Ничего он не понял.
В жилой части Ведадо священник, вытирая лоснящееся лицо льняным платком, объяснил Розенблюму, что лучшего места для могилы за эти деньги они не найдут. Бисерины пота падали сквозь дыру в почти осязаемой поверхности мира и расплескивались по полу четвертого измерения. Гноссос устало потер щетину и спросил, какова вероятность, что кладбище взорвут.
— Священник говорит, что любой лидеры рады жить здесь, когда перестанет стрелять. Ведадо переживает все революцы.
Гноссос кивнул и стал помогать рабочим копать каверну для смерти; гроб черного дерева дожидался в тени. Появились серебряно-долларовые мальчишки с волнолома и сгрудились под деревьями. Когда на ржавом барабане запуталась веревка, они подошли и помогли рабочим ее распутать; молчание было их паролем, и оно же свело их вместе. Священник достал книгу, собираясь прочесть над гробом молитву, но Гноссос сказал: не надо. Вместо этого достал из рюкзака листок бумаги и нацарапал на нем тем же самым огрызком карандаша, которым писал на стене:
Хеффаламп придет опять.
Может быть — только я не верю,
но прах его мрачной Невинности
сохранит нас всех
Листок полетел в могилу невесомым раненым мотыльком. За ним отправились последняя из заячих лапок, крышка от сельдерейного тоника доктора Брауна, кусочек заплесневелой феты, семена дури, которые потом разрастутся в этой тропической жаре, склянка с парегориком и «Хенер»-фа. Гармошку он положил у изголовья, а семена посадил вокруг нее дугой. Теперь все, старик — что тут еще скажешь.
Подошел Хуан Карлос — голова опущена, лицо зеленого цвета.
— Священник, Гноссос, он хочет знать про камень.
Бисерины все еще капали сквозь дыру, но реже, глуше, и Гноссос лишь молча покачал головой.
— Он говорит мне — это важно.
— О чем ты, старик?
— Он говорит, какой ты хочешь камень? Для могил.
Рабочие поливали глину водой, чтоб она быстрее осела.
— Не надо камня, старик.
Снова что-то по-испански, вежливое монотонное бормотание, затем:
— Он говорит, у всех камни.
— Я не хочу ничего сюда ставить, давай замнем эту ерунду, ладно? Все кончено. Не имеет смысла, старик. — Борясь с жарой и усталостью, Гноссос зачерпнул горсть оставшейся земли. — Скажи ему, что больше ничего не нужно. Пусть пришлет счет в «Каса Хильда». — Он пошел прочь, но вспомнив о чем-то, вернулся и протянул Розенблюму ключи от Фицгоровской «импалы». — Ты ведь умеешь водить?
— Я? Смеешься?
— Встретимся в Афине. Уезжай утром. Забери Ламперс.
— А ты куда?
— Туда.
— О чем ты? Что с тобой?
Гноссос мотнул головой: все нормально, — и махнул серебряно-долларовым мальчишкам, чтоб шли за ним. Пацаны поколебались, посовещались, но в конце концов выстроились в колонну и двинулись следом, позвякивая в карманах монетами.
Гноссос Гну и его гномы.
Ать, два, три, четыре…
Бар на противоположной от калле О'Рейли стороне площади, по которому стреляли автоматчики, теперь был заколочен досками. Но из ржавой водосточной трубы у заляпанной грязью саманной стены прямо на резиновые башмаки Гноссоса хлестал поток воды. Словно и не расставались, кореш, теперь недолго ждать.
Шагавшие парами и тройками пацаны, повинуясь его жесту, сломали строй и услышали одно-единственное слово: «Матербол». Они заулыбались, принялись пихать друг друга локтями, и тогда он повторил:
— Сеньор Матербол, ребята. Давайте, do nde ?
Они вежливо побрякали в карманах монетами и направились было через площадь обратно, но Гноссос, прислонившись к фонарному столбу, нарисовал в воздухе знак доллара.
«Каса Хильда» — они привели его туда, как могло быть иначе? Только теперь все обрело свой обычный сумасшедший смысл. Словно ищешь дорогу в снегу: идешь там, где никогда не был, но кажется, что был, и все ищут в другой стороне. Они строем прошли через вестибюль, затем по узкому выложенному плитками коридору в сырой дворик — там девочка в красном платье училась играть на кастаньетах. Потоптавшись, мальчишки уселись по двое-трое на землю и принялись показывать на тяжелую деревянную дверь, косо и ненадежно болтавшуюся у стены.
— Там, — сказал один из пацанов, а другой нарисовал в пыли знак доллара, ухмыляясь и всем своим видом давая понять: они подождут. Хоть месяц — можно не сомневаться. У дверей Гноссос замялся, принюхался, поправил на плече рюкзак и оглянулся на девочку — та махнула, чтобы он входил. За порогом бездонная яма, погреб с тифозными крысами, слушайте мой предсмертный крик.
В первую секунду они не увидел ничего. Слишком сумрачно после яркой пастели дневного света. Запах мускуса и героина, тени в темноте — не вводи их в искушение.
— Это я, мужики, — сказал Гноссос, выпрямляясь.
— Огня, — отозвался знакомый голос, и чья-то рука зажгла фитиль керосиновой лампы.
Свет разлился по дряхлой, изрытой оспинами стойке бара и затянулся покровом наркотического дыма. И — словно визаж Чеширского кота — благосклонная улыбка Луи Матербола. Без рубашки, в лиловых подтяжках, на громадном, словно бочка, животе подтеки пота, протирает стаканы, выдыхая клубы сен-сена. Рука, разжигавшая огонь, принадлежит изнуренной усатой кубинской китаянке. В бордовом платье она сидит на полу, присосавшись сквозь хирургическую трубку к галлоновой банке. Огромная афиша на стене гласит: ТОЛЬКО СЕГОДНЯ: ГЕНЕРАЛ УИЛЬЯМ БУТ ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА НЕБО. Гноссос застыл с раскрытым ртом.
— Давно не виделись, — произнес Матербол, указывая на стул. Пауза. — Садись, чего стоять.
— Да, чего стоять, — эхом откликнулась женщина.
Гноссос сел, кивнул, ничего не сказал. Новая пауза, на этот раз — дольше.
— Хорошо держишься. — Матербол. — Жизнестойкость впечатляет.
— Жизнестойкость. — Женщина.
Затем этот огромный человек наклонился вперед и интимно прошептал:
— Мы слыхали о беде. Мартышка кусается.
Женщина прикрутила фитиль; отблески пламени танцевали на ее впалых щеках.
— Со мной все в порядке, — сказал Гноссос.
Полотенце с меткой «Гавана Хилтон» служило для вытирания подтеков, и несколько секунд живот оставался сухим.
— По виду не скажешь, но мы знаем, какой бывает оболочка.
Гноссос поерзал на стуле, женщина хихикнула. Он повел головой, как бы спрашивая, кто она.
— Миссис Матербол, я забыл, что вы незнакомы. Вторая миссис Матербол.
— Очень приятно, — ответил Гноссос, уворачиваясь от ее дыхания.
Луи скорбно промакнул полотенцем глаза:
— Бедняжка Мод.
— Мод, — хихикнула женщина.
— Моя первая жена, — объяснил он, возвращаясь к стаканам. — Покойная. Страшный конец на реке Таос, может ты слыхал. Клещи и кислота. Рыболовные крюки. Будешь «Летний снег»?
Бисерины теперь падали совсем редко, но щель стала у же, так что некоторые капли, промахнувшись, отскакивали от поверхности и вновь попадали в реальный мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81