В руках у него был последний роман Анны Гризи, который Эмилиано нашел на письменном столе. Он так погрузился в чтение, что не чувствовал холода и не замечал присутствия матери, которая смотрела на него через приоткрытую дверь.
Была середина июля, но температура в эти дни была намного ниже обычной. Уже четыре дня на улице бушевал ветер, лил дождь, и во всех комнатах затопили камины. Только кабинет Эдисона не обогревался, потому что его хозяин был в Милане.
Эстер запахнула на груди теплую шерстяную кофту и тихо кашлянула, чтобы привлечь внимание сына. Мальчик не пошевелился. Поеживаясь, она вошла в комнату и села в кресло напротив. Только тогда мальчик рассеянно взглянул на нее и снова погрузился в чтение.
– Ты забыл, что пора полдничать? – произнесла Эстер первое, что пришло ей на ум, чтобы прервать молчание.
Эмилиано вопросительно взглянул на нее, бросил на пол только что прочитанный лист и взялся за следующую страницу.
– Ты не замерз? – спросила мать.
– Думаю, да, – ответил Эмилиано, очнувшись, хотя и не придавая этому большого значения. – Особенно теперь, когда ты об этом спросила, – добавил он.
Эстер улыбнулась.
– Не хочешь пойти на кухню? Джильда приготовила печенье и горячий шоколад для всех, – предложила она.
– А нельзя принести все это сюда? Я бы хотел закончить роман. Мне осталось дочитать страниц двадцать.
– А о чем там речь? – поинтересовалась Эстер. Ее уже не удивляло, что сын не пропускал ни одной рукописи, которую отец оставлял в кабинете.
– Это история женщины, которая рассказывает о своей жизни, начиная с детства, – начал объяснять он. Наморщив лоб, Эмилиано сделался необычно серьезным для ребенка. – Там есть вещи, которые мне не очень понятны, но эта Анна Гризи умеет увлекательно писать.
Эстер немного пугалась, слыша такие рассуждения своего старшего сына. Она предпочла бы, чтобы он был легкомысленным и шумным, как его ровесники, а не таким самоуглубленным и серьезным не по возрасту. Он говорил о прочитанном романе с отрешенностью интеллектуала и проникновенностью страстного читателя.
– Мне не кажется разумным так увлекаться каким-то романом, который, скорее всего, даже не будет опубликован, – позволила себе заметить она.
Лицо мальчика помрачнело.
– Ты говоришь это серьезно? – настороженно спросил он.
– Я думаю, твой отец не будет им заниматься, – сказала она.
Эмилиано недоверчиво посмотрел на мать.
– Он тебе объяснил, почему?
Эстер пожала плечами.
– Ты прекрасно знаешь, что твой отец не слишком щедр на объяснения.
– У папы есть чутье, он умеет распознавать хорошие романы и ошибается очень редко. Если бы это зависело от меня, я бы напечатал эту вещь без колебаний, – сказал Эмилиано. – Если он не хочет делать этого, значит, есть какая-то причина.
И он пристально взглянул на мать своими умными глазами.
– Может, отец решил так назло кому-то? Наверное, в нем говорит обида. Ты ведь знаешь, какой он обидчивый.
– Но о какой обиде ты говоришь? – отмахнулась Эстер, которая не уставала удивляться суждениям Эмилиано, но не собиралась обсуждать с мальчиком подобные вещи.
– Наверное, он обиделся из-за того, что она его бросила, – спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся заявил мальчик.
Любовные интрижки отца не были тайной для семьи, и даже маленький Джанни с некоторых пор повторял слова взрослых о папиных «подругах».
Эстер сильно расчихалась.
– Этот холод невыносим, – пожаловалась она, меняя тему разговора и сморкаясь в белоснежный батистовый платок. – И как это ты еще не подхватил здесь простуду?
– Я просто об этом не думаю, – резонно заметил мальчик. – А правда, что такой холод посреди лета вызван войной?
Эмилиано имел в виду слухи, которые связывали необычайно холодное и дождливое лето с какими-то катаклизмами в природе, вызванными войной.
– Не думаю, – улыбаясь, ответила мать. – И все-таки не припомню другого такого ужасного июля. Это такая метеорологическая аномалия, о которой ты будешь рассказывать своим детям, если, конечно, не отморозишь себе язык, – пошутила она. – Послушай меня, Эмилиано, не отказывайся от горячего полдника.
– Ладно, мама. Но только здесь, если ты не возражаешь, – упорствовал мальчик.
– Хорошо, – сдалась мать. – Я пришлю Анджелину разжечь тут камин, чтобы ты смог пережить этот ледяной июль и передать о нем свои воспоминания потомкам.
Эстер встала, вся закоченевшая, и направилась к двери.
– Прошу тебя об одном, – сказала она, прежде чем выйти. – Постарайся складывать страницы рукописи точно так же, как они были. Ты ведь знаешь, что отец может простить тебе любопытство, но не потерпит беспорядка.
– Последую твоему совету, мама, – пообещал Эмилиано, снова принимаясь за чтение.
Эстер собиралась уйти, когда на пороге появился мальчик. На красивом худеньком лице его блестели большие глаза, полные робости и любопытства. Увидев, что его заметили, малыш стыдливо спрятался за створкой двери. Губы его были испачканы шоколадом, в руке он держал надкусанное печенье.
– Иди сюда, Фабрицио, – позвала Эстер, улыбаясь ему. – Иди, не прячься, – ласково добавила она.
Малыш выглянул и снова спрятался. Эмилиано оставил в кресле рукопись и направился к двери.
– Ну же, иди сюда. Мы ведь с тобой друзья, – ласково уговаривал он ребенка.
Фабрицио, слегка прихрамывая, вышел из своего убежища, чтобы доставить удовольствие Эмилиано, к которому относился с благоговением. Эмилиано был его идолом, его богом, неиссякаемым источником всяких сказок и историй, которые приводили малыша в восторг.
– Мама говорит, что я не должен заходить в комнату господ. – Голос у ребенка был чуть хриплый, и из-за одышки он запинался, как человек, которому не хватает кислорода.
Проговорив это, он повернулся и убежал, слегка припадая на одну ногу: полиомиелит, от которого он почти вылечился, оставил неизгладимый след.
Эмилиано возмущенно уставился на мать.
– Кто-нибудь должен объяснить этому бедному ребенку, что он живет в своем доме, точно также, как я и остальные дети!
Эстер вспыхнула, и ее больное сердце бешено застучало.
– Что такое ты говоришь? – растерянно пролепетала она.
Необыкновенное сходство между Фабрицио и Эдисоном Монтальдо, не говоря уж об отличительном знаке на лбу, было замечено даже мальчиком, который осмеливался теперь сказать ей об этом прямо.
– Я говорю, – ответил Эмилиано другим, более спокойным тоном, – что мы не в девятнадцатом веке. Если сын поварихи живет в одном доме с нами, он должен иметь и наши права. И ему нельзя запрещать входить в наши комнаты.
Эстер вздохнула с облегчением.
– Ты знаешь характер Джильды, – объяснила она. – Она передала сыну крестьянскую почтительность к хозяевам. Фабрицио постепенно привыкнет и освоится в нашем доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Была середина июля, но температура в эти дни была намного ниже обычной. Уже четыре дня на улице бушевал ветер, лил дождь, и во всех комнатах затопили камины. Только кабинет Эдисона не обогревался, потому что его хозяин был в Милане.
Эстер запахнула на груди теплую шерстяную кофту и тихо кашлянула, чтобы привлечь внимание сына. Мальчик не пошевелился. Поеживаясь, она вошла в комнату и села в кресло напротив. Только тогда мальчик рассеянно взглянул на нее и снова погрузился в чтение.
– Ты забыл, что пора полдничать? – произнесла Эстер первое, что пришло ей на ум, чтобы прервать молчание.
Эмилиано вопросительно взглянул на нее, бросил на пол только что прочитанный лист и взялся за следующую страницу.
– Ты не замерз? – спросила мать.
– Думаю, да, – ответил Эмилиано, очнувшись, хотя и не придавая этому большого значения. – Особенно теперь, когда ты об этом спросила, – добавил он.
Эстер улыбнулась.
– Не хочешь пойти на кухню? Джильда приготовила печенье и горячий шоколад для всех, – предложила она.
– А нельзя принести все это сюда? Я бы хотел закончить роман. Мне осталось дочитать страниц двадцать.
– А о чем там речь? – поинтересовалась Эстер. Ее уже не удивляло, что сын не пропускал ни одной рукописи, которую отец оставлял в кабинете.
– Это история женщины, которая рассказывает о своей жизни, начиная с детства, – начал объяснять он. Наморщив лоб, Эмилиано сделался необычно серьезным для ребенка. – Там есть вещи, которые мне не очень понятны, но эта Анна Гризи умеет увлекательно писать.
Эстер немного пугалась, слыша такие рассуждения своего старшего сына. Она предпочла бы, чтобы он был легкомысленным и шумным, как его ровесники, а не таким самоуглубленным и серьезным не по возрасту. Он говорил о прочитанном романе с отрешенностью интеллектуала и проникновенностью страстного читателя.
– Мне не кажется разумным так увлекаться каким-то романом, который, скорее всего, даже не будет опубликован, – позволила себе заметить она.
Лицо мальчика помрачнело.
– Ты говоришь это серьезно? – настороженно спросил он.
– Я думаю, твой отец не будет им заниматься, – сказала она.
Эмилиано недоверчиво посмотрел на мать.
– Он тебе объяснил, почему?
Эстер пожала плечами.
– Ты прекрасно знаешь, что твой отец не слишком щедр на объяснения.
– У папы есть чутье, он умеет распознавать хорошие романы и ошибается очень редко. Если бы это зависело от меня, я бы напечатал эту вещь без колебаний, – сказал Эмилиано. – Если он не хочет делать этого, значит, есть какая-то причина.
И он пристально взглянул на мать своими умными глазами.
– Может, отец решил так назло кому-то? Наверное, в нем говорит обида. Ты ведь знаешь, какой он обидчивый.
– Но о какой обиде ты говоришь? – отмахнулась Эстер, которая не уставала удивляться суждениям Эмилиано, но не собиралась обсуждать с мальчиком подобные вещи.
– Наверное, он обиделся из-за того, что она его бросила, – спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся заявил мальчик.
Любовные интрижки отца не были тайной для семьи, и даже маленький Джанни с некоторых пор повторял слова взрослых о папиных «подругах».
Эстер сильно расчихалась.
– Этот холод невыносим, – пожаловалась она, меняя тему разговора и сморкаясь в белоснежный батистовый платок. – И как это ты еще не подхватил здесь простуду?
– Я просто об этом не думаю, – резонно заметил мальчик. – А правда, что такой холод посреди лета вызван войной?
Эмилиано имел в виду слухи, которые связывали необычайно холодное и дождливое лето с какими-то катаклизмами в природе, вызванными войной.
– Не думаю, – улыбаясь, ответила мать. – И все-таки не припомню другого такого ужасного июля. Это такая метеорологическая аномалия, о которой ты будешь рассказывать своим детям, если, конечно, не отморозишь себе язык, – пошутила она. – Послушай меня, Эмилиано, не отказывайся от горячего полдника.
– Ладно, мама. Но только здесь, если ты не возражаешь, – упорствовал мальчик.
– Хорошо, – сдалась мать. – Я пришлю Анджелину разжечь тут камин, чтобы ты смог пережить этот ледяной июль и передать о нем свои воспоминания потомкам.
Эстер встала, вся закоченевшая, и направилась к двери.
– Прошу тебя об одном, – сказала она, прежде чем выйти. – Постарайся складывать страницы рукописи точно так же, как они были. Ты ведь знаешь, что отец может простить тебе любопытство, но не потерпит беспорядка.
– Последую твоему совету, мама, – пообещал Эмилиано, снова принимаясь за чтение.
Эстер собиралась уйти, когда на пороге появился мальчик. На красивом худеньком лице его блестели большие глаза, полные робости и любопытства. Увидев, что его заметили, малыш стыдливо спрятался за створкой двери. Губы его были испачканы шоколадом, в руке он держал надкусанное печенье.
– Иди сюда, Фабрицио, – позвала Эстер, улыбаясь ему. – Иди, не прячься, – ласково добавила она.
Малыш выглянул и снова спрятался. Эмилиано оставил в кресле рукопись и направился к двери.
– Ну же, иди сюда. Мы ведь с тобой друзья, – ласково уговаривал он ребенка.
Фабрицио, слегка прихрамывая, вышел из своего убежища, чтобы доставить удовольствие Эмилиано, к которому относился с благоговением. Эмилиано был его идолом, его богом, неиссякаемым источником всяких сказок и историй, которые приводили малыша в восторг.
– Мама говорит, что я не должен заходить в комнату господ. – Голос у ребенка был чуть хриплый, и из-за одышки он запинался, как человек, которому не хватает кислорода.
Проговорив это, он повернулся и убежал, слегка припадая на одну ногу: полиомиелит, от которого он почти вылечился, оставил неизгладимый след.
Эмилиано возмущенно уставился на мать.
– Кто-нибудь должен объяснить этому бедному ребенку, что он живет в своем доме, точно также, как я и остальные дети!
Эстер вспыхнула, и ее больное сердце бешено застучало.
– Что такое ты говоришь? – растерянно пролепетала она.
Необыкновенное сходство между Фабрицио и Эдисоном Монтальдо, не говоря уж об отличительном знаке на лбу, было замечено даже мальчиком, который осмеливался теперь сказать ей об этом прямо.
– Я говорю, – ответил Эмилиано другим, более спокойным тоном, – что мы не в девятнадцатом веке. Если сын поварихи живет в одном доме с нами, он должен иметь и наши права. И ему нельзя запрещать входить в наши комнаты.
Эстер вздохнула с облегчением.
– Ты знаешь характер Джильды, – объяснила она. – Она передала сыну крестьянскую почтительность к хозяевам. Фабрицио постепенно привыкнет и освоится в нашем доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95