Он вернулся по своей воле: это учитывалось, принималось в расчет, снимало часть долга. Тело его было окровавлено, вспорото от паха до грудины. Кровь и внутренности открыты свету, и кровавый след тянулся по траве прочь, туда, куда вели отпечатки копыт.
Старый, потрепанный дорожный мешок лежал на земле немного поодаль. С широким кожаным эсперанским ремнем, изношенным до мягкости.
На поляне стояла тишина. Время текло. Голубая луна скользнула через открытые участки наверху и убежала прочь от этого зрелища. Ни ветра, ни звука в голых ветвях, ни шороха опавших листьев. Ни одна сова не кричала в Древней Чаще, не пел соловей, не раздавались тяжелые шаги зверя или возвращающегося бога. Теперь уже нет. Это было и прошло. И повторится снова и снова, но не сегодня ночью.
Затем в эту тишину в холодной ночи ворвался разговор. Говорили птицы на траве и одновременно не они. В воздухе, во тьме, слышались голоса женщин, мягкие, как листья, женщин, которые умерли здесь давным-давно.
– Ты его ненавидишь?
– Сейчас? Посмотри, что с ним сделали.
– Не только сейчас. Всегда. Прежде. Я никогда не питала к нему ненависти.
Снова настала тишина, на некоторое время. Время здесь мало значило, его трудно было понять, разве только по звездам, ускользающим из виду, когда их можно было видеть.
– И я.
– И я. А следовало?
– Как это?
– Правда. Как это?
– И посмотрите только, – сказала Линон, то были ее первые слова, и она была первой из них, кого увели отсюда, а затем вернули, – посмотрите, как он заплатил.
– Но он не боялся, правда? – Тереза.
– Нет, боялся, – возразила Линон. Дыхание в тишине. – Но уже не боится.
– Где он? – Мирель.
Никто на это не ответил.
– А! Это я знаю. Мы уже там. Нас нет. Стоит только попрощаться, и нас нет, – сказала Линон.
– Тогда прощайте, – сказала Тереза. Сокол.
– Прощайте, – прошептала Мирель. Друг за другом они прощались, шелестели слова в темном воздухе, и души улетали. В конце Линон, которая была самой первой из всех, осталась одна, и в тишине рощи она сказала последние слова человеку, лежащему рядом с ней на траве, хотя он теперь не мог ее слышать, а потом произнесла кое-что еще. Более нежное, чем прощание, а потом, наконец, ее душа обрела освобождение, в котором ей так долго отказывали.
И вот так это тайное знание и эти переселенные души ушли из созданного богом мира, где жили и умирали мужчины и женщины, и птиц алхимика Зотика больше никто не видел под солнцем и лунами. Кроме одной.
Когда осень снова пришла в мир смертных, уже сильно изменившийся, те, кто явился на рассвете в День Мертвых, чтобы совершить древние, запретные обряды, не нашли ни мертвого человека, ни искусственных птиц в траве. Там был посох и пустой мешок с кожаным ремнем, и они удивились этим вещам. Один человек взял посох, другой – мешок, когда покончили с тем делом, ради которого пришли сюда.
Случилось так, что этим двоим потом всю жизнь сопутствовала удача, а потом их детям, которым достались посох и мешок после смерти родителей, а потом детям их детей.
В мире существуют силы, более могущественные, чем правители.
* * *
– Я был бы чрезвычайно благодарен, – сказал священник Максимий, главный советник восточного патриарха, – если бы кто-нибудь объяснил нам, почему столь абсурдно крупную корову надо изображать на куполе Святилища божественной мудрости Джада. Что этот родианин выдумывает?
Ненадолго воцарилось молчание, достойное высокомерных, язвительных интонаций, с которыми было сделано данное замечание.
– Я полагаю; – серьезно произнес архитектор Артибас, бросив взгляд на императора, – что это животное, собственно говоря, бык.
Максимий фыркнул.
– Я, конечно, готов с радостью склониться перед твоими познаниями, но вопрос тем не менее остается.
Патриарх, сидящий на мягком сиденье со спинкой, позволил себе слегка улыбнуться под прикрытием седой бороды. Лицо императора осталось бесстрастным.
– Смирение тебе к лицу, – достаточно мягким тоном ответил Артибас. – Возможно, тебе стоит его культивировать. Обычно у людей принято – возможно, у клириков дело обстоит иначе, – приобретать знания до того, как высказывать свое мнение.
На этот раз улыбнулся Валерий. Был поздний вечер. Все знали о рабочем дне императора, и Закариос, восточный патриарх, давно уже приспособился к нему. Между этими двумя людьми установились отношения, построенные на неожиданной личной привязанности и подлинной напряженности между их ведомствами и их ролями. Напряженность проявлялась в действиях и высказываниях их подчиненных. Это также развивалось годами. Они оба знали об этом.
Не считая слуг и двух зевающих секретарей императора, стоящих в тени неподалеку, в этом помещении, в палате небольшого Траверситового дворца, находилось пять человек, и все они раньше потратили некоторое время, рассматривая рисунки, из-за которых они здесь собрались. Мозаичника с ними не было. Считалось, что ему присутствовать незачем. Пятый человек, Пертений Евбульский, секретарь верховного стратига, делал заметки, изучая наброски. Неудивительно: задачей историка было описывать строительные проекты императора, а Великое святилище было жемчужиной среди них.
И это придавало предварительным рисункам мозаик для купола исключительную важность как эстетическую, так и теологическую.
Закариос, сложив свои толстые, короткие пальцы домиком, покачал головой, когда слуга предложил ему вина.
– Бык или корова, – сказал он, – это необычно… большая часть рисунка необычна. Ты согласен, мой повелитель? – Он поправил наушник своей шапки. Он понимал, что этот необычный головной убор с болтающимися под подбородком завязками его не украшает, но он уже вышел из того возраста, когда подобные вещи имеют значение, и его больше волновало то, что еще не наступила зима, а он уже все время мерзнет, даже в помещении.
– Едва ли можно с этим не согласиться, – пробормотал Валерий. Он был одет в темно-синюю шерстяную тунику и новомодные штаны с поясом, заправленные в черные сапоги. Рабочая одежда, ни короны, ни драгоценностей. Из всех находящихся в комнате он единственный, казалось, не замечал позднего времени. Голубая луна уже высоко поднялась на западе, над морем. – Должны ли мы предпочесть более «обычные» рисунки для этого святилища?
– Этот купол служит божественным целям, – твердо заявил патриарх. – Изображения на нем – в самой высшей точке святилища – должны внушать верующим благочестивые мысли. Это не дворец для смертных, мой повелитель, это олицетворение дворца Джада.
– И тебе кажется, – спросил Валерий, – что предложение родианина ему не соответствует? Правда? – Вопрос прозвучал резко.
Патриарх колебался. У императора была неприятная привычка задавать такие прямые вопросы, минуя детали и переходя к главному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137