Странная песня, незаконченная — но не более того. Но она разозлила тебя и довела до слёз. Почему?
— Не будь там меня, — хрипло отозвалась Элизанда, — он и не подумал бы её петь. Я не хотела слышать её, и поэтому он её и спел. Это меня рассердило. Мне всегда грустно от этой песни, поэтому я и расплакалась. И вообще я бы с радостью не слышала её ещё сто лет!
— Что она означает?
— Что люди уходят, когда им этого не следует делать.
— Элизанда, кто этот человек?
— Как видишь, сейчас его зовут Радель. У него есть и другие имена. Он странник, бросил дом. Был солдатом, земледельцем, магом, торговцем, вестником… много ещё кем. А теперь вот менестрель — — это у него тоже неплохо получается.
«А кто такая ты?» — хотелось спросить Джулианне, но она уже задавала этот вопрос Элизанде, когда та была в более спокойном настроении, и не получила удовлетворительного ответа. Лезть с этим вопросом сейчас означало бы сотрясать воздух впустую.
— Ну-ну. И что же стоит между вами?
— Жизнь, — вздохнула Элизанда. — И смерть, — горько добавила она. — Этого не прощают. Этим вечером он поступил как трус, он не должен был делать того, что сделал. — Элизанда бросилась на постель и поспешно попросила: — Джулианна, не надо больше вопросов. Я так хочу спать…
Джулианна не стала больше расспрашивать подругу, но так и не уснула и подозревала, что Элизанду тоже мучает бессонница. Она лежала, прислушиваясь к горькому молчанию подруги, и чувствовала, что попала в ловушку, в лабиринт тайн, где любой ответ приводит к новым вопросам. Впервые в жизни она горько пожалела о том, что не сможет проспать эту ночь в одиночестве.
Они крались тенями у подножия одной большой тени. Весь свой путь они прошли только для того, чтобы попасть сюда и убивать. Протянув руку, Джемаль мог коснуться скалы, ощутить под пальцами её холодную зернистую и влажную поверхность, хотя до выпадения росы оставалось ещё несколько часов — она появляется перед рассветом. Откинув голову, Джемаль видел небо, полускрытое огромным утёсом с массивной крепостью на вершине. Крепость, впрочем, видна не была. Джемаль с товарищами долго наблюдали за ней из укрытия и уже поняли, что она стоит на самом краю крутого обрыва.
Внезапно рядом с Джемалем встал Джезра; он потянулся, положил руки на камень и легко и проворно полез вверх. Не успел Джемаль сосчитать до пяти, как ноги Джезры оказались выше его роста — юноша успел подняться из засады. Их товарищи тоже полезли вверх, пробуя свои силы, — чёрные тени на чёрном.
— Ты далеко? — шёпотом спросил Джемаль. Сверху раздался негромкий смешок, и друг спрыгнул наземь.
— Мы сможем влезть наверх, — сказал он. — Даже если не будет ни луны, ни звёзд. Мы залезем и получим их в награду.
— С оружием, — спросил голос позади них, — и в тишине?
Они быстро повернулись и увидели стоявшего позади Хасана.
— Да — и ещё раз да, — ответил Джезра.
— Хорошо. Но когда час настанет, вам придётся прикусить языки. Даже если кто-нибудь сорвётся, он не должен выдать нас криком.
Они кивнули. Сказанного было достаточно. Лучше уж прикусить язык, чем получить кляп в горло.
— Мы можем влезть на скалу, — медленно сказал Джемаль, — там есть за что ухватиться. Вот на обрыве придётся сложнее.
— На обрыве, — сказал Хасан, — нас будет ждать помощь. Не этой ночью и не следующей, но, когда мы окажемся наверху, помощь мы получим. — Его взгляд заскользил все выше и выше, к невидимой крепости. — Если мы возьмём её, — пробормотал он, — мы сможем защищаться, и они уже не будут чувствовать себя свободно на наших землях. И более того: они просто не знают цены тому, что имеют. Крепость сильна, но это не так уж важно. Если мы возьмём Рок, мы получим Башню; тогда, если будет нужно, к нашему народу вновь придёт на помощь Ходячий Мертвец.
— Неужели ты пойдёшь на это? — выдохнул Джемаль.
— Если будет нужно, — повторил Хасан.
«Не тебе, — хотел сказать Джемаль. — Тебе достаточно того, что есть в тебе самом». Но Хасан уже повернулся и уходил прочь, обходя камни и перебрасываясь короткими словами фраз с другими членами отряда, людьми из разных племён. Джемаль готов был последовать за ним по пятам, словно собака, но его удержала гордость.
Порыв прошёл, укол потери канул в небытие. Джезра тронул его за руку, не говоря ни слова; пальцы коснулись запястья, где билась кровь, а потом костяшки пальцев стукнули о костяшки. «Кого люблю, за того и дерусь».
Джемаль повернул руку и ответил тем же — костяшки о костяшки, пальцы на запястье. «За кого дерусь, того и люблю».
9. БРАТЬЯ ПО ОРУЖИЮ
Фра Пиет решил, что Маррон нарочно изобразил сначала обморок на дороге, а потом дурноту, сделав это, чтобы избежать работы, получить мясного бульона, выспаться в лазарете и отдыхать весь следующий день.
Нет, прямо исповедник этого не говорил. Он сказал только:
— Не думал я, что ты так слаб, фра Маррон. И глуп к тому же.
Однако Маррон прекрасно понял, что имелось в виду. Зато Олдо ухватился за эту мысль и сказал как бы про себя, но так, чтобы Маррон слышал:
— Брат, который боится дисциплины, струсит и в бою. Ему нельзя доверять. И брату, который развлекается, вместо того чтобы делить труды со своим отрядом, тоже нет веры…
Это была неправда, ни слова правды, но всё же Олдо сказал то, что сказал. Маррон изо всех сил сжал зубы, чтобы не закричать, не заплакать, не броситься доказывать свою невиновность; ему пришлось спрятать кулаки в карманы рясы, чтобы не избить обвинителя. После этого он наверняка угодил бы в подземелье. «Там ты поостынешь, брат, — почти слышал он хриплый голос фра Пиета — у тебя будет время осознать все свои многочисленные грехи — это тебе полезно. А потом, брат, получишь порку — она будет полезнее всего…»
Избить или ранить монаха, тем самым ослабив Воинствующую Церковь, считалось едва ли не самым серьёзным проступком для члена Ордена. Соответственно, и наказание за это полагалось самое суровое. Маррон вспомнил, как однажды, в аббатстве, где они изучали правила Ордена, он спросил: не хуже ли будет, если из-за тяжкого наказания в лазарете окажутся два монаха вместо одного? Отец настоятель тогда улыбнулся, покачал головой и сказал, что такой несдержанный монах будет ослаблять Орден каждый день одним своим присутствием. Он должен научиться существовать в мире со своими братьями и наставниками, а для этого ему придётся покаяться перед алтарем Господним, и знаком покаяния станут шрамы на его коже.
Никакой драки, сказал себе Маррон. После молитвы он вместе со всем отрядом послушно отправился в трапезную, всю дорогу терпя разные издёвки и оскорбления. Вцепившись зубами в ломоть хлеба, отрывая от него куски и баюкая раненую руку на колене, юноша порадовался тому, что в трапезной полагалось хранить молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
— Не будь там меня, — хрипло отозвалась Элизанда, — он и не подумал бы её петь. Я не хотела слышать её, и поэтому он её и спел. Это меня рассердило. Мне всегда грустно от этой песни, поэтому я и расплакалась. И вообще я бы с радостью не слышала её ещё сто лет!
— Что она означает?
— Что люди уходят, когда им этого не следует делать.
— Элизанда, кто этот человек?
— Как видишь, сейчас его зовут Радель. У него есть и другие имена. Он странник, бросил дом. Был солдатом, земледельцем, магом, торговцем, вестником… много ещё кем. А теперь вот менестрель — — это у него тоже неплохо получается.
«А кто такая ты?» — хотелось спросить Джулианне, но она уже задавала этот вопрос Элизанде, когда та была в более спокойном настроении, и не получила удовлетворительного ответа. Лезть с этим вопросом сейчас означало бы сотрясать воздух впустую.
— Ну-ну. И что же стоит между вами?
— Жизнь, — вздохнула Элизанда. — И смерть, — горько добавила она. — Этого не прощают. Этим вечером он поступил как трус, он не должен был делать того, что сделал. — Элизанда бросилась на постель и поспешно попросила: — Джулианна, не надо больше вопросов. Я так хочу спать…
Джулианна не стала больше расспрашивать подругу, но так и не уснула и подозревала, что Элизанду тоже мучает бессонница. Она лежала, прислушиваясь к горькому молчанию подруги, и чувствовала, что попала в ловушку, в лабиринт тайн, где любой ответ приводит к новым вопросам. Впервые в жизни она горько пожалела о том, что не сможет проспать эту ночь в одиночестве.
Они крались тенями у подножия одной большой тени. Весь свой путь они прошли только для того, чтобы попасть сюда и убивать. Протянув руку, Джемаль мог коснуться скалы, ощутить под пальцами её холодную зернистую и влажную поверхность, хотя до выпадения росы оставалось ещё несколько часов — она появляется перед рассветом. Откинув голову, Джемаль видел небо, полускрытое огромным утёсом с массивной крепостью на вершине. Крепость, впрочем, видна не была. Джемаль с товарищами долго наблюдали за ней из укрытия и уже поняли, что она стоит на самом краю крутого обрыва.
Внезапно рядом с Джемалем встал Джезра; он потянулся, положил руки на камень и легко и проворно полез вверх. Не успел Джемаль сосчитать до пяти, как ноги Джезры оказались выше его роста — юноша успел подняться из засады. Их товарищи тоже полезли вверх, пробуя свои силы, — чёрные тени на чёрном.
— Ты далеко? — шёпотом спросил Джемаль. Сверху раздался негромкий смешок, и друг спрыгнул наземь.
— Мы сможем влезть наверх, — сказал он. — Даже если не будет ни луны, ни звёзд. Мы залезем и получим их в награду.
— С оружием, — спросил голос позади них, — и в тишине?
Они быстро повернулись и увидели стоявшего позади Хасана.
— Да — и ещё раз да, — ответил Джезра.
— Хорошо. Но когда час настанет, вам придётся прикусить языки. Даже если кто-нибудь сорвётся, он не должен выдать нас криком.
Они кивнули. Сказанного было достаточно. Лучше уж прикусить язык, чем получить кляп в горло.
— Мы можем влезть на скалу, — медленно сказал Джемаль, — там есть за что ухватиться. Вот на обрыве придётся сложнее.
— На обрыве, — сказал Хасан, — нас будет ждать помощь. Не этой ночью и не следующей, но, когда мы окажемся наверху, помощь мы получим. — Его взгляд заскользил все выше и выше, к невидимой крепости. — Если мы возьмём её, — пробормотал он, — мы сможем защищаться, и они уже не будут чувствовать себя свободно на наших землях. И более того: они просто не знают цены тому, что имеют. Крепость сильна, но это не так уж важно. Если мы возьмём Рок, мы получим Башню; тогда, если будет нужно, к нашему народу вновь придёт на помощь Ходячий Мертвец.
— Неужели ты пойдёшь на это? — выдохнул Джемаль.
— Если будет нужно, — повторил Хасан.
«Не тебе, — хотел сказать Джемаль. — Тебе достаточно того, что есть в тебе самом». Но Хасан уже повернулся и уходил прочь, обходя камни и перебрасываясь короткими словами фраз с другими членами отряда, людьми из разных племён. Джемаль готов был последовать за ним по пятам, словно собака, но его удержала гордость.
Порыв прошёл, укол потери канул в небытие. Джезра тронул его за руку, не говоря ни слова; пальцы коснулись запястья, где билась кровь, а потом костяшки пальцев стукнули о костяшки. «Кого люблю, за того и дерусь».
Джемаль повернул руку и ответил тем же — костяшки о костяшки, пальцы на запястье. «За кого дерусь, того и люблю».
9. БРАТЬЯ ПО ОРУЖИЮ
Фра Пиет решил, что Маррон нарочно изобразил сначала обморок на дороге, а потом дурноту, сделав это, чтобы избежать работы, получить мясного бульона, выспаться в лазарете и отдыхать весь следующий день.
Нет, прямо исповедник этого не говорил. Он сказал только:
— Не думал я, что ты так слаб, фра Маррон. И глуп к тому же.
Однако Маррон прекрасно понял, что имелось в виду. Зато Олдо ухватился за эту мысль и сказал как бы про себя, но так, чтобы Маррон слышал:
— Брат, который боится дисциплины, струсит и в бою. Ему нельзя доверять. И брату, который развлекается, вместо того чтобы делить труды со своим отрядом, тоже нет веры…
Это была неправда, ни слова правды, но всё же Олдо сказал то, что сказал. Маррон изо всех сил сжал зубы, чтобы не закричать, не заплакать, не броситься доказывать свою невиновность; ему пришлось спрятать кулаки в карманы рясы, чтобы не избить обвинителя. После этого он наверняка угодил бы в подземелье. «Там ты поостынешь, брат, — почти слышал он хриплый голос фра Пиета — у тебя будет время осознать все свои многочисленные грехи — это тебе полезно. А потом, брат, получишь порку — она будет полезнее всего…»
Избить или ранить монаха, тем самым ослабив Воинствующую Церковь, считалось едва ли не самым серьёзным проступком для члена Ордена. Соответственно, и наказание за это полагалось самое суровое. Маррон вспомнил, как однажды, в аббатстве, где они изучали правила Ордена, он спросил: не хуже ли будет, если из-за тяжкого наказания в лазарете окажутся два монаха вместо одного? Отец настоятель тогда улыбнулся, покачал головой и сказал, что такой несдержанный монах будет ослаблять Орден каждый день одним своим присутствием. Он должен научиться существовать в мире со своими братьями и наставниками, а для этого ему придётся покаяться перед алтарем Господним, и знаком покаяния станут шрамы на его коже.
Никакой драки, сказал себе Маррон. После молитвы он вместе со всем отрядом послушно отправился в трапезную, всю дорогу терпя разные издёвки и оскорбления. Вцепившись зубами в ломоть хлеба, отрывая от него куски и баюкая раненую руку на колене, юноша порадовался тому, что в трапезной полагалось хранить молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137