Боб Херберт оказался прав: секрет хорошего сна в самолете заключается вовсе не в том, лежишь ты там или не лежишь. Просидев всю дорогу, он, тем не менее, отлично выспался. Главное, чтобы было тихо, и тут затычки для ушей оказались идеальным средством.
Выпрямившись в кресле, директор слегка поморщился. Пол подумал о том, что, прилетев в Германию по приглашению заместителя министра иностранных дел Хаузена, чтобы посмотреть на последние чудеса техники стоимостью в миллионы долларов, он ощутил себя счастливым человеком благодаря пятидесятицентовым силиконовым штуковинам бруклинского изготовления. В этом была своя ирония.
Худ вынул затычки из ушей. Укладывая их в пластиковую коробочку, он попытался сохранить хотя бы то чувство удовлетворенности, которое испытывал во сне, но даже оно куда-то ушло. Пол приподнял шторку и искоса взглянул на рассеянный солнечный свет.
Мечты, молодость, страсти, подумал он. Наиболее желанные вещи всегда куда-то ускользают. Может быть, именно потому они и наиболее желанны? Жена и дети здоровы и счастливы. Он любит их, а еще у него любимая работа. Это больше, чем имеют очень многие.
Испытав раздражение к самому себе, он наклонился к Матту Столлу. Начальник отдела технического обеспечения операций, внушительного вида мужчина, сидел справа от него в ближнем к проходу кресле и как раз снимал наушники.
— Доброе утро, — произнес директор.
— Доброе утро, — отозвался Столл, пристраивая наушники в карман на спинке сиденья перед собой. Взглянув на часы, он обратил свое крупное, как у куклы-голыша, лицо в сторону Худа.
— Мы прилетели на двадцать пять минут раньше положенного, — отрывисто сообщил он в своей обычной четкой манере. — А мне так хотелось в девятый раз дослушать альбом «Рок-н-ролл 68».
— И этим вы занимались все восемь часов? Слушали музыку?
— Так уж вышло, — кивнул оправдываясь Столл. — На тридцать восьмой минуте начинает петь группа «Крим», а за нею — «Каусиллс» и «Степенвулф». Это как уродливая красота Квазимодо: песня «Индейское озеро» вставлена между «Солнечным светом твоей любви» и «Рожденным быть диким», чтобы лучше оттенить.
Худ только улыбнулся. Он не стал признаваться, что в свое время, еще будучи подростком, увлекался группой «Каусиллс».
— Все равно эти самые затычки, которые дал мне Боб, буквально вытекли у меня из ушей, — продолжил он. — Не забывайте, что мы, люди в теле, потеем обильнее вас, худощавых.
Худ взглянул мимо своего начальника отдела. Через проход от них все еще слал седоволосый начальник их разведотдела.
— Может, было бы лучше, если бы я тоже не спал, — посетовал Худ. — Мне приснился такой сон, а потом...
— Вы его забыли? Худ согласно кивнул.
— Мне знакомо это чувство, — сказал Столл. — Знаете, что я делаю, когда такое случается?
— Слушаете музыку? — предположил Худ. Столл взглянул на него с удивлением.
— Вот почему вы начальник, а я нет. Да, я слушаю музыку. Что-то связанное с приятными для меня событиями. Это ставит все на свои места.
Из кресла по другую сторону прохода послышался высокий голос Боба Херберта, который говорил с тягучим акцентом южанина:
— Мой душевный покой? Тут я полагаюсь на затычки для ушей. И они стоят того, чтобы оставаться тощим. Шеф, как они вам, сработало?
— Фантастика! — заверил его Худ. — Я уснул еще до того, как мы пролетели Галифакс.
— А я что говорил?! — воскликнул Херберт. — Вам надо бы испытать их у себя в кабинете. В следующий раз, когда на генерала Роджерса нападет хандра или там Марта ударится в демагогию и свой обычный подхалимаж, вы просто вставьте их в уши и сделайте вид, что внимательно слушаете.
— Мне почему-то кажется, что там они не сработают, — возразил Столл. — Майк своим молчанием способен сказать больше, чем словами, а Марта все равно завалит весь город своими пустопорожними опусами и по электронной почте.
— Господа, полегче о Марте, — пожурил их Худ. — Со своими делами она справляется вполне нормально...
— Ну конечно, — поддакнул Херберт, — и затаскала бы нас по судам за проявление расовой и половой дискриминации, осмелься мы утверждать обратное.
Худ не стал возражать. Первым опытом руководителя, который он приобрел, будучи дважды избран мэром Лос-Анджелеса, — он избирался на эту должность дважды, — стало то, что не стоит менять убеждения людей, вступая с ними в споры. Надо просто замолчать. Это ставит тебя выше мелкой драки и придает дополнительное достоинство в глазах окружающих. Единственный способ, которым твой оппонент может достичь подобных высот, — это поступиться мелочами, а значит, пойти на компромисс. Рано или поздно, но к этому приходил каждый из них. Даже Боб, хотя у него это и заняло больше времени, чем у остальных.
Лайнер замер, и к нему подсоединили трубу пассажирского терминала.
— Черт возьми, это новый мир! — воскликнул Херберт. — Похоже, нам очень не помешали бы электронные затычки. Если бы мы не слышали всего того, что нам не по душе, нам не пришлось бы рисковать и совершать политические ошибки.
— Считается, что информационный хайвэй должен открывать умы, а не закрывать их, — заметил Столл.
— Я ведь из Филадельфии, штат Миссисипи, а у нас там нет этих ваших хайвэев. У нас там — только грунтовые дороги, которые размывает каждую весну, и нам всем сообща приходится приводить их в порядок.
Предупреждающие табло погасли, и все кроме Херберта выбрались из кресел. Пока люди собирали свой ручной багаж, он, откинув затылок на подголовник, уставился поверх голов пассажиров в конец салона. Прошло уже больше десяти лет с тех пор, как он потерял способность двигать ногами после бомбардировки американского посольства в Бейруте, но Херберт по-прежнему, и Худ знал это, стеснялся того, что не может ходить. Несмотря на то что никому из тех, кто с ним работали, не приходило в голову обращать на его увечье какое-то особое внимание, Херберт не любил встречаться взглядом с незнакомыми людьми. Из всего того, чего он не любил в этой жизни, жалость к себе возглавляла список.
— Знаете, — с тоской в голосе заговорил Херберт, — в моих краях каждый начинал с одного и того же конца дороги. Дальше все работали в общей упряжке, а различия во взглядах старались не замечать. Если что-то не получалось одним способом, пробовали другой, и так, пока работа не будет сделана. Здесь же, стоит с кем-то не согласиться, как тебя тут же начинают обвинять в неприязни к любому мыслимому меньшинству, к которому этот кто-то только мог бы принадлежать.
— В наши двери стучится оппортунизм, — заметил Столл. — Всеобщая терпимость — новая «американская мечта».
— У некоторых, — уточнил Худ. — Только у некоторых. После того, как открыли двери и проход опустел, к ним приблизилась служащая аэропорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Выпрямившись в кресле, директор слегка поморщился. Пол подумал о том, что, прилетев в Германию по приглашению заместителя министра иностранных дел Хаузена, чтобы посмотреть на последние чудеса техники стоимостью в миллионы долларов, он ощутил себя счастливым человеком благодаря пятидесятицентовым силиконовым штуковинам бруклинского изготовления. В этом была своя ирония.
Худ вынул затычки из ушей. Укладывая их в пластиковую коробочку, он попытался сохранить хотя бы то чувство удовлетворенности, которое испытывал во сне, но даже оно куда-то ушло. Пол приподнял шторку и искоса взглянул на рассеянный солнечный свет.
Мечты, молодость, страсти, подумал он. Наиболее желанные вещи всегда куда-то ускользают. Может быть, именно потому они и наиболее желанны? Жена и дети здоровы и счастливы. Он любит их, а еще у него любимая работа. Это больше, чем имеют очень многие.
Испытав раздражение к самому себе, он наклонился к Матту Столлу. Начальник отдела технического обеспечения операций, внушительного вида мужчина, сидел справа от него в ближнем к проходу кресле и как раз снимал наушники.
— Доброе утро, — произнес директор.
— Доброе утро, — отозвался Столл, пристраивая наушники в карман на спинке сиденья перед собой. Взглянув на часы, он обратил свое крупное, как у куклы-голыша, лицо в сторону Худа.
— Мы прилетели на двадцать пять минут раньше положенного, — отрывисто сообщил он в своей обычной четкой манере. — А мне так хотелось в девятый раз дослушать альбом «Рок-н-ролл 68».
— И этим вы занимались все восемь часов? Слушали музыку?
— Так уж вышло, — кивнул оправдываясь Столл. — На тридцать восьмой минуте начинает петь группа «Крим», а за нею — «Каусиллс» и «Степенвулф». Это как уродливая красота Квазимодо: песня «Индейское озеро» вставлена между «Солнечным светом твоей любви» и «Рожденным быть диким», чтобы лучше оттенить.
Худ только улыбнулся. Он не стал признаваться, что в свое время, еще будучи подростком, увлекался группой «Каусиллс».
— Все равно эти самые затычки, которые дал мне Боб, буквально вытекли у меня из ушей, — продолжил он. — Не забывайте, что мы, люди в теле, потеем обильнее вас, худощавых.
Худ взглянул мимо своего начальника отдела. Через проход от них все еще слал седоволосый начальник их разведотдела.
— Может, было бы лучше, если бы я тоже не спал, — посетовал Худ. — Мне приснился такой сон, а потом...
— Вы его забыли? Худ согласно кивнул.
— Мне знакомо это чувство, — сказал Столл. — Знаете, что я делаю, когда такое случается?
— Слушаете музыку? — предположил Худ. Столл взглянул на него с удивлением.
— Вот почему вы начальник, а я нет. Да, я слушаю музыку. Что-то связанное с приятными для меня событиями. Это ставит все на свои места.
Из кресла по другую сторону прохода послышался высокий голос Боба Херберта, который говорил с тягучим акцентом южанина:
— Мой душевный покой? Тут я полагаюсь на затычки для ушей. И они стоят того, чтобы оставаться тощим. Шеф, как они вам, сработало?
— Фантастика! — заверил его Худ. — Я уснул еще до того, как мы пролетели Галифакс.
— А я что говорил?! — воскликнул Херберт. — Вам надо бы испытать их у себя в кабинете. В следующий раз, когда на генерала Роджерса нападет хандра или там Марта ударится в демагогию и свой обычный подхалимаж, вы просто вставьте их в уши и сделайте вид, что внимательно слушаете.
— Мне почему-то кажется, что там они не сработают, — возразил Столл. — Майк своим молчанием способен сказать больше, чем словами, а Марта все равно завалит весь город своими пустопорожними опусами и по электронной почте.
— Господа, полегче о Марте, — пожурил их Худ. — Со своими делами она справляется вполне нормально...
— Ну конечно, — поддакнул Херберт, — и затаскала бы нас по судам за проявление расовой и половой дискриминации, осмелься мы утверждать обратное.
Худ не стал возражать. Первым опытом руководителя, который он приобрел, будучи дважды избран мэром Лос-Анджелеса, — он избирался на эту должность дважды, — стало то, что не стоит менять убеждения людей, вступая с ними в споры. Надо просто замолчать. Это ставит тебя выше мелкой драки и придает дополнительное достоинство в глазах окружающих. Единственный способ, которым твой оппонент может достичь подобных высот, — это поступиться мелочами, а значит, пойти на компромисс. Рано или поздно, но к этому приходил каждый из них. Даже Боб, хотя у него это и заняло больше времени, чем у остальных.
Лайнер замер, и к нему подсоединили трубу пассажирского терминала.
— Черт возьми, это новый мир! — воскликнул Херберт. — Похоже, нам очень не помешали бы электронные затычки. Если бы мы не слышали всего того, что нам не по душе, нам не пришлось бы рисковать и совершать политические ошибки.
— Считается, что информационный хайвэй должен открывать умы, а не закрывать их, — заметил Столл.
— Я ведь из Филадельфии, штат Миссисипи, а у нас там нет этих ваших хайвэев. У нас там — только грунтовые дороги, которые размывает каждую весну, и нам всем сообща приходится приводить их в порядок.
Предупреждающие табло погасли, и все кроме Херберта выбрались из кресел. Пока люди собирали свой ручной багаж, он, откинув затылок на подголовник, уставился поверх голов пассажиров в конец салона. Прошло уже больше десяти лет с тех пор, как он потерял способность двигать ногами после бомбардировки американского посольства в Бейруте, но Херберт по-прежнему, и Худ знал это, стеснялся того, что не может ходить. Несмотря на то что никому из тех, кто с ним работали, не приходило в голову обращать на его увечье какое-то особое внимание, Херберт не любил встречаться взглядом с незнакомыми людьми. Из всего того, чего он не любил в этой жизни, жалость к себе возглавляла список.
— Знаете, — с тоской в голосе заговорил Херберт, — в моих краях каждый начинал с одного и того же конца дороги. Дальше все работали в общей упряжке, а различия во взглядах старались не замечать. Если что-то не получалось одним способом, пробовали другой, и так, пока работа не будет сделана. Здесь же, стоит с кем-то не согласиться, как тебя тут же начинают обвинять в неприязни к любому мыслимому меньшинству, к которому этот кто-то только мог бы принадлежать.
— В наши двери стучится оппортунизм, — заметил Столл. — Всеобщая терпимость — новая «американская мечта».
— У некоторых, — уточнил Худ. — Только у некоторых. После того, как открыли двери и проход опустел, к ним приблизилась служащая аэропорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121