Но, пока его тело отвечало ей, пока они вместе приближались к чудесному завершению, он какой-то частью своего сознания видел лицо Котт в свете огня. Он смотрел на солнечные лучи в деревьях, высоких, как многоквартирные башни, чувствовал на лице прохладный ветер весны.
Он помнил все с удивительной ясностью. Все, что произошло в Волчьем Краю.
Они отправились на юг, и каждое утро солнце вставало слева от них, но свет не сразу пробирался сквозь кроны гигантских деревьев. Он падал сквозь ветви широкими полосами и снопами, раскалываясь на копья и стрелы, когда достигал молодых веточек и развертывающихся листьев, а потом рассыпался на движущиеся пятна, которые ковром устилали землю.
Сплетение крон становилось все гуще с каждым днем пути, ветки плотнее примыкали друг к другу, вершины деревьев вели бой за свободное пространство и солнце, и теперь они двигались словно в вечных сумерках. Лошадиные копыта ступали по мягкому перегною почти бесшумно в ровном ритме, а ночи были черными хоть глаз выколи, звезды оставались невидимыми где-то там над балдахином древесных ветвей.
В этом нижнем мире было сыро и знобко, будто деревья заключили под своим сплетением конец зимы, холодный воздух и сырость. Их нижние ветки сгнили и отмерли из-за недостатка света, и от мертвой древесины исходил скверный запах, точно от мокрой бумаги. Находить сухое дерево для костра становилось все труднее, и Майкл с Котт нередко крепко обнимали друг друга в бесконечном мраке ночи, а лошади беспокойно переминались с ноги на ногу рядом с ними.
Нелегко было и определять верное направление. Хотя Котт на прямой вопрос и указывала примерно, куда им следует идти, Майкл считал необходимым сверяться с солнцем и звездами в тех редких случаях, когда их удавалось увидеть, так как его угнетал страх, что иначе они начнут кружить и кружить, пока не сложат свои кости на гниющих листьях. Он Ульфбертом метил деревья в отчаянной попытке придерживаться прямой линии, но его не оставляло чувство, что это лишнее, что они следуют маршруту, который был намечен для них давным-давно.
Один раз он решил залезть на дерево, чтобы увидеть солнце, и вскарабкался на сотню футов по стволу старого лесного великана, цепляясь за гнилую кору, так что под ногтями у него набились черные вонючие волокна. Он уловил слабый намек на солнечный свет и понял, что где-то там вверху мир продолжает жить своей жизнью. Заря разгорается каждое утро, и восходит луна. Но верхние ветки были слишком ненадежны. Они не выдержали бы его веса, и ему пришлось спуститься, а разные личинки и клещи с дерева обсыпали его одежду и впивались в кожу под волосами.
В седельных сумках у них было достаточно вяленого мяса и кореньев. На несколько недель. И к лучшему — лес тут казался безжизненным. Угрюмость утра не скрашивала ни единая птичья трель, и ни разу не видели они следов дичи. Казалось, бесчисленные деревья выпивали всю животворную силу земли, не оставляя места ни для кого и ни для чего другого. Как-то вечером, когда они, дрожа, жались у костерка, еле тлевшего у самых их ног, Майкл сказал это Котт.
Она кивнула.
— Разве ты не чувствуешь ее?
— Чего?
— Здешней мощи. Ею даже воздух пропитан. Деревья — ее часть и питаются ею, но только они, если не считать зверей Всадника. Тут все прогнило от магии, Майкл. Как застойный пруд.
Беда была и с водой. В лесу попадались ручьи — узкие, еле пробивающиеся среди корней, полные ила. Вода в них была темной, точно портер. Они все-таки пили ее, но через две недели Майклу стало плохо. Он почти ничего не помнил — только удар о землю, когда он соскользнул со спины Мечты, да лицо Котт, склоненное над ним бесконечное время, пока его рвало и он обливался потом. Затем все провалилось в пустоту, его сознание потеряло всякую связь с телом. Его били судороги, рассказывала ему Котт позднее: вот почему у него прокушен язык, а заживавшая рана в бедре вдруг снова раскрылась, словно лопнула кожура подгнившего плода.
Продолжалось так два дня, а вечером второго он очнулся и ощутил собственную вонь и вкус крови и рвоты во рту. Котт сидела рядом, как красноглазый призрак. А вокруг вздымались деревья, огромные и безмолвные, как всегда, и дыхание леса казалось омерзительнее его собственного смрада.
После этого они начали кипятить воду. Впрочем, Котт словно бы ее не опасалась и пила мелкими экономными глоточками. Но кишечник Майкла оставался расстроенным, а раскрывшаяся рана и стертые в кровь ягодицы превращали верховую езду в непрерывную пытку. Он пил отвар из лошадиного ячменя, и это немного помогло, но и лошади уже исхудали из-за постоянного голода. Скудный подлесок их не соблазнял. Они обгрызали кору молодых деревцев и жевали редкие кустики жесткого вереска, которые кое-как боролись за жизнь у подножья стволов. В кожу им впивались огромные белые клещи. Если их не трогали, они насасывались кровью, разбухали, становясь с мизинец Майкла, и отпадали.
В некоторых зловонных ручьях Котт ловила лягушек, они снимали с них кожу и опасливо съедали. Хотя Майклу вкусом они напоминали протухшую свинину, вреда от них не было, и теперь Майкл с Котт задерживались попытать счастья у каждого ручья, чтобы поберечь остатки вяленой оленины.
А потом настал день, когда они услышали звонкое журчание вольно бегущей воды, не еле сочащейся, как в прочих ручьях, и, повернув на звук, выехали к прозрачному потоку, струящемуся между берегами, поросшими зеленой травой и шиповником. В изумлении они спешились и вдосталь напились чудесной чистой воды, которая после привычной мутной жижи показалась им вкуснее всякого вина. И — еще поразительнее! — непроницаемый балдахин над головой тут был разорван: несколько минут настоящий солнечный луч пронизывал воду, заставлял блестеть отполированные камешки на дне ручья. Майкл засмеялся, но Котт молчала, а потом ее вырвало. Все ее тело мучительно извивалось.
— Что с тобой? Что случилось? — сам он чувствовал себя замечательно, точно чистая вода вымыла из него всю лесную грязь.
— Вода… — хрипло простонала Котт. — Она жжется. Жжет меня. Майкл, Майкл, это святая вода ! — и она упала в судорогах. Ее снова стошнило.
Испуганный, ничего не понимая, он оглядывал ручей, понюхал воду и увидел на дне крест, выложенный из черных камней.
— Это сделали братья. Они отравили крестом воду, когда проходили тут, — с трудом проговорила Котт. По ее подбородку ползли блестящие капли слюны.
— Не говори глупостей, Котт. Это хорошая вода. Самая лучшая, какую мы пили в здешних Богом забытых местах.
— Твой бог забыл их, не мой! — и она снова забилась в судорогах.
Он стоял в полном ошеломлении, злясь, сам не зная на что. Лошади жадно щипали траву. Им она не вредила. Он положил ладонь на плечо Котт, но она стряхнула ее, поглощенная своими страданиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Он помнил все с удивительной ясностью. Все, что произошло в Волчьем Краю.
Они отправились на юг, и каждое утро солнце вставало слева от них, но свет не сразу пробирался сквозь кроны гигантских деревьев. Он падал сквозь ветви широкими полосами и снопами, раскалываясь на копья и стрелы, когда достигал молодых веточек и развертывающихся листьев, а потом рассыпался на движущиеся пятна, которые ковром устилали землю.
Сплетение крон становилось все гуще с каждым днем пути, ветки плотнее примыкали друг к другу, вершины деревьев вели бой за свободное пространство и солнце, и теперь они двигались словно в вечных сумерках. Лошадиные копыта ступали по мягкому перегною почти бесшумно в ровном ритме, а ночи были черными хоть глаз выколи, звезды оставались невидимыми где-то там над балдахином древесных ветвей.
В этом нижнем мире было сыро и знобко, будто деревья заключили под своим сплетением конец зимы, холодный воздух и сырость. Их нижние ветки сгнили и отмерли из-за недостатка света, и от мертвой древесины исходил скверный запах, точно от мокрой бумаги. Находить сухое дерево для костра становилось все труднее, и Майкл с Котт нередко крепко обнимали друг друга в бесконечном мраке ночи, а лошади беспокойно переминались с ноги на ногу рядом с ними.
Нелегко было и определять верное направление. Хотя Котт на прямой вопрос и указывала примерно, куда им следует идти, Майкл считал необходимым сверяться с солнцем и звездами в тех редких случаях, когда их удавалось увидеть, так как его угнетал страх, что иначе они начнут кружить и кружить, пока не сложат свои кости на гниющих листьях. Он Ульфбертом метил деревья в отчаянной попытке придерживаться прямой линии, но его не оставляло чувство, что это лишнее, что они следуют маршруту, который был намечен для них давным-давно.
Один раз он решил залезть на дерево, чтобы увидеть солнце, и вскарабкался на сотню футов по стволу старого лесного великана, цепляясь за гнилую кору, так что под ногтями у него набились черные вонючие волокна. Он уловил слабый намек на солнечный свет и понял, что где-то там вверху мир продолжает жить своей жизнью. Заря разгорается каждое утро, и восходит луна. Но верхние ветки были слишком ненадежны. Они не выдержали бы его веса, и ему пришлось спуститься, а разные личинки и клещи с дерева обсыпали его одежду и впивались в кожу под волосами.
В седельных сумках у них было достаточно вяленого мяса и кореньев. На несколько недель. И к лучшему — лес тут казался безжизненным. Угрюмость утра не скрашивала ни единая птичья трель, и ни разу не видели они следов дичи. Казалось, бесчисленные деревья выпивали всю животворную силу земли, не оставляя места ни для кого и ни для чего другого. Как-то вечером, когда они, дрожа, жались у костерка, еле тлевшего у самых их ног, Майкл сказал это Котт.
Она кивнула.
— Разве ты не чувствуешь ее?
— Чего?
— Здешней мощи. Ею даже воздух пропитан. Деревья — ее часть и питаются ею, но только они, если не считать зверей Всадника. Тут все прогнило от магии, Майкл. Как застойный пруд.
Беда была и с водой. В лесу попадались ручьи — узкие, еле пробивающиеся среди корней, полные ила. Вода в них была темной, точно портер. Они все-таки пили ее, но через две недели Майклу стало плохо. Он почти ничего не помнил — только удар о землю, когда он соскользнул со спины Мечты, да лицо Котт, склоненное над ним бесконечное время, пока его рвало и он обливался потом. Затем все провалилось в пустоту, его сознание потеряло всякую связь с телом. Его били судороги, рассказывала ему Котт позднее: вот почему у него прокушен язык, а заживавшая рана в бедре вдруг снова раскрылась, словно лопнула кожура подгнившего плода.
Продолжалось так два дня, а вечером второго он очнулся и ощутил собственную вонь и вкус крови и рвоты во рту. Котт сидела рядом, как красноглазый призрак. А вокруг вздымались деревья, огромные и безмолвные, как всегда, и дыхание леса казалось омерзительнее его собственного смрада.
После этого они начали кипятить воду. Впрочем, Котт словно бы ее не опасалась и пила мелкими экономными глоточками. Но кишечник Майкла оставался расстроенным, а раскрывшаяся рана и стертые в кровь ягодицы превращали верховую езду в непрерывную пытку. Он пил отвар из лошадиного ячменя, и это немного помогло, но и лошади уже исхудали из-за постоянного голода. Скудный подлесок их не соблазнял. Они обгрызали кору молодых деревцев и жевали редкие кустики жесткого вереска, которые кое-как боролись за жизнь у подножья стволов. В кожу им впивались огромные белые клещи. Если их не трогали, они насасывались кровью, разбухали, становясь с мизинец Майкла, и отпадали.
В некоторых зловонных ручьях Котт ловила лягушек, они снимали с них кожу и опасливо съедали. Хотя Майклу вкусом они напоминали протухшую свинину, вреда от них не было, и теперь Майкл с Котт задерживались попытать счастья у каждого ручья, чтобы поберечь остатки вяленой оленины.
А потом настал день, когда они услышали звонкое журчание вольно бегущей воды, не еле сочащейся, как в прочих ручьях, и, повернув на звук, выехали к прозрачному потоку, струящемуся между берегами, поросшими зеленой травой и шиповником. В изумлении они спешились и вдосталь напились чудесной чистой воды, которая после привычной мутной жижи показалась им вкуснее всякого вина. И — еще поразительнее! — непроницаемый балдахин над головой тут был разорван: несколько минут настоящий солнечный луч пронизывал воду, заставлял блестеть отполированные камешки на дне ручья. Майкл засмеялся, но Котт молчала, а потом ее вырвало. Все ее тело мучительно извивалось.
— Что с тобой? Что случилось? — сам он чувствовал себя замечательно, точно чистая вода вымыла из него всю лесную грязь.
— Вода… — хрипло простонала Котт. — Она жжется. Жжет меня. Майкл, Майкл, это святая вода ! — и она упала в судорогах. Ее снова стошнило.
Испуганный, ничего не понимая, он оглядывал ручей, понюхал воду и увидел на дне крест, выложенный из черных камней.
— Это сделали братья. Они отравили крестом воду, когда проходили тут, — с трудом проговорила Котт. По ее подбородку ползли блестящие капли слюны.
— Не говори глупостей, Котт. Это хорошая вода. Самая лучшая, какую мы пили в здешних Богом забытых местах.
— Твой бог забыл их, не мой! — и она снова забилась в судорогах.
Он стоял в полном ошеломлении, злясь, сам не зная на что. Лошади жадно щипали траву. Им она не вредила. Он положил ладонь на плечо Котт, но она стряхнула ее, поглощенная своими страданиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83