— Я не сильно ошибся? — поинтересовался я.
— Откуда ты это все узнал? — ошеломленно спросил человек с дубинкой.
— Из твоей головы, из твоих мозгов, друг мой, — заулыбался я. — А теперь скажи, веришь ли ты мне в том, что я знаю твое имя и вижу твое лицо, пусть и скрытое шлемом?
— Да, ты это можешь, — согласился собеседник.
— Он, что, все верно угадал? — удивился следователь.
Человек в шлеме кивнул, затем подумал и сказал:
— Я больше не буду его бить.
— Ты что, испугался этого человека?
Тот, в шлеме, не ответил, кивнул и отвернулся; потом он отошел назад и сел где-то позади меня.
— Ну и дела, — протянул помощник, — и скоро мне позвонят?
— Скоро, скоро — не беспокойся, — ответил я, а затем начал учить их. — С людьми нужно обращаться по-людски, а не так, как вы: я сделал то, что считал нужным, вы делаете свое дело — наши пути пересеклись, но это не повод для неуважения и издевательств. Если бы вы уважали меня (а ведь я все-таки национальный герой, награжденный высокими наградами, и достоин хотя бы из-за этого простого уважения), то я не сделал бы то, что сделал. Если бы вы уважали меня, то не издевались бы и не приказывали бы своему подчиненному размахивать дубинкой. Вы оба — дешевки, а потому и расплачиваетесь не за то, что вы сделали, а за свою сущность!
— Так я дешевка!? — возмутился помощник.
Я не ответил. Он мне напоминал крупного рака, уверенно копающегося в мешке, шевелящего клешнями и усами. Рак уверен в себе, но он не знает, что хозяйка уже вскипятила кастрюлю воды, сейчас она возьмет столь уверенного в себе рака и положит в кипящую воду!
Я знал, что начальник тоже напрямую причастен к тому, что произошло со мной, ведь он натравливал своего помощника на меня, как пса, а потому пусть получает то же самое, что и его подчиненный, но пусть эта весть придет к нему позже, — так мне будет проще выйти на свободу.
Я так и сделал — несколько его родственников умрут одновременно, мгновенно и через месяц ( за это время мое дело успеют « положить на полку»), а этого, дурака с дубинкой, я пощадил: пусть немного поболеет — завтра у него обнаружится тяжелый недуг, и у него будет много времени для того, чтобы поразмыслить над своим поведением… но он выздоровеет, и эта болезнь пойдет только ему на пользу.
Власть над чужой жизнью, включая человеческую, была у меня с самого начала: я прекрасно знал, как при второй встрече со мной «отец» отобрал жизнь у человека — и я уже тогда мог легко сделать то же самое, но ни разу не делал этого раньше, вплоть до сегодняшнего дня — и вот сейчас я сделал это: я оборвал нервные волокна в определенных местах, и жизнь ушла из тела, чтобы никогда не вернуться обратно. Болезнь я создал аналогичным способом, только обрывал волокна в других местах, и не так много.
…Следователи стали говорить друг с другом о своих делах, не обращая никакого внимания на меня, — мне эта ситуация напоминала затишье перед бурей.
…Видеофонный звонок раздался неожиданно, как удар грома. Помощник спрыгнул со стола, как пантера и схватил трубку — ему что-то говорили, он смотрел на экран, а потом я увидел, как его лицо вдруг вытянулось и постарело — удар был очень силен. Разговор окончился, и человек, внезапно потерявший под ногами почву, положил трубку.
— Что с тобой? Что случилось? — засуетился начальник.
Тот рассказал: оказывается, сейчас нескольких его родственников врачи пытаются вернуть к жизни; надежды на успех хорошие, только непонятно, что с ними произошло. Они замолчали, а я принялся объяснять:
— Из человека ушла жизнь потому, что я забрал ее. Их можно спасать или же не спасать — все бесполезно — о твоих родственниках уже сейчас можно говорить в прошедшем времени.
— Да я тебя сейчас убью! — воскликнул помощник и развернулся ко мне всем телом.
— Ты не ударишь меня — ты умрешь прежде, чем замахнешься, — пригрозил ему я, и это была истинная правда.
Следователь схватил своего помощника и остановил его, после чего попытался успокоить товарища, а затем вывел того из комнаты; секретарь вышел вслед за ними. Вскоре начальник вернулся, и вернулся он один — без подчиненного и секретаря.
— Я бы хотел, чтобы вы сняли с меня наручники, — сказал я следователю.
Тот сначала удивился, а затем вздохнул и освободил мои руки — он действовал, как пришибленная собака. Человек в шлеме незаметно вышел, и мы остались одни.
— Пиши документ о моем освобождении, — приказал я.
— Я не могу, ведь ты же обвиняемый, и я еще ничего не узнал об оружии, а потом… — все равно будет суд, — попытался оправдаться он.
Я — нечеловек, и в тот момент хотел дать всем убедительные доказательства того, что я не являюсь подвластным людскому суду, для чего решил предъявить убедительные доказательства:
— Возьми камеру, мы пойдем на улицу, я постреляю, а ты снимешь, — приказал я.
— Ты это серьезно? А куда ты будешь стрелять? — потерянно удивился мой собеседник.
— В людей, конечно, — придавил его я. — Ну, что, ты идешь? Я не прошу — я приказываю!
— Будь ты проклят… конечно, иду, — подчинился он.
Он был почти что в шоковом состоянии и действовал, как будто бы находился под гипнозом.
Меня отпустили; все было официально и строго по закону. На улице меня уже ждал следователь с камерой в руке. Небо хмурилось, но солнце еще виднелось из-за туч; птицы приумолкли, а некоторые из них низко-низко проносились над домами.
— Ну, и где мы будем стрелять? — спросил я.
— Где хочешь, — ответил он.
— Пошли в какую-нибудь церковь, — решил я.
— В церковь? — удивленно переспросил собеседник.
— В церковь, в храм, синагогу, мечеть или что-либо подобное, короче говоря, в любое место, где люди молятся.
— И ты собираешься там стрелять? — еще больше удивился следователь.
— А почему бы и нет? — вопросом на вопрос ответил я. — Почитай историю — в церквях убивали точно так же, как и в обычных домах.
— Но почему именно церковь? — вновь недоумевающе переспросил он.
— А почему люди молятся богу, а не мне? — задал я риторический вопрос. — Мое могущество сравнимо с могуществом бога и будет еще больше! Но хоть я и не бог, однако от меня тоже многое зависит, например, жизнь тех, кто сейчас молится — ты сам выберешь дом молитвы, и я войду туда!
Мы долго шли по улице; мы прошли несколько таких зданий, и мой провожатый долго колебался, прежде чем решился и указал мне на дверь.
Мы вошли внутрь, следователь включил камеру и начал съемку. В помещении находилось несколько человек; священнослужитель, удивленный и возмущенный видом съемочной камеры в доме молитвы, поспешил к нам навстречу.
— Ты снимаешь? — осведомился я.
— Да.
— Запомни, — сказал я, глядя прямо в объектив, — почему я убью троих: один — это случайность, два — это нечто непонятное, а три — это уже система.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
— Откуда ты это все узнал? — ошеломленно спросил человек с дубинкой.
— Из твоей головы, из твоих мозгов, друг мой, — заулыбался я. — А теперь скажи, веришь ли ты мне в том, что я знаю твое имя и вижу твое лицо, пусть и скрытое шлемом?
— Да, ты это можешь, — согласился собеседник.
— Он, что, все верно угадал? — удивился следователь.
Человек в шлеме кивнул, затем подумал и сказал:
— Я больше не буду его бить.
— Ты что, испугался этого человека?
Тот, в шлеме, не ответил, кивнул и отвернулся; потом он отошел назад и сел где-то позади меня.
— Ну и дела, — протянул помощник, — и скоро мне позвонят?
— Скоро, скоро — не беспокойся, — ответил я, а затем начал учить их. — С людьми нужно обращаться по-людски, а не так, как вы: я сделал то, что считал нужным, вы делаете свое дело — наши пути пересеклись, но это не повод для неуважения и издевательств. Если бы вы уважали меня (а ведь я все-таки национальный герой, награжденный высокими наградами, и достоин хотя бы из-за этого простого уважения), то я не сделал бы то, что сделал. Если бы вы уважали меня, то не издевались бы и не приказывали бы своему подчиненному размахивать дубинкой. Вы оба — дешевки, а потому и расплачиваетесь не за то, что вы сделали, а за свою сущность!
— Так я дешевка!? — возмутился помощник.
Я не ответил. Он мне напоминал крупного рака, уверенно копающегося в мешке, шевелящего клешнями и усами. Рак уверен в себе, но он не знает, что хозяйка уже вскипятила кастрюлю воды, сейчас она возьмет столь уверенного в себе рака и положит в кипящую воду!
Я знал, что начальник тоже напрямую причастен к тому, что произошло со мной, ведь он натравливал своего помощника на меня, как пса, а потому пусть получает то же самое, что и его подчиненный, но пусть эта весть придет к нему позже, — так мне будет проще выйти на свободу.
Я так и сделал — несколько его родственников умрут одновременно, мгновенно и через месяц ( за это время мое дело успеют « положить на полку»), а этого, дурака с дубинкой, я пощадил: пусть немного поболеет — завтра у него обнаружится тяжелый недуг, и у него будет много времени для того, чтобы поразмыслить над своим поведением… но он выздоровеет, и эта болезнь пойдет только ему на пользу.
Власть над чужой жизнью, включая человеческую, была у меня с самого начала: я прекрасно знал, как при второй встрече со мной «отец» отобрал жизнь у человека — и я уже тогда мог легко сделать то же самое, но ни разу не делал этого раньше, вплоть до сегодняшнего дня — и вот сейчас я сделал это: я оборвал нервные волокна в определенных местах, и жизнь ушла из тела, чтобы никогда не вернуться обратно. Болезнь я создал аналогичным способом, только обрывал волокна в других местах, и не так много.
…Следователи стали говорить друг с другом о своих делах, не обращая никакого внимания на меня, — мне эта ситуация напоминала затишье перед бурей.
…Видеофонный звонок раздался неожиданно, как удар грома. Помощник спрыгнул со стола, как пантера и схватил трубку — ему что-то говорили, он смотрел на экран, а потом я увидел, как его лицо вдруг вытянулось и постарело — удар был очень силен. Разговор окончился, и человек, внезапно потерявший под ногами почву, положил трубку.
— Что с тобой? Что случилось? — засуетился начальник.
Тот рассказал: оказывается, сейчас нескольких его родственников врачи пытаются вернуть к жизни; надежды на успех хорошие, только непонятно, что с ними произошло. Они замолчали, а я принялся объяснять:
— Из человека ушла жизнь потому, что я забрал ее. Их можно спасать или же не спасать — все бесполезно — о твоих родственниках уже сейчас можно говорить в прошедшем времени.
— Да я тебя сейчас убью! — воскликнул помощник и развернулся ко мне всем телом.
— Ты не ударишь меня — ты умрешь прежде, чем замахнешься, — пригрозил ему я, и это была истинная правда.
Следователь схватил своего помощника и остановил его, после чего попытался успокоить товарища, а затем вывел того из комнаты; секретарь вышел вслед за ними. Вскоре начальник вернулся, и вернулся он один — без подчиненного и секретаря.
— Я бы хотел, чтобы вы сняли с меня наручники, — сказал я следователю.
Тот сначала удивился, а затем вздохнул и освободил мои руки — он действовал, как пришибленная собака. Человек в шлеме незаметно вышел, и мы остались одни.
— Пиши документ о моем освобождении, — приказал я.
— Я не могу, ведь ты же обвиняемый, и я еще ничего не узнал об оружии, а потом… — все равно будет суд, — попытался оправдаться он.
Я — нечеловек, и в тот момент хотел дать всем убедительные доказательства того, что я не являюсь подвластным людскому суду, для чего решил предъявить убедительные доказательства:
— Возьми камеру, мы пойдем на улицу, я постреляю, а ты снимешь, — приказал я.
— Ты это серьезно? А куда ты будешь стрелять? — потерянно удивился мой собеседник.
— В людей, конечно, — придавил его я. — Ну, что, ты идешь? Я не прошу — я приказываю!
— Будь ты проклят… конечно, иду, — подчинился он.
Он был почти что в шоковом состоянии и действовал, как будто бы находился под гипнозом.
Меня отпустили; все было официально и строго по закону. На улице меня уже ждал следователь с камерой в руке. Небо хмурилось, но солнце еще виднелось из-за туч; птицы приумолкли, а некоторые из них низко-низко проносились над домами.
— Ну, и где мы будем стрелять? — спросил я.
— Где хочешь, — ответил он.
— Пошли в какую-нибудь церковь, — решил я.
— В церковь? — удивленно переспросил собеседник.
— В церковь, в храм, синагогу, мечеть или что-либо подобное, короче говоря, в любое место, где люди молятся.
— И ты собираешься там стрелять? — еще больше удивился следователь.
— А почему бы и нет? — вопросом на вопрос ответил я. — Почитай историю — в церквях убивали точно так же, как и в обычных домах.
— Но почему именно церковь? — вновь недоумевающе переспросил он.
— А почему люди молятся богу, а не мне? — задал я риторический вопрос. — Мое могущество сравнимо с могуществом бога и будет еще больше! Но хоть я и не бог, однако от меня тоже многое зависит, например, жизнь тех, кто сейчас молится — ты сам выберешь дом молитвы, и я войду туда!
Мы долго шли по улице; мы прошли несколько таких зданий, и мой провожатый долго колебался, прежде чем решился и указал мне на дверь.
Мы вошли внутрь, следователь включил камеру и начал съемку. В помещении находилось несколько человек; священнослужитель, удивленный и возмущенный видом съемочной камеры в доме молитвы, поспешил к нам навстречу.
— Ты снимаешь? — осведомился я.
— Да.
— Запомни, — сказал я, глядя прямо в объектив, — почему я убью троих: один — это случайность, два — это нечто непонятное, а три — это уже система.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165