Тем же самым вечером, во искупление греха, Гноссос отдал свое тело девушке в зеленых гольфах. Для них пришло время Явленной Дефлорации, и бесполезно стало бороться с метафизическим ветром.
— В самом деле? — переспросила она, раздеваясь. — Притворялся спящим?
— Это меня и свалило, малыш. Заметно, да?
— А потом они с Моджо просто все это устроили?
— Меня тошнит, понимаешь? Тошнит от всего этого.
— И он действительно любит Памелу? Как-то не верится.
— А я ничего не замечал, ни вот столечки. Почеши немного спинку, а?
— У меня есть книжка, специально для тебя.
— Почитай вслух, малыш. Вложи мне что-нибудь в голову.
— Бред какой-то. Если только переспать, неужели он не мог просто ее попросить? Ну, как-нибудь по-другому?
— Америка, малыш. Эта страна больна. Чуть-чуть ниже. Левее.
— «Куда б я ни шел», — читала она, — «туда и Пух,
Мы с Пухом всегда вдвоем.
Чего б я ни сделал, доволен он,
— Куда ты сегодня? — спросил меня Пух.
— Как здорово, вместе пойдем…»
Но к его катастрофическому удивлению — когда она была готова и ждала, когда он осторожно развел ее колени своими и принес в жертву слепой глаз перископа, когда она нервно дернулась и издала стон изысканной капитуляции — к катастрофическому его удивлению, мембрана не преградила ему путь.
Он оказался внутри легко, словно воткнул штепсель в розетку, и ничего не произошло — вообще ничего. Они не стали прерываться, чтобы это обсудить, но и вместе закончить не смогли. Кристин — на целую минуту раньше.
Потом, когда они пили в Фицгоровской «импале» коктейль из «Снежинки», она объяснила, что это могло быть только из-за «тампакса». Гноссос сказал, что не понимает, он не мог отвлечься от тянущей пустоты в паху. Однажды, — проглотив пиво, объяснила Кристин, — она случайно попыталась засунуть второй «тампакс», не вытащив первый. Тогда вдруг стало очень больно. Наверное, слишком сильно надавила, потому что, как она уже сказала, забыла про первый, ну, в общем, в том месте, где ты был.
Кто еще там был, проскочила мысль, но он все равно попробовал засмеяться — и поверил.
— Сколько будет дважды десять? — спросил я Пуха.
(Дважды кто? спросил меня Пух.)
— Это десять раз по два — такие ходят слухи.
— Я тоже так думаю, — ответил мне Пух.
А месяц и день спустя, в воздухе разносился аромат сирени, и он лежал совершенно голый в цветущей оранжерее Дэвида Грюна, спиной на подушке из ирландского мха, руки сцеплены под головой в замок. Кристин, не совсем голая, свернулась калачиком, обхватив его колени изящными, как «Букет Кашмира», руками. На ней зеленоватые чулки, шнурованный бежевый пояс с подвязками и лиловые туфли на высоких каблуках — она знала, что ему нравится. Время от времени она отрывала кусочек влажного блестящего мха и крошила ему на живот. Гноссос, Иммунитет, Исключение, частично просветлен и не знает ничего, кроме прикосновений ее губ, нежного хмельного тепла. Вокруг — тяжелые убаюкивающие ароматы. Фиговые деревья, молочай, дикие тюльпаны, анемоны, наперстянки, толокнянка, розовые гвоздики, душистые васильки, алтей, фуксии, иберийка, тигровые лилии, рододендрон, турецкая гвоздика, Трава среди травы и глиняная ваза, в которой когда-то стоял букетик зверобоя. Жабы и змеи шуршат в листьях.
Она догнала его в сарае. Запах лошадей, сена и зерна раззадорил их обоих. Спиной на гору овса, одежда летит, пальцы ищут. С луга доносится детский смех, визг, вопли, далекие голоса. Киви, Малиновка и Ласточка вернувшись из школы, заблаговременно украшают «майское дерево». Гноссос и Кристин сидят лицом друг к другу, бедра разведены, напряженные тела, руки отставлены назад для равновесия. Звуки, которые они издают, не принадлежат ни одному языку, но понятны всем.
И снова в седловине пологого холма, где когда-то он прострелил голову мчавшемуся галопом зайцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81