Он был убит в ее собственном чреве, она разрушила свою любовь своими же собственными руками.
А ведь это вовсе не было мечтой. Она знала это даже теперь, когда ее фантазия уже агонизировала. Это все было реальностью! Он был в ней, будущий, сам по себе, живой, в ее чреве, реальный, как ее собственная плоть, – и она убила его.
Тянулись длинные месяцы. Одна, в маленьких комнатах, Лаура тысячу раз забрасывала землей эту воображаемую могилу. Изо дня в день она непрестанно подвергала себя медленной пытке, используя недюжинную силу собственного воображения. Она представляла себе своего сына или дочь, сотканных из глубочайших частиц ее самой, собственного ее тела, плоти, из личной индивидуальности, улыбки, смеха, наделяла их полной событиями жизнью, а затем она сама уничтожала это.
Почему-то чаще всего представлялся мальчик. Она пришла к тому, что узнавала его все лучше и лучше. Она знала все его жесты, мельчайшие детали поведения, его тело, его веснушки, рыжеватые пряди в его темных волосах, поддразнивающие огоньки в его глазах, его задумчивость и его восторженность. На ее глазах менялся его возраст, и соответственно изменялся он, а затем она убивала его снова, и снова, и снова, убивала собственное сердце, как недавно убила свое дитя.
Воображение было острым мечом в ее руке, наложенной на себя епитимьей, и вся эта пытка заключалась в том, что она могла видеть всю его жизнь, проходящую перед нею калейдоскопом событий в миллионах красок и цветов во всем их разнообразии, связанных вместе в единое целое. В воображении ей являлся просто сам мальчик и взрослый, каким бы он стал. Порой она видела себя в окружении множества детей, он был среди них, и там были его дети, и дети его детей. Она видела их лица, одно за другим, восхищаясь ими, любя их, а затем, наблюдая за ними, вычеркивала их из жизни единым взмахом собственного ножа.
Но была ли она единственным убийцей в этом мире? Во время войн любой человек, как и она, тоже убивал неисчислимое количество людей, мириады будущих детей, которые были бы гордостью и радостью своих родителей, целые поколения отцов и матерей, которые гордились бы своими детьми, пестовали бы и лелеяли их – так погибали целые будущие расы.
Она же уничтожила целый мир в своем собственном чреве.
Следовательно теперь она может смело причислять себя к силам зла и уничтожения?
Откуда в ней взялись подобные мысли, столь ложные и парадоксальные? Фантастика? Преувеличение? Никоим образом.
Имей она возможность сохранить жизнь своему ребенку, грядущее поколение ее отпрысков ничем принципиальным не отличалась бы от нее. И эта плодовитая раса со всеми их потомками была бы достаточно многочисленна. Народ, в жилах которого течет ее собственная кровь, голосует за свое безграничное и бесконечное будущее.
А она захотела разрушить все это. Неужели ей так и суждено нести гибель всему и всем?
Физическая боль постепенно отступала, но душевная пустота становилась все глубже. К ней вернулся аппетит, но отчаяние заглушало все. Она потеряла в весе. Физическое здоровье подтачивалось полным отсутствием всякой надежды.
Лаура радовалась знакам собственной слабости и ухудшению самочувствия своего молодого тела. Если она так жизнерадостно разрушила все, что в ней было лучшего, то стоило ли медлить с уничтожением останков?
Наконец, в один из солнечных дней мая, она дошла до предела. Она прошла вниз по улице к магазину на углу, чтобы купить немного молока и фруктового джема, когда вдруг почувствовала, что солнце согревает ей спину. Весна была холодной, и это было первое весеннее теплое солнышко. В этот-то миг, когда солнце так приятно согревало ее спину и оживляло в памяти последнее тепло октябрьских дней, которое было в ее предшествующей жизни, Лаура почувствовала, что достигла предела падения.
Она взглянула на календарь у кассы магазина.
– Извините меня, – спросила она, глядя на смутно знакомое лицо кассирши, – вы не знаете, какое сегодня число?
Женщина быстро взглянула на нее, без всякой приветливости и тепла, и повернулась, чтобы посмотреть на календарь.
– Шестнадцатое, я думаю, – сказала она. – Да, шестнадцатое мая.
– Благодарю вас.
Всю дорогу домой Лаура смотрела вокруг себя как будто новыми глазами.
Мягкий, приятный бриз, продувающий улицы, где редко встречались пешеходы, напоминал о скором приближении лета.
Таким образом она в забвении прожила целую зиму и большую часть весны. Долгая зимняя спячка стоила ей двух семестров. Ее охватила горечь поражения.
Ведь теперь студенты, с которыми она поступала в университет, уже заканчивали первый год учебы, сейчас они усиленно занимаются перед последними экзаменами и собираются ехать домой на каникулы, возможно уже представляя себе летние развлечения.
Через пару недель каждому из этих студентов будет выведен общий балл, а Лауры в их списке не будет. Через несколько лет все они закончат университет, а она уже поставила крест на своей некогда предполагаемой карьере и научной работе и теперь даже не могла себе представить какого-либо будущего.
Жизнь ее промчалась, в буквальном смысле этого слова, мимолетно. Эта мысль хоть и тревожила ее, но приходила с определенным внутренним освобождением. Она часто размышляла о своем будущем. Наказание возрастало и становилось более глубоким, более реальным и постоянным. После столь резкого отклонения размеренного течения всей ее жизни вряд ли можно было непринужденно надеяться, что все еще как-то определится и войдет в русло. Она была конструктором монумента, который еще не был установлен. Но он справедливо должен быть установлен в память о погибших детях.
Всю свою жизнь она сама создавала это зеркало в пустоте, чтобы отражать уничтожение и гибель, которые принесла в мир. И это было правильно, это было хорошо и естественно.
Настойчиво чувствуя обновление, Лаура вернулась домой, пригласила саму себя на чашку чая и стала смотреться в зеркало.
За время затворничества ее волосы отросли почти до плеч. Она села перед зеркалом с ножницами и начала стричься. Мягкие черные кудри падали вниз, и короткая стрижка прежней Лауры начала всплывать в ее памяти.
Бездумно, автоматически она работала над своими волосами, отрезая, укладывая и придавая форму прическе. Когда она закончила, все выглядело вполне прилично и даже мило. Ее натуральные волнистые и пушистые волосы были очень красивы. У нее был слегка грустный взгляд, взгляд, который теперь больше молчал, а огромные темные глаза казались еще больше на ее исхудалом лице.
Повинуясь мгновенному импульсу, она прошла в чулан и нашла там рулон бумаги, акварель и собственный портрет, который предназначался в качестве рождественского подарка для Натаниеля Клира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
А ведь это вовсе не было мечтой. Она знала это даже теперь, когда ее фантазия уже агонизировала. Это все было реальностью! Он был в ней, будущий, сам по себе, живой, в ее чреве, реальный, как ее собственная плоть, – и она убила его.
Тянулись длинные месяцы. Одна, в маленьких комнатах, Лаура тысячу раз забрасывала землей эту воображаемую могилу. Изо дня в день она непрестанно подвергала себя медленной пытке, используя недюжинную силу собственного воображения. Она представляла себе своего сына или дочь, сотканных из глубочайших частиц ее самой, собственного ее тела, плоти, из личной индивидуальности, улыбки, смеха, наделяла их полной событиями жизнью, а затем она сама уничтожала это.
Почему-то чаще всего представлялся мальчик. Она пришла к тому, что узнавала его все лучше и лучше. Она знала все его жесты, мельчайшие детали поведения, его тело, его веснушки, рыжеватые пряди в его темных волосах, поддразнивающие огоньки в его глазах, его задумчивость и его восторженность. На ее глазах менялся его возраст, и соответственно изменялся он, а затем она убивала его снова, и снова, и снова, убивала собственное сердце, как недавно убила свое дитя.
Воображение было острым мечом в ее руке, наложенной на себя епитимьей, и вся эта пытка заключалась в том, что она могла видеть всю его жизнь, проходящую перед нею калейдоскопом событий в миллионах красок и цветов во всем их разнообразии, связанных вместе в единое целое. В воображении ей являлся просто сам мальчик и взрослый, каким бы он стал. Порой она видела себя в окружении множества детей, он был среди них, и там были его дети, и дети его детей. Она видела их лица, одно за другим, восхищаясь ими, любя их, а затем, наблюдая за ними, вычеркивала их из жизни единым взмахом собственного ножа.
Но была ли она единственным убийцей в этом мире? Во время войн любой человек, как и она, тоже убивал неисчислимое количество людей, мириады будущих детей, которые были бы гордостью и радостью своих родителей, целые поколения отцов и матерей, которые гордились бы своими детьми, пестовали бы и лелеяли их – так погибали целые будущие расы.
Она же уничтожила целый мир в своем собственном чреве.
Следовательно теперь она может смело причислять себя к силам зла и уничтожения?
Откуда в ней взялись подобные мысли, столь ложные и парадоксальные? Фантастика? Преувеличение? Никоим образом.
Имей она возможность сохранить жизнь своему ребенку, грядущее поколение ее отпрысков ничем принципиальным не отличалась бы от нее. И эта плодовитая раса со всеми их потомками была бы достаточно многочисленна. Народ, в жилах которого течет ее собственная кровь, голосует за свое безграничное и бесконечное будущее.
А она захотела разрушить все это. Неужели ей так и суждено нести гибель всему и всем?
Физическая боль постепенно отступала, но душевная пустота становилась все глубже. К ней вернулся аппетит, но отчаяние заглушало все. Она потеряла в весе. Физическое здоровье подтачивалось полным отсутствием всякой надежды.
Лаура радовалась знакам собственной слабости и ухудшению самочувствия своего молодого тела. Если она так жизнерадостно разрушила все, что в ней было лучшего, то стоило ли медлить с уничтожением останков?
Наконец, в один из солнечных дней мая, она дошла до предела. Она прошла вниз по улице к магазину на углу, чтобы купить немного молока и фруктового джема, когда вдруг почувствовала, что солнце согревает ей спину. Весна была холодной, и это было первое весеннее теплое солнышко. В этот-то миг, когда солнце так приятно согревало ее спину и оживляло в памяти последнее тепло октябрьских дней, которое было в ее предшествующей жизни, Лаура почувствовала, что достигла предела падения.
Она взглянула на календарь у кассы магазина.
– Извините меня, – спросила она, глядя на смутно знакомое лицо кассирши, – вы не знаете, какое сегодня число?
Женщина быстро взглянула на нее, без всякой приветливости и тепла, и повернулась, чтобы посмотреть на календарь.
– Шестнадцатое, я думаю, – сказала она. – Да, шестнадцатое мая.
– Благодарю вас.
Всю дорогу домой Лаура смотрела вокруг себя как будто новыми глазами.
Мягкий, приятный бриз, продувающий улицы, где редко встречались пешеходы, напоминал о скором приближении лета.
Таким образом она в забвении прожила целую зиму и большую часть весны. Долгая зимняя спячка стоила ей двух семестров. Ее охватила горечь поражения.
Ведь теперь студенты, с которыми она поступала в университет, уже заканчивали первый год учебы, сейчас они усиленно занимаются перед последними экзаменами и собираются ехать домой на каникулы, возможно уже представляя себе летние развлечения.
Через пару недель каждому из этих студентов будет выведен общий балл, а Лауры в их списке не будет. Через несколько лет все они закончат университет, а она уже поставила крест на своей некогда предполагаемой карьере и научной работе и теперь даже не могла себе представить какого-либо будущего.
Жизнь ее промчалась, в буквальном смысле этого слова, мимолетно. Эта мысль хоть и тревожила ее, но приходила с определенным внутренним освобождением. Она часто размышляла о своем будущем. Наказание возрастало и становилось более глубоким, более реальным и постоянным. После столь резкого отклонения размеренного течения всей ее жизни вряд ли можно было непринужденно надеяться, что все еще как-то определится и войдет в русло. Она была конструктором монумента, который еще не был установлен. Но он справедливо должен быть установлен в память о погибших детях.
Всю свою жизнь она сама создавала это зеркало в пустоте, чтобы отражать уничтожение и гибель, которые принесла в мир. И это было правильно, это было хорошо и естественно.
Настойчиво чувствуя обновление, Лаура вернулась домой, пригласила саму себя на чашку чая и стала смотреться в зеркало.
За время затворничества ее волосы отросли почти до плеч. Она села перед зеркалом с ножницами и начала стричься. Мягкие черные кудри падали вниз, и короткая стрижка прежней Лауры начала всплывать в ее памяти.
Бездумно, автоматически она работала над своими волосами, отрезая, укладывая и придавая форму прическе. Когда она закончила, все выглядело вполне прилично и даже мило. Ее натуральные волнистые и пушистые волосы были очень красивы. У нее был слегка грустный взгляд, взгляд, который теперь больше молчал, а огромные темные глаза казались еще больше на ее исхудалом лице.
Повинуясь мгновенному импульсу, она прошла в чулан и нашла там рулон бумаги, акварель и собственный портрет, который предназначался в качестве рождественского подарка для Натаниеля Клира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127