Капли начали просачиваться сквозь кровлю шалаша, но Майкл не раз пережидал в нем ливни и посильнее, он знал, что кровля выдержит. Пол был застелен старым одеялом. Он встряхнул его и позвал Котт.
— Иди же! Не то простудишься насмерть.
Откинув голову, она ловила ртом дождевые капли и даже высунула язык. Теперь она оглянулась на Майкла, пожала плечами и забралась в шалаш.
Там вдруг стало очень тесно. Она промокла насквозь. И почему ей нравится быть мокрой? Он ощущал ее тепло, с ее обнаженных рук уже поднимался пар. Темный сосок, казалось, вот-вот проткнет мокрую ткань. Она прижалась к нему, и он завернул затхлое одеяло вокруг них обоих, мучаясь от страха, опьяненный ее близостью. Его одежда сразу отсырела. От ее волос пахло землей, дождем и снова чуточку цветками дрока, совсем по-летнему, как запах скошенной травы. Он поцеловал ее мокрый висок, почувствовал, как под его губами затрепетало веко. Ее рука скользнула ему под куртку, ладонь забралась под джемпер и ледышкой прильнула к ребрам. Пальцы у нее застыли, хотя все тело было теплым, исходящим паром и запахами.
Она уже спала.
— Котт? (Шепотом).
Никакого ответа.
Так значит, и феи спят. Он откинулся на стенку шалаша, услышал зловещее поскрипывание и уставился на огонь, сражающийся с дождем. Котт остыла, ее кожа пошла пупырышками, и он притянул ее к себе на колени, крепко прижал к собственному теплому телу и закутал своей курткой.
«Я влюблен», — подумал он и тихонько засмеялся дождю и пустому лесу.
Потом дождь перестал, и он опять сдвинул ее, чтобы дать отдохнуть рукам. Котт сразу проснулась. Зрачки в открывшихся глазах были расширены, и в сумраке глаза казались совсем черными. В очаге, дымясь, дотлевала одна головня. Под прикрытием дождя на них надвинулась ночь.
Котт, вся дрожа, села, ее волосы слиплись в мокрые крысиные хвосты. Сырость пробралась и до затекшего тела Майкла. Она проспала в его объятиях не меньше часа. Поскрипывая суставами, он выбрался из шалаша и потянулся. С веток на его лицо сыпались капли. Огонь совсем погас. Надо возвращаться домой.
Котт сидела, обхватив колени руками, натянув одеяло на плечи, и смотрела на него.
— Что с тобой? — спросил он.
— Ничего… Ну, я замерзла, если хочешь знать.
— Так надевала бы приличную одежду.
— Приличную , он говорит! — она осторожно потерла ссадины на локтях. — Тебе-то хорошо!
— Ты о чем?
— Неважно. Разведи огонь. Не мое это время года! Холодные дожди, листья осыпаются, ночи длиной в день. Нет-нет.
Майкл занялся очагом, стараясь понять, о чем она говорит. Внезапно она стала сердитой, ворчливой. Ну да согреется и повеселеет, решил он.
На их лицах заиграли желтые отблески огня. Балахон Котт остался таким же мокрым, и Майкл не знал, хватит ли у него духа посоветовать, чтобы она его сняла и подсушила.
Хрипловатый смешок, перешедший в хихиканье. Она обнаружила его копье.
— Могучим же ты станешь охотником с таким оружием! — поворотом кисти она сдернула каменный наконечник с древка.
— Э-эй! — его охватило возмущение. Он попытался выхватить у нее наконечник, но она вывернулась, как угорь, и швырнула камень куда-то в темноту. Он опрокинул ее на сырую землю, навалился на нее всем весом, не отдавая себе отчета в том, что делает, но прежде чем он разобрался, ее узкий кулачок шмякнул его по носу, и из глаз у него посыпались искры. Он перекатился на сторону, хватаясь за лицо, а ее смех звенел в ночном воздухе.
— Чересчур торопишься, Майкл!
— Ты… чертовка, — пробурчал он, а по его верхней губе ползли струйки крови. Он стер их, вымазав тыльную сторону ладони.
Котт мгновенно оказалась рядом с ним, ее колени погрузились в размокшую глину. Она пощупала кончиками пальцев его расквашенный нос.
— Прости. Я не хотела.
— Да ладно.
Она притянула его к себе.
— Я никогда не причиню тебе зла, Майкл.
Отразился ли в ее глазах огонь, или в них зажегся свет, желтый, как свет свечи?
Она слизнула кровь с его губы, точно кошка, лакающая молоко, и он ощутил вкус этой крови, когда ее язык скользнул к нему в рот. И опять то же напряжение, тот же разгорающийся жар у него под животом. Ее пальцы погладили его там, и он вздрогнул, задохнулся.
— Кто ты? — прошептал он.
Его голос замер у нее во рту. Они лежали возле потрескивающего огня, и она вздернула балахон выше пояса. Он увидел черную курчавость между ее ног, густую, как мех, и расстегнул брюки. Холод воздуха и жар огня на его обнаженной коже. Он лежал на ней, а она направляла его, тихо шептала ему что-то, словно он был конем, которого требовалось успокоить. И он там, в ней.
— Господи!
Он нажимал, толкал, подчинившись чему-то новому в себе. Ее пальцы когтями впивались ему в плечи, и он услышал, как она застонала, когда он вдавил ее ягодицы в холодную землю. Ветер гудел в древесных вершинах по-особому, точно море в раковине: бешеная гонка его бурлящей крови. А затем его словно свела судорога, он вскрикнул в ее плечо, почувствовал ее ладонь у себя на затылке.
Он был в лесу, внутри леса, вплетен в ткани деревьев. И лес был внутри него, корни леса — сеть его артерий. На миг ему почудилось, будто он знает, что такое Иное Место, где оно скрыто.
Но все исчезало. Его локти глубоко ушли в глину, лицо прижималось к ключице Котт. Он выскользнул из нее, дряблый, истощившийся. Внизу было мокро, скользко, словно от растаявшего масла.
— Мой! — пробормотала Котт.
— Что?
Внезапно улыбнувшиеся губы были в дюйме от его собственных. Она чмокнула его в нос, ее колени стиснули его бока.
— Весь мой.
Блуд, подумал он. Вот, что это было. От библейского слова его пробрала дрожь. Он встал, стыдясь обмазавшей его слизи, и торопливо натянул брюки. Котт одернула балахон.
«Я … фею», — вдруг понял он. Жуткое запретное слово вползло в его сознание, как змея. Это смертный грех? Ему на миг представилась исповедь — что скажет об этом священник в своей темной будочке? Что он сказал Розе, когда она призналась ему?
— У тебя будет ребенок? — спросил он Котт. Она спокойно помешивала головни.
— А ты этого хочешь? — ее это словно позабавило.
— То, что мы сделали. Так зачинаются дети. Я знаю.
Она рассмеялась.
— Ты слишком много тревожишься, Майкл. Сядь.
Он послушался. К ее спине налип лесной мусор. Он счистил листья, и его ладонь осталась там, радуясь тугим мышцам под балахоном. Темные волосы полуночным каскадом ниспадали с одного плеча, и в них тоже запутались листья, веточки, кусочки коры.
— Ты сказала «мой». Что это значит? Что я твой?
— А я твоя, — ответила она, не отводя взгляда от огня. — Мы принадлежим друг другу.
Он растерянно отнял руку. Ему нужно было помочиться, но при ней он не мог.
— Послушай, Майкл! — она словно ожила, повернулась лицом к нему и взяла его руки в свои. — Не хотел бы ты отправиться куда-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
— Иди же! Не то простудишься насмерть.
Откинув голову, она ловила ртом дождевые капли и даже высунула язык. Теперь она оглянулась на Майкла, пожала плечами и забралась в шалаш.
Там вдруг стало очень тесно. Она промокла насквозь. И почему ей нравится быть мокрой? Он ощущал ее тепло, с ее обнаженных рук уже поднимался пар. Темный сосок, казалось, вот-вот проткнет мокрую ткань. Она прижалась к нему, и он завернул затхлое одеяло вокруг них обоих, мучаясь от страха, опьяненный ее близостью. Его одежда сразу отсырела. От ее волос пахло землей, дождем и снова чуточку цветками дрока, совсем по-летнему, как запах скошенной травы. Он поцеловал ее мокрый висок, почувствовал, как под его губами затрепетало веко. Ее рука скользнула ему под куртку, ладонь забралась под джемпер и ледышкой прильнула к ребрам. Пальцы у нее застыли, хотя все тело было теплым, исходящим паром и запахами.
Она уже спала.
— Котт? (Шепотом).
Никакого ответа.
Так значит, и феи спят. Он откинулся на стенку шалаша, услышал зловещее поскрипывание и уставился на огонь, сражающийся с дождем. Котт остыла, ее кожа пошла пупырышками, и он притянул ее к себе на колени, крепко прижал к собственному теплому телу и закутал своей курткой.
«Я влюблен», — подумал он и тихонько засмеялся дождю и пустому лесу.
Потом дождь перестал, и он опять сдвинул ее, чтобы дать отдохнуть рукам. Котт сразу проснулась. Зрачки в открывшихся глазах были расширены, и в сумраке глаза казались совсем черными. В очаге, дымясь, дотлевала одна головня. Под прикрытием дождя на них надвинулась ночь.
Котт, вся дрожа, села, ее волосы слиплись в мокрые крысиные хвосты. Сырость пробралась и до затекшего тела Майкла. Она проспала в его объятиях не меньше часа. Поскрипывая суставами, он выбрался из шалаша и потянулся. С веток на его лицо сыпались капли. Огонь совсем погас. Надо возвращаться домой.
Котт сидела, обхватив колени руками, натянув одеяло на плечи, и смотрела на него.
— Что с тобой? — спросил он.
— Ничего… Ну, я замерзла, если хочешь знать.
— Так надевала бы приличную одежду.
— Приличную , он говорит! — она осторожно потерла ссадины на локтях. — Тебе-то хорошо!
— Ты о чем?
— Неважно. Разведи огонь. Не мое это время года! Холодные дожди, листья осыпаются, ночи длиной в день. Нет-нет.
Майкл занялся очагом, стараясь понять, о чем она говорит. Внезапно она стала сердитой, ворчливой. Ну да согреется и повеселеет, решил он.
На их лицах заиграли желтые отблески огня. Балахон Котт остался таким же мокрым, и Майкл не знал, хватит ли у него духа посоветовать, чтобы она его сняла и подсушила.
Хрипловатый смешок, перешедший в хихиканье. Она обнаружила его копье.
— Могучим же ты станешь охотником с таким оружием! — поворотом кисти она сдернула каменный наконечник с древка.
— Э-эй! — его охватило возмущение. Он попытался выхватить у нее наконечник, но она вывернулась, как угорь, и швырнула камень куда-то в темноту. Он опрокинул ее на сырую землю, навалился на нее всем весом, не отдавая себе отчета в том, что делает, но прежде чем он разобрался, ее узкий кулачок шмякнул его по носу, и из глаз у него посыпались искры. Он перекатился на сторону, хватаясь за лицо, а ее смех звенел в ночном воздухе.
— Чересчур торопишься, Майкл!
— Ты… чертовка, — пробурчал он, а по его верхней губе ползли струйки крови. Он стер их, вымазав тыльную сторону ладони.
Котт мгновенно оказалась рядом с ним, ее колени погрузились в размокшую глину. Она пощупала кончиками пальцев его расквашенный нос.
— Прости. Я не хотела.
— Да ладно.
Она притянула его к себе.
— Я никогда не причиню тебе зла, Майкл.
Отразился ли в ее глазах огонь, или в них зажегся свет, желтый, как свет свечи?
Она слизнула кровь с его губы, точно кошка, лакающая молоко, и он ощутил вкус этой крови, когда ее язык скользнул к нему в рот. И опять то же напряжение, тот же разгорающийся жар у него под животом. Ее пальцы погладили его там, и он вздрогнул, задохнулся.
— Кто ты? — прошептал он.
Его голос замер у нее во рту. Они лежали возле потрескивающего огня, и она вздернула балахон выше пояса. Он увидел черную курчавость между ее ног, густую, как мех, и расстегнул брюки. Холод воздуха и жар огня на его обнаженной коже. Он лежал на ней, а она направляла его, тихо шептала ему что-то, словно он был конем, которого требовалось успокоить. И он там, в ней.
— Господи!
Он нажимал, толкал, подчинившись чему-то новому в себе. Ее пальцы когтями впивались ему в плечи, и он услышал, как она застонала, когда он вдавил ее ягодицы в холодную землю. Ветер гудел в древесных вершинах по-особому, точно море в раковине: бешеная гонка его бурлящей крови. А затем его словно свела судорога, он вскрикнул в ее плечо, почувствовал ее ладонь у себя на затылке.
Он был в лесу, внутри леса, вплетен в ткани деревьев. И лес был внутри него, корни леса — сеть его артерий. На миг ему почудилось, будто он знает, что такое Иное Место, где оно скрыто.
Но все исчезало. Его локти глубоко ушли в глину, лицо прижималось к ключице Котт. Он выскользнул из нее, дряблый, истощившийся. Внизу было мокро, скользко, словно от растаявшего масла.
— Мой! — пробормотала Котт.
— Что?
Внезапно улыбнувшиеся губы были в дюйме от его собственных. Она чмокнула его в нос, ее колени стиснули его бока.
— Весь мой.
Блуд, подумал он. Вот, что это было. От библейского слова его пробрала дрожь. Он встал, стыдясь обмазавшей его слизи, и торопливо натянул брюки. Котт одернула балахон.
«Я … фею», — вдруг понял он. Жуткое запретное слово вползло в его сознание, как змея. Это смертный грех? Ему на миг представилась исповедь — что скажет об этом священник в своей темной будочке? Что он сказал Розе, когда она призналась ему?
— У тебя будет ребенок? — спросил он Котт. Она спокойно помешивала головни.
— А ты этого хочешь? — ее это словно позабавило.
— То, что мы сделали. Так зачинаются дети. Я знаю.
Она рассмеялась.
— Ты слишком много тревожишься, Майкл. Сядь.
Он послушался. К ее спине налип лесной мусор. Он счистил листья, и его ладонь осталась там, радуясь тугим мышцам под балахоном. Темные волосы полуночным каскадом ниспадали с одного плеча, и в них тоже запутались листья, веточки, кусочки коры.
— Ты сказала «мой». Что это значит? Что я твой?
— А я твоя, — ответила она, не отводя взгляда от огня. — Мы принадлежим друг другу.
Он растерянно отнял руку. Ему нужно было помочиться, но при ней он не мог.
— Послушай, Майкл! — она словно ожила, повернулась лицом к нему и взяла его руки в свои. — Не хотел бы ты отправиться куда-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83