Она передернула плечами.
– Этим займутся Бо и наши адвокаты, – сказала она. – Но я надеюсь выкупить у тебя твою долю в этом доме и долю новоорлеанской собственности. У тебя и так всего полно. Не все ли тебе равно? – добавила она, прежде чем я успела ответить.
– Я не возражаю. Она улыбнулась:
– Я так и знала, что вместе мы справимся с этими трудными временами. Мы должны делать что можем, чтобы утешить друг друга, правда? Что ты собираешься надеть на похороны? Ты привезла что-то подходящее? У меня – полный шкаф новой одежды. Можешь взять взаймы что угодно. Просто поройся и выбери. Ты пошире меня в бедрах, поскольку рожала, но почти все должно подойти, – проговорила она.
– Я привезла свое, спасибо.
Мы обе обернулись, когда Брюс появился в дверях. Он потряс пачкой документов.
– Я уеду ненадолго. Еду в офис к своим адвокатам.
– Не думай, что ты можешь уничтожить какие-то бумаги, Брюс, – сказала Жизель. – Я знаю, мама держала все копии у Саймонса и Борегарда, которые теперь являются нашими адвокатами.
Он зло развернулся и уронил часть документов. Жизель захохотала, когда он, бормоча что-то себе под нос, опустился на колени, чтобы собрать их. Затем, весь горя от злости, чеканя шаг, он прошел по коридору к двери.
– И слава Богу, – крикнула ему вслед Жизель. Она улыбнулась мне. – Я подумываю о том, чтобы закрыть дом на месяц и отправиться путешествовать. Может быть, в Лондон. Ну разве не прелесть эти устрицы и артишоки? Эти огромные декоративные раковины называются «vol-au-vent», – назидательно выговорила она.
Еда была хорошая, но на душе у меня было безрадостно. После ленча Жизель пошла позвонить друзьям, а я бродила по дому, в котором мало что изменилось и добавилось, пока не набрела на то, что раньше было моей студией. Из нее ничего не убрали, но комнатой явно не пользовались. На всем был огромный слой пыли, даже паутина вокруг окон и в углах. Краски высохли, а кисти затвердели. Стоя у мольберта, я не отрываясь смотрела на свои неоконченные рисунки. Вернулось воспоминание того дня с Бо, когда он уговорил меня написать его обнаженным. Я взглянула на софу и представила его с мягкой, озорной улыбкой на губах и в глазах. Сердце колотилось все время, но каким-то образом мне удалось погрузиться в искусство и нарисовать картину с таким сходством, что позже, когда Дафни обнаружила ее, ей не составило никакого труда понять, кто это и что произошло.
Именно в этот день, позднее, когда я закончила картину, мы с Бо впервые занялись любовью. Память о его поцелуе, прикосновении, наших объятиях захлестнула меня, и даже сейчас сердце мое замерло. Загипнотизированная своими воспоминаниями, я подошла к софе и обвела ее долгим взглядом, как будто опять видела нас вместе, заново переживая охвативший нас экстаз, наслаждение, такое полное, что, растворяясь друг в друге, мы клялись в любви, которая, как мы тогда думали, никогда не умрет.
Я быстро села, чувствуя, как ноги отказываются меня держать. Я сидела, закрыв глаза, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Наконец я глубоко вздохнула и перевела взгляд на окно, на развесистый дуб и сад, вспоминая, как была взволнована, когда впервые начала рисовать в своей собственной студии.
– Пенни за твои мысли, – услышала я тихий голос, обернулась и увидела, что в дверях стоит Бо. Прядь блестящих золотых волос по-прежнему падала ему на гладкий лоб, а из-за смуглой кожи голубые глаза казались еще ярче. На нем был темно-синий блейзер, брюки цвета хаки и рубашка с открытым воротом. Мне было так знакомо это красивое лицо: чувственный совершенный рот, безупречно прямой римский нос и сильный четко очерченный подбородок.
На мгновение я потеряла дар речи, не в силах двинуться, не в силах отвести взгляд от его ласковой, обаятельной улыбки. Он усмехнулся:
– У тебя такой вид, будто ты смотришь на привидение. – Он быстро подошел ко мне, взял за руки и поднял с софы. Мы обнялись, затем он отступил и отвел мои руки, чтобы взглянуть на меня.
– Ты совсем не изменилась, разве что стала еще красивее, – сказал он. – Ну? Скажи что-нибудь.
– Привет, Бо.
Мы рассмеялись, потом он посерьезнел, расправил плечи и поджал губы.
– Рад, что застал тебя одну. Я хотел объяснить, что произошло, почему я так быстро уехал, когда узнал, что ты беременна, – начал он.
– Я не требую объяснений, – произнесла я, отворачиваясь.
– Это было недостойно джентльмена Юга… оставить любимую женщину в беде. Короче, все очень просто: я поступил как трус. Мои родители пришли в ужас. Мать была на грани нервного срыва. Она боялась, что все в Новом Орлеане узнают о скандале и их жизнь разрушится. Я никогда не видел отца в таком состоянии.
– Потом они встретились с Дафни, и она убедила их, что обо всем позаботится, если только они немедленно меня отправят куда-нибудь подальше. Я пытался позвонить тебе перед отъездом, но не дозвонился. Меня увезли практически насильно. За несколько часов они устроили мой отъезд, авиабилеты, школу, квартиру в Париже.
– У меня в то время не было ничего собственного. Я целиком зависел от своих родителей. Если бы я воспротивился им, они бы лишили меня всего, и что бы я мог сделать для тебя, для нас, для ребенка? Признаюсь, я испугался. Прежде чем я понял, что делаю и что со мной происходит, я уже был по ту сторону Атлантического океана. Мои родители запретили мне общаться с тобой, но вначале я посылал тебе письма. Ты получала что-нибудь?
– Нет, – ответила я, бросив на него быстрый взгляд. – Меня здесь уже не было, а Дафни не удосужилась сохранить их или переслать мне.
– Раньше я никогда не убегал от ответственности, – проговорил он. – Все – мои родители, Дафни, – все заверили меня, что с тобой будет все в порядке.
Я взглянула на него.
– В порядке? – Я горько засмеялась, вспоминая.
В его взгляде мелькнула боль.
– Что произошло? – тихо спросил он.
– Дафни отправила меня на аборт в какую-то подпольную клинику. Только оказавшись там, я поняла, что совершаю, и сбежала назад в бухту.
– Где ты родила…
– Перл. Она – прекрасный ребенок, Бо.
– И где ты вышла замуж?
– Да.
Он потупил взор.
– Когда я услышал, что ты вышла замуж, решил остаться в Европе. Я вообще не собирался больше возвращаться. Но, – проговорил он со вздохом, – это было нереально. Затем явилась Жизель. – Он улыбнулся. – Она изменилась, правда? – спросил он, надеясь, что я соглашусь с ним. – Я думаю, она взрослеет, становится более зрелой. Ужасные события, вроде этого, безжалостно вышвыривают тебя из детства. Она знает, что теперь ей предстоит стать ответственным человеком. Ей нужно контролировать свое состояние, соблюдать деловые интересы.
– Я так понимаю, что ты оказывал ей все это время большую помощь.
– Я делаю что могу. Ты видела Брюса?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Этим займутся Бо и наши адвокаты, – сказала она. – Но я надеюсь выкупить у тебя твою долю в этом доме и долю новоорлеанской собственности. У тебя и так всего полно. Не все ли тебе равно? – добавила она, прежде чем я успела ответить.
– Я не возражаю. Она улыбнулась:
– Я так и знала, что вместе мы справимся с этими трудными временами. Мы должны делать что можем, чтобы утешить друг друга, правда? Что ты собираешься надеть на похороны? Ты привезла что-то подходящее? У меня – полный шкаф новой одежды. Можешь взять взаймы что угодно. Просто поройся и выбери. Ты пошире меня в бедрах, поскольку рожала, но почти все должно подойти, – проговорила она.
– Я привезла свое, спасибо.
Мы обе обернулись, когда Брюс появился в дверях. Он потряс пачкой документов.
– Я уеду ненадолго. Еду в офис к своим адвокатам.
– Не думай, что ты можешь уничтожить какие-то бумаги, Брюс, – сказала Жизель. – Я знаю, мама держала все копии у Саймонса и Борегарда, которые теперь являются нашими адвокатами.
Он зло развернулся и уронил часть документов. Жизель захохотала, когда он, бормоча что-то себе под нос, опустился на колени, чтобы собрать их. Затем, весь горя от злости, чеканя шаг, он прошел по коридору к двери.
– И слава Богу, – крикнула ему вслед Жизель. Она улыбнулась мне. – Я подумываю о том, чтобы закрыть дом на месяц и отправиться путешествовать. Может быть, в Лондон. Ну разве не прелесть эти устрицы и артишоки? Эти огромные декоративные раковины называются «vol-au-vent», – назидательно выговорила она.
Еда была хорошая, но на душе у меня было безрадостно. После ленча Жизель пошла позвонить друзьям, а я бродила по дому, в котором мало что изменилось и добавилось, пока не набрела на то, что раньше было моей студией. Из нее ничего не убрали, но комнатой явно не пользовались. На всем был огромный слой пыли, даже паутина вокруг окон и в углах. Краски высохли, а кисти затвердели. Стоя у мольберта, я не отрываясь смотрела на свои неоконченные рисунки. Вернулось воспоминание того дня с Бо, когда он уговорил меня написать его обнаженным. Я взглянула на софу и представила его с мягкой, озорной улыбкой на губах и в глазах. Сердце колотилось все время, но каким-то образом мне удалось погрузиться в искусство и нарисовать картину с таким сходством, что позже, когда Дафни обнаружила ее, ей не составило никакого труда понять, кто это и что произошло.
Именно в этот день, позднее, когда я закончила картину, мы с Бо впервые занялись любовью. Память о его поцелуе, прикосновении, наших объятиях захлестнула меня, и даже сейчас сердце мое замерло. Загипнотизированная своими воспоминаниями, я подошла к софе и обвела ее долгим взглядом, как будто опять видела нас вместе, заново переживая охвативший нас экстаз, наслаждение, такое полное, что, растворяясь друг в друге, мы клялись в любви, которая, как мы тогда думали, никогда не умрет.
Я быстро села, чувствуя, как ноги отказываются меня держать. Я сидела, закрыв глаза, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Наконец я глубоко вздохнула и перевела взгляд на окно, на развесистый дуб и сад, вспоминая, как была взволнована, когда впервые начала рисовать в своей собственной студии.
– Пенни за твои мысли, – услышала я тихий голос, обернулась и увидела, что в дверях стоит Бо. Прядь блестящих золотых волос по-прежнему падала ему на гладкий лоб, а из-за смуглой кожи голубые глаза казались еще ярче. На нем был темно-синий блейзер, брюки цвета хаки и рубашка с открытым воротом. Мне было так знакомо это красивое лицо: чувственный совершенный рот, безупречно прямой римский нос и сильный четко очерченный подбородок.
На мгновение я потеряла дар речи, не в силах двинуться, не в силах отвести взгляд от его ласковой, обаятельной улыбки. Он усмехнулся:
– У тебя такой вид, будто ты смотришь на привидение. – Он быстро подошел ко мне, взял за руки и поднял с софы. Мы обнялись, затем он отступил и отвел мои руки, чтобы взглянуть на меня.
– Ты совсем не изменилась, разве что стала еще красивее, – сказал он. – Ну? Скажи что-нибудь.
– Привет, Бо.
Мы рассмеялись, потом он посерьезнел, расправил плечи и поджал губы.
– Рад, что застал тебя одну. Я хотел объяснить, что произошло, почему я так быстро уехал, когда узнал, что ты беременна, – начал он.
– Я не требую объяснений, – произнесла я, отворачиваясь.
– Это было недостойно джентльмена Юга… оставить любимую женщину в беде. Короче, все очень просто: я поступил как трус. Мои родители пришли в ужас. Мать была на грани нервного срыва. Она боялась, что все в Новом Орлеане узнают о скандале и их жизнь разрушится. Я никогда не видел отца в таком состоянии.
– Потом они встретились с Дафни, и она убедила их, что обо всем позаботится, если только они немедленно меня отправят куда-нибудь подальше. Я пытался позвонить тебе перед отъездом, но не дозвонился. Меня увезли практически насильно. За несколько часов они устроили мой отъезд, авиабилеты, школу, квартиру в Париже.
– У меня в то время не было ничего собственного. Я целиком зависел от своих родителей. Если бы я воспротивился им, они бы лишили меня всего, и что бы я мог сделать для тебя, для нас, для ребенка? Признаюсь, я испугался. Прежде чем я понял, что делаю и что со мной происходит, я уже был по ту сторону Атлантического океана. Мои родители запретили мне общаться с тобой, но вначале я посылал тебе письма. Ты получала что-нибудь?
– Нет, – ответила я, бросив на него быстрый взгляд. – Меня здесь уже не было, а Дафни не удосужилась сохранить их или переслать мне.
– Раньше я никогда не убегал от ответственности, – проговорил он. – Все – мои родители, Дафни, – все заверили меня, что с тобой будет все в порядке.
Я взглянула на него.
– В порядке? – Я горько засмеялась, вспоминая.
В его взгляде мелькнула боль.
– Что произошло? – тихо спросил он.
– Дафни отправила меня на аборт в какую-то подпольную клинику. Только оказавшись там, я поняла, что совершаю, и сбежала назад в бухту.
– Где ты родила…
– Перл. Она – прекрасный ребенок, Бо.
– И где ты вышла замуж?
– Да.
Он потупил взор.
– Когда я услышал, что ты вышла замуж, решил остаться в Европе. Я вообще не собирался больше возвращаться. Но, – проговорил он со вздохом, – это было нереально. Затем явилась Жизель. – Он улыбнулся. – Она изменилась, правда? – спросил он, надеясь, что я соглашусь с ним. – Я думаю, она взрослеет, становится более зрелой. Ужасные события, вроде этого, безжалостно вышвыривают тебя из детства. Она знает, что теперь ей предстоит стать ответственным человеком. Ей нужно контролировать свое состояние, соблюдать деловые интересы.
– Я так понимаю, что ты оказывал ей все это время большую помощь.
– Я делаю что могу. Ты видела Брюса?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86