Почему он не может сказать ей? Конечно, ответ существовал: обещание, которое он нарушил; обещание, которое он был обязан сдержать.
Джейн опустилась перед ним на колени. Вытянув руки, она медленно приподняла его голову, их глаза встретились.
– Мне кажется, я люблю тебя, Роберт, – тихо проговорила она.
– Джейн… я…
Он покачал головой, неожиданно на лбу выступил пот; сомнение, боль и вина пронзили его тело.
– В чем дело, Роберт? Что такое?
Джейн знала: внутри его таился враг, ее враг, противник, позволявший ему желать ее, но не разрешавший ему любить ее. Этот противник позволял ему любить только человечество – бездушного, бессердечного, безликого монстра, который умел только брать и не умел давать взамен.
Она поняла, что ей придется сражаться за него.
Нагнувшись вперед, она взяла его голову в руки и приблизила губы к губам, которые должны были принадлежать ей.
– Поцелуй меня, Роберт.
Роберт Фоли был сыт по горло, сыт по горло молитвами и псалмами, всей этой помпезностью и копанием в собственной душе, всей этой бедностью и претенциозностью.
Он привлек ее к себе, грубо прижал к своей груди. Именно так, как она неоднократно представляла себе в мечтах. Его ноздри вдыхали аромат тела, тепло которого ощущали его руки.
Он не хотел больше говорить. Впереди было достаточно времени для разговора. Он хотел только чувствовать.
– Джейн… – проговорил он. Любовь вспыхнула и заструилась из глаз, а губы впились в ее голодные уста.
19
Там был мир и его владычицы. Трастовые фонды рыскали, подобно голодным собакам, фонды огрызались и рычали друг на друга, объявляя цены, музеи ходили гоголем и принимали позу, дрожа от невозможности сделать выбор. В галерее Ивэна Кестлера пьянящий запах успеха начал смешиваться с ароматом радости и «Шанели № 5», что весьма устраивало Билли Бингэма.
Ассистент, суетливо сновавший с красными табличками с надписью «Продано», выглядел, как распорядитель, отвечавший за посадку пассажиров на спасательные плоты «Титаника». Он не мог удовлетворить всех желающих, но кого из них он должен обделить? Штона Хоукинса из «Метрополитена», Дональда Трампа или Джона Уолша из музея Гетти? Все они весело расстались со своими внуками, чтобы прибрать к рукам кое-какие работы Билли, но некоторых ждало разочарование. Многие уже не смогли выбрать картину по вкусу. Даже если цвет стен не соответствовал цветовой гамме картины, стены всегда можно было перекрасить. Суть состояла в том, чтобы приобрести как можно больше картин. Прошел слух, что С.-З. Уитмор купил три картины.
Вартхол выглядел, как обычно, удивленным: на Шнабеля, Клемента и Харинга всем было глубоко наплевать, а Фелан – репортер художественного отдела «Таймс», казалось, пребывал в раю, не проронив ни слова.
Ивэн Кестлер улыбался. Он повернулся к Билли:
– Ты – звезда. Я сделал тебя звездой. Теперь мы вместе можем двинуться куда угодно. Завтра мы утроим наши цены, и каждый, кто приобрел картины сегодня, воспримет это так, словно он лично сорвал банк в казино Монте-Карло. За это они навсегда проникнутся любовью к тебе.
Он был прав. Истинные богачи обожали идею быстрого обогащения так, как, пожалуй, не дано понять меритократам. Нувориши считают, что деньги созданы, чтобы их тратить. Но подлинные плутократы понимают, что деньги недостойны даже упоминания. Подобно религии и биологическим процессам, они присутствуют, но незаметны, темны и загадочны. В конце концов, именно деньги сделали этих людей тем, что они собой представляют. Не для них безопасность достижения цели. Для этого в свое время был прапрадедушка с голодными глазами и сомнительной репутацией. Но делать деньги – грести их – за один вечер, как итог испытания собственного художественного вкуса и чутья, вкуса, о котором тот, кому нужно заботиться о куске хлеба насущного, не имел ни малейшего представления, представлялось этим социократам самым прекрасным из мыслимых жизненных удовольствий.
Улыбка Билли Бингэма являла собой произведение искусства – столь же многоплановое, радостное и сложное, как и полотна, висевшие на стенах галереи на Мэдисон-авеню. Он слышал, как Ивэн Кестлер говорил «мы», «вместе», а его улыбка объясняла эти слова.
Какое-то время он готов был даже терпеть руку Ивэна, похлопывающую его по плечу, красивые наманикюренные пальцы, елейно прикасающиеся к загорелой коже его предплечья. Пока. Позднее он даст ему от ворот поворот, без всяких церемоний, сожаления или задней мысли. Поэтому сейчас он повернулся к своему ментору и позволил всезнающей улыбке несколько смягчиться, пока творцом этой улыбки была еще благодарность. Он отогнал прочь мысль, что Ивэн получает пятьдесят процентов от всего сбора.
– Мы действительно добились успеха, Ивэн, разве не так?
– Все произошло, как ты и говорил.
Ивэн рассмеялся и взял бокал «Моета».
– Подожди, пока появится интервью Фелана. Когда я вас знакомил, он мысленно уже почти сочинил его. Раньше я ничего подобного за ним не замечал. С завтрашнего дня тебе придется открыть собственную школу. Тебя начнут копировать по всему Нью-Йорку, но это не будет играть никакой роли. Потому что все знают, что ты был первым.
В предвкушении будущего он потер руки.
– Знаешь, о чем я думаю, дорогой мой Билли? – Он театрально выдержал паузу. – О задней комнате.
В задней комнате галереи Ивэна хранилось около сорока картин Билли, о существовании которых никто из присутствовавших не догадывался. Тридцать – или около того – картин, исчезавших со стен прямо на глазах в среднем по тридцать пять тысяч долларов за каждую, были осознанной уступкой лидерам. В течение нескольких следующих недель солидные покупатели расскажут простым смертным о своих удивительных приобретениях – картинах Бингэма, и народ повалит в галерею, с удовольствием выкладывая тройную цену по сравнению с тем, что первые покупатели заплатили за шанс участвовать в художественной распродаже. Затем те, первые покупатели, вновь вернутся в галерею и будут платить в четыре раза дороже, зная, что в итоге средняя цена за картину окажется меньше благодаря удачной сделке, совершенной в первый день выставки.
В задней комнате находились новые картины. Картины, которые предстояло продать по тройной цене. Тридцать раз по тридцать пять тысяч – прямо на его глазах. Сорок раз по сто тысяч, когда завтра цены утроятся. Стоя в галерее и потягивая пепси, Билли видел себя на пороге настоящего богатства, составляющего половину от пяти миллионов. Он был богат.
Внезапно и наконец он достиг своей цели, и ему самому было интересно понять, какие ощущения он испытывал по этому поводу. Так ли хорошо ему было, как должно было быть? Лучше? Он внимательно проанализировал свои эмоции и почти удивился, обнаружив, что за фасадом удовольствия, самоуважения и экстаза таилась неуловимая смесь беспокойства, любви и мечтаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Джейн опустилась перед ним на колени. Вытянув руки, она медленно приподняла его голову, их глаза встретились.
– Мне кажется, я люблю тебя, Роберт, – тихо проговорила она.
– Джейн… я…
Он покачал головой, неожиданно на лбу выступил пот; сомнение, боль и вина пронзили его тело.
– В чем дело, Роберт? Что такое?
Джейн знала: внутри его таился враг, ее враг, противник, позволявший ему желать ее, но не разрешавший ему любить ее. Этот противник позволял ему любить только человечество – бездушного, бессердечного, безликого монстра, который умел только брать и не умел давать взамен.
Она поняла, что ей придется сражаться за него.
Нагнувшись вперед, она взяла его голову в руки и приблизила губы к губам, которые должны были принадлежать ей.
– Поцелуй меня, Роберт.
Роберт Фоли был сыт по горло, сыт по горло молитвами и псалмами, всей этой помпезностью и копанием в собственной душе, всей этой бедностью и претенциозностью.
Он привлек ее к себе, грубо прижал к своей груди. Именно так, как она неоднократно представляла себе в мечтах. Его ноздри вдыхали аромат тела, тепло которого ощущали его руки.
Он не хотел больше говорить. Впереди было достаточно времени для разговора. Он хотел только чувствовать.
– Джейн… – проговорил он. Любовь вспыхнула и заструилась из глаз, а губы впились в ее голодные уста.
19
Там был мир и его владычицы. Трастовые фонды рыскали, подобно голодным собакам, фонды огрызались и рычали друг на друга, объявляя цены, музеи ходили гоголем и принимали позу, дрожа от невозможности сделать выбор. В галерее Ивэна Кестлера пьянящий запах успеха начал смешиваться с ароматом радости и «Шанели № 5», что весьма устраивало Билли Бингэма.
Ассистент, суетливо сновавший с красными табличками с надписью «Продано», выглядел, как распорядитель, отвечавший за посадку пассажиров на спасательные плоты «Титаника». Он не мог удовлетворить всех желающих, но кого из них он должен обделить? Штона Хоукинса из «Метрополитена», Дональда Трампа или Джона Уолша из музея Гетти? Все они весело расстались со своими внуками, чтобы прибрать к рукам кое-какие работы Билли, но некоторых ждало разочарование. Многие уже не смогли выбрать картину по вкусу. Даже если цвет стен не соответствовал цветовой гамме картины, стены всегда можно было перекрасить. Суть состояла в том, чтобы приобрести как можно больше картин. Прошел слух, что С.-З. Уитмор купил три картины.
Вартхол выглядел, как обычно, удивленным: на Шнабеля, Клемента и Харинга всем было глубоко наплевать, а Фелан – репортер художественного отдела «Таймс», казалось, пребывал в раю, не проронив ни слова.
Ивэн Кестлер улыбался. Он повернулся к Билли:
– Ты – звезда. Я сделал тебя звездой. Теперь мы вместе можем двинуться куда угодно. Завтра мы утроим наши цены, и каждый, кто приобрел картины сегодня, воспримет это так, словно он лично сорвал банк в казино Монте-Карло. За это они навсегда проникнутся любовью к тебе.
Он был прав. Истинные богачи обожали идею быстрого обогащения так, как, пожалуй, не дано понять меритократам. Нувориши считают, что деньги созданы, чтобы их тратить. Но подлинные плутократы понимают, что деньги недостойны даже упоминания. Подобно религии и биологическим процессам, они присутствуют, но незаметны, темны и загадочны. В конце концов, именно деньги сделали этих людей тем, что они собой представляют. Не для них безопасность достижения цели. Для этого в свое время был прапрадедушка с голодными глазами и сомнительной репутацией. Но делать деньги – грести их – за один вечер, как итог испытания собственного художественного вкуса и чутья, вкуса, о котором тот, кому нужно заботиться о куске хлеба насущного, не имел ни малейшего представления, представлялось этим социократам самым прекрасным из мыслимых жизненных удовольствий.
Улыбка Билли Бингэма являла собой произведение искусства – столь же многоплановое, радостное и сложное, как и полотна, висевшие на стенах галереи на Мэдисон-авеню. Он слышал, как Ивэн Кестлер говорил «мы», «вместе», а его улыбка объясняла эти слова.
Какое-то время он готов был даже терпеть руку Ивэна, похлопывающую его по плечу, красивые наманикюренные пальцы, елейно прикасающиеся к загорелой коже его предплечья. Пока. Позднее он даст ему от ворот поворот, без всяких церемоний, сожаления или задней мысли. Поэтому сейчас он повернулся к своему ментору и позволил всезнающей улыбке несколько смягчиться, пока творцом этой улыбки была еще благодарность. Он отогнал прочь мысль, что Ивэн получает пятьдесят процентов от всего сбора.
– Мы действительно добились успеха, Ивэн, разве не так?
– Все произошло, как ты и говорил.
Ивэн рассмеялся и взял бокал «Моета».
– Подожди, пока появится интервью Фелана. Когда я вас знакомил, он мысленно уже почти сочинил его. Раньше я ничего подобного за ним не замечал. С завтрашнего дня тебе придется открыть собственную школу. Тебя начнут копировать по всему Нью-Йорку, но это не будет играть никакой роли. Потому что все знают, что ты был первым.
В предвкушении будущего он потер руки.
– Знаешь, о чем я думаю, дорогой мой Билли? – Он театрально выдержал паузу. – О задней комнате.
В задней комнате галереи Ивэна хранилось около сорока картин Билли, о существовании которых никто из присутствовавших не догадывался. Тридцать – или около того – картин, исчезавших со стен прямо на глазах в среднем по тридцать пять тысяч долларов за каждую, были осознанной уступкой лидерам. В течение нескольких следующих недель солидные покупатели расскажут простым смертным о своих удивительных приобретениях – картинах Бингэма, и народ повалит в галерею, с удовольствием выкладывая тройную цену по сравнению с тем, что первые покупатели заплатили за шанс участвовать в художественной распродаже. Затем те, первые покупатели, вновь вернутся в галерею и будут платить в четыре раза дороже, зная, что в итоге средняя цена за картину окажется меньше благодаря удачной сделке, совершенной в первый день выставки.
В задней комнате находились новые картины. Картины, которые предстояло продать по тройной цене. Тридцать раз по тридцать пять тысяч – прямо на его глазах. Сорок раз по сто тысяч, когда завтра цены утроятся. Стоя в галерее и потягивая пепси, Билли видел себя на пороге настоящего богатства, составляющего половину от пяти миллионов. Он был богат.
Внезапно и наконец он достиг своей цели, и ему самому было интересно понять, какие ощущения он испытывал по этому поводу. Так ли хорошо ему было, как должно было быть? Лучше? Он внимательно проанализировал свои эмоции и почти удивился, обнаружив, что за фасадом удовольствия, самоуважения и экстаза таилась неуловимая смесь беспокойства, любви и мечтаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118