Мне ясно одно: я должен все узнать, если хочу жить,— этому меня научили и Рибенлам, и Ванда, и Хайдук, и Данута, и многие другие, кто вошел в мою жизнь после них, в частности Герд Трулезанд, заклятый враг всякого тумана, Герд Трулезанд, перед дверью которого я уже стою и которому сейчас скажу: «Добрый день, я — Роберт Исваль, помнишь меня?»
Но дверь Роберту Исвалю открыл не' Герд Трулезанд, а Роза Трулезанд, урожденная Пааль.
— Сюда нельзя, Катрин! — крикнула она маленькой девчушке,
выползающей из кухни, и только после этого обернулась к Роберту.— Извините, пож... Быть не может! Господин Исваль собственной персоной? Ну, заходи, заходи, извини только за беспорядок. Герд искал свои удочки, а я решила ничего не убирать, пусть полюбуется... Садись. Хочешь кофе?
— Удочки? Разве у вас отпуск?
— Нет, библиотечный день,— крикнула она из кухни,— я хоть детей могу искупать, а он отправляется рыбку удить. Там ему лучше всего думается...
Она принесла кофе.
— Чай мы пьем редко. Человеку нужны контрасты... Извини, так уж говорят. В нашем институте есть сотрудники, которые пьют только чай, да еще зеленый, а детишки, наверно, у них едят палочками... А у вас дети есть?
— Мальчик... Если бы Вера знала, что я к вам еду, она передала бы приветы, но я просто взял и поехал. Иначе никогда не соберешься.
— Так и с письмами. Обсудим? Или не стоит? Только два слова, ладно? Герд тогда говорил, что письма писать, а тем более получать — только тоску по дому нагонять. Я это тоже замечала, когда приходили письма из Клейн-Бюнцова. Если живешь в Пекине, эта деревенька начинает вызывать большой интерес.
— По мне, так письма вообще отменить можно,— сказав Роберт,— я больше люблю говорить.
— И больше всего в майеровском актовом зале, как мы недавно узнали.
— Что поделаешь. Мейбаум забросал меня письмами, уже месяца три покоя не дает, и теперь, наверно, весь факультет гирлянды вяжет. А вы поедете?
— Если кто-нибудь возьмет детей, поедем. У нас ведь двое. Ян в детском саду. Но он скоро придет и перевернет все вверх дном А тут еще Герд вечно со своими удочками, каждый раз одно и т< же: «Я точно помню, куда их положил!» Но конечно, они лежа совсем в другом месте, и виноваты всегда дети, да и я тоже.
— А разве здесь есть где удить? Неужто в Плейсе?
— Нет, он ходит на канал, но с таким же успехом мог бы ходить на Плейсе. Какая разница — что в канале рыбы нет, что в Плейсе. Он еще ни разу ничего не принес домой, но я не сержусь. Ты видел когда-нибудь воду в здешних каналах?
— Нет, но хочу, не теряя времени, поглядеть на нее. Я его найду?
— Да, если только он на старом месте. Местечко, где наверняка клюет, утверждает он вот уже год. Я покажу тебе по карте.
Пообещав вернуться к ужину с Трулезандом, Роберт отправился на канал.
Герд Трулезанд оказался единственным рыболовом на всю округу. В выцветшем красном тренировочном костюме он сидел на полуобгоревшей покрышке, а рядом стояло пустое ведро. Подняв глаза, он сказал без всякого удивления:
— Ну-с, что слышно, Исваль? — потом сунул конец удочки под покрышку, встал и протянул Роберту руку.— Здравствуй, Роберт, вон еще одна покрышка. Можешь смело говорить погромче. Рыбы тебя не услышат. Они здесь не водятся.
— Им, видно, слишком скучно... Ну, старик, и местечко же ты выбрал!
— Да, мне всегда кажется, что этот город высосал всю жизнь вокруг себя. У вас, берлинцев, дело обстоит куда лучше.
— Увы, теперь нам не хватает атмосферы большого города,— ответил Роберт.— С каких пор ты балуешься удочкой? Это что, китайская привычка?
— Так я и знал. Если у меня развязался шнурок от ботинка, все спрашивают, не китайская ли это привычка.
— Мы мучаемся разными загадками, а ответ, быть может, в развязавшемся шнурке.
— Подобные вопросы вызывают у меня аллергию, ведь не пифия же я в конце концов.
— Вот она, разница между нами. Уж я бы, старик, насладился ролью оракула и отвечал бы только так: «Удить рыбу — для китайцев излюбленное занятие. Это национальное пристрастие нашло свое отражение в поговорке «рыбак видит много лун», относящейся к периоду Минь».
— Все вы начитались китайских романов. А что касается наслаждения, то даже ты плюнул бы на него, если бы тысячу раз глышал, как тысячи председателей на собраниях говорят: «Этот Товарищ семь лет прожил в Китае, он ответит на все ваши вопросы».
— Лучше, чем наоборот.
— Как это — наоборот?
— Ну, лучше, чем если б вовсе не спрашивали, как еще недавно было.
— Конечно, лучше, но ведь спрашивают всегда меня! И Розу тоже, но она хоть иногда может отговориться — дети, мол.
— Хорошо, рта больше не раскрою. Как это говорят в китайском народе со времен Чунской династии: «Мудрецу отвечает тишина».
— Чунской династии не существует. Это тоже одна из немецких дыдумок. Всегда, когда немцы хотят показать, что
знают Китай, они говорят «чинг» или «чунг». Говорите уж лучше: Мао или Нанкин-род, компрадоры или Великий поход, Конфуций, Сунь Ятсен, гоминьдан, Шанхай, Чан Кайши, Хуанхэ, опиум, рис, союз, Яньань и шестьсот миллионов — это, правда, тоже общие места, но за ними по крайней мере угадывается часть Китая. А от вашего вечного «чинг-чанг» просто тошнит.
— Как по-китайски «так точно»? — спросил Роберт и попытался, сидя на своей покрышке, принять позу «смирно».
— Но ведь правда,— сказал Трулезанд,— теперь все вдруг заволновались, дошли какие-то слухи, а раньше просто принимали к сведению, что в Китае, кроме фарфора и голода, есть еще революция. «Ага, эти, стало быть, тоже»,— сонно бормотали обыватели и поворачивались на другой бок, а теперь, как пошли разговорчики, что не все там гладко, сразу же глаза протерли.
— Но не всем же изучать синологию, кстати, разве ты сам не протираешь время от времени глаза?
— Бывает.
— Вдобавок ты несправедлив. Мы вовсе не клевали носом. У Рибенлама, как ты помнишь, мы зубрили китайскую историю, ну, конечно, не в должном объеме, но ведь мы сдавали на аттестат, а не защищали докторскую по синологии. И книг о новом Китае тоже много вышло — все пишут, начиная от Кубы и кончая Хермлином. Думаю, что не одни вы с Розой там были и не все немцы ездили в Китай только учиться.
— Ну, не злись. Я ведь тоже знаю, как мы им помогали, и немало. Надеюсь, однако, что имею право считать это само собой разумеющимся, если твердо стою на принципах пролетарского интернационализма?
— Я с тобой вполне согласен, только они, кажется, по-другому заговорили. Это правда насчет специалистов?
— Правда. Они отсылают домой всех, кто не верит в бумажного тигра. Идиотизм. Давай поговорим лучше о чем-нибудь веселом. Ты все еще любишь веселые истории?
— Конечно.
— Так я расскажу тебе историю о пекинских балах для иностранных специалистов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116