Вот, стало быть, как.
«Родовспомогательная клиника» не осталась без отклика, однако ректор принял хихиканье за поддержку и закончил свою потрясающую импровизацию с удовлетворением человека, высказавшего все, что у него наболело, а конец манускрипта прочел тем же звучным голосом, что и начало. Он пожелал счастья и успехов слушателям, и хоть мало питал надежды, что кто-либо из присутствующих неофитов станет студентом его факультета, ибо минералогия — наука в высшей степени точная, и ее изучение требует более основательных знаний, чем те, что они получат в своем новом учебном заведении с его скоростными методами, и хотя действительно надежды на это мало, тем не менее они всегда могут рассчитывать на его, ректора, доброжелательность.
Аплодисменты были жидкими и неуверенными, но тем громче звучали они после речи следующего оратора, доктора Мевиуса Вёлыиова, будущего руководителя их факультета, человека с глазами Старого Фрица.
Он произнес речь, от которой у них захватило дыхание и согрелись сердца. Он хвалил мужество молодежи, штурмующей крепость — крепость гордыни, предрассудков, страха за свои привилегии, суеверия и классового чванства. Он обличал сопротивление одних и скепсис других, цитировал известные и неизвестные строчки, он высмеивал:
Мы не созрели, Эту песню пели Столетьями нам, Темным, неученым...
Он вещал:
Свет разума и сила знаний —
Да станут всенародным достояньем!
Доктор Вёльшов говорил целый час, овация длилась более пяти минут.
Они с шумом покинули актовый зал, уверенные, что у них достанет сил сдвинуть горы.
Строгие фасады больших домов показались им теперь не такими грозными, а мраморные и бронзовые доски с именами знаменитых ученых, воспитанников университета, из которых даже им кое-кто был известен, пугали их меньше. Верно сказал с кафедры доктор Вёльшов — не то что доктор Мартин Лютер, предатель, вероломный соловей,— верно сказал он: университет отныне принадлежит им, и пусть кто-нибудь попробует это изменить.
— А «каменный» профессор,— заметил Трулезанд, когда они вернулись в общежитие,— кого хочешь запугает. То сравнивает нас со средневековыми богословами, то рассуждает о камнях, как наш брат о Марксе и Энгельсе.
Квази с возмущением кивнул и заявил, что необходимо организовать беседу об историческом значении советской зоны оккупации, причем как можно скорее, чтобы внести полную ясность в этот вопрос.
Четвертый обитатель их комнаты, паренек в зеленой шляпе, не принимал участия в разговоре; он возился с постелью и натягивал поперек комнаты веревку, на которой развесил свои пожитки.
— «Веревка — вервие простое — нам заменяет в доме шкаф»,— продекламировал Роберт.— А как ты догадался, чего именно у нас не будет?
— Чего мне догадываться, знаю, со шкафами туго, потому как iyro с древесиной.
— А ты лесник? — спросил Трулезанд.
— Лесоруб,— ответил парень.
Трулезанд протянул ему руку и представился:
— Трулезанд. Плотник. Ты ведь не злишься за акушерскую школу?
— Чего там,— ответил парень, которого звали Якоб Филь-тер,— вы, городские, любите шутки шутить.
Совместными усилиями они доели бутерброды, привезенные из дому, с восторгом повторяя при этом слова Вёлыиова.
— Героический штурм крепости Наука,— сказал Рик.— Такую речь и сам Калинин мог бы произнести. О Калинине мы тоже обязательно проведем беседу.
Якоб Фильтер, сидя на корточках перед печкой, колол щепу на растопку.
— У вас столько планов,— сказал он, обращаясь к Рику,— послушаешь, можно подумать, мы проучимся здесь сто лет. А у нас всего три года.
Роберт удивленно рассмеялся:
— Всего три — это хорошо. А ты представляешь себе, как долго длятся три года? Можно весь лес в округе вырубить.
— Вырубить-то можно,— ответил Якоб,— а вот вырастить?
— При правильной организации...— включился было Квази, но Роберт прервал его:
— Нет, он прав. Только я бы, друзья, не мучился такими вопросами. Три года — срок немалый.
В Бойценбурге в вагон вошли пограничники. Пожилые дамы уже час назад приготовили паспорта и теперь с боязливым ожиданием то и дело поглядывали на дверь. Они шептались, снова и снова пересчитывали свои скромные капиталы.
Сначала в купе появилась молоденькая девушка из таможни. Приветливая и быстрая, она обращалась к пожилым дамам с понимающей улыбкой, к Роберту — с выражением вежливой проницательности. Она зарегистрировала его деньги и фотоаппарат и, выходя из купе, пожелала пассажирам счастливого пути — Роберт ясно расслышал в ее голосе, кого она, собственно, имеет в виду.
Солдат пограничной охраны справился со своим делом еще быстрее; старушкам он сказал: «Приятного путешествия», а Роберту: «До свидания».
— До свидания! — ответил ему Роберт. И подумал: «До свидания, товарищ!»
Он попробовал углубиться в «Шпигель», но, заметив, что читает только глазами, отложил журнал.
Поезд миновал Шванхайде, транспарант на насыпи гласил:
«Германская Демократическая Республика желает вам счастливого пути!» Часовой под грибком помахал рукой; потом пошла ничейная земля, промелькнула постовая будка с гербовым орлом, и они подъехади к Бюхену.
Здесь поезд тоже стоял недолго; сошли всего несколько пассажиров.
Форма у пограничного контроля была подчеркнуто гражданского покроя, пистолетов видно не было, большие шкиперские фуражки скорее напоминали о морской прогулке, чем об охране государственной границы и конституции.
Пожилой пограничник переполошил старушек, спросив, не везут ли они из Западного Берлина спиртные напитки, пусть уж лучше сразу выставляют бутылки — таможенный чиновник идет по вагону следом за ним. И он подмигнул Роберту.
Однако, взглянув на паспорт Роберта, он перестал подмигивать.
— Гм, минуточку,— сказал он и вышел из купе.
Он исчез из поля зрения Роберта, но в окне коридора появилось его отражение. Отражение вытащило из-под мышки толстую книгу большого формата и раскрыло ее. Четыре пожилые дамы во все глаза уставились на Роберта, а он подумал: «Ага, знаменитый список разыскиваемых лиц. Сейчас полистает в разделе «Подлежит задержанию», но не найдет, так, во всяком случае, было в последний раз, а с тех пор, надеюсь, вряд ли что изменилось. Ну вот, переворачивает страницы, смотрит в оглавление, прекрасно! Рубрика: «При въезде — выезде сообщить в надлежащие инстанции»... Г, Д, Е, Ж, 3, И, стой, где-то он здесь, юлубчик. Инзельман, Иплер, Ирменбах, Исваль Роберт, рождения 1926 года, в Гамбурге, это он...»
Отражение повернулось на сто восемьдесят градусов, и пограничник вошел в купе.
Толстую книгу он держал под мышкой, словно она никогда не меняла своего местоположения.
— Простите, господин Исваль,— сказал он,— куда вы едете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
«Родовспомогательная клиника» не осталась без отклика, однако ректор принял хихиканье за поддержку и закончил свою потрясающую импровизацию с удовлетворением человека, высказавшего все, что у него наболело, а конец манускрипта прочел тем же звучным голосом, что и начало. Он пожелал счастья и успехов слушателям, и хоть мало питал надежды, что кто-либо из присутствующих неофитов станет студентом его факультета, ибо минералогия — наука в высшей степени точная, и ее изучение требует более основательных знаний, чем те, что они получат в своем новом учебном заведении с его скоростными методами, и хотя действительно надежды на это мало, тем не менее они всегда могут рассчитывать на его, ректора, доброжелательность.
Аплодисменты были жидкими и неуверенными, но тем громче звучали они после речи следующего оратора, доктора Мевиуса Вёлыиова, будущего руководителя их факультета, человека с глазами Старого Фрица.
Он произнес речь, от которой у них захватило дыхание и согрелись сердца. Он хвалил мужество молодежи, штурмующей крепость — крепость гордыни, предрассудков, страха за свои привилегии, суеверия и классового чванства. Он обличал сопротивление одних и скепсис других, цитировал известные и неизвестные строчки, он высмеивал:
Мы не созрели, Эту песню пели Столетьями нам, Темным, неученым...
Он вещал:
Свет разума и сила знаний —
Да станут всенародным достояньем!
Доктор Вёльшов говорил целый час, овация длилась более пяти минут.
Они с шумом покинули актовый зал, уверенные, что у них достанет сил сдвинуть горы.
Строгие фасады больших домов показались им теперь не такими грозными, а мраморные и бронзовые доски с именами знаменитых ученых, воспитанников университета, из которых даже им кое-кто был известен, пугали их меньше. Верно сказал с кафедры доктор Вёльшов — не то что доктор Мартин Лютер, предатель, вероломный соловей,— верно сказал он: университет отныне принадлежит им, и пусть кто-нибудь попробует это изменить.
— А «каменный» профессор,— заметил Трулезанд, когда они вернулись в общежитие,— кого хочешь запугает. То сравнивает нас со средневековыми богословами, то рассуждает о камнях, как наш брат о Марксе и Энгельсе.
Квази с возмущением кивнул и заявил, что необходимо организовать беседу об историческом значении советской зоны оккупации, причем как можно скорее, чтобы внести полную ясность в этот вопрос.
Четвертый обитатель их комнаты, паренек в зеленой шляпе, не принимал участия в разговоре; он возился с постелью и натягивал поперек комнаты веревку, на которой развесил свои пожитки.
— «Веревка — вервие простое — нам заменяет в доме шкаф»,— продекламировал Роберт.— А как ты догадался, чего именно у нас не будет?
— Чего мне догадываться, знаю, со шкафами туго, потому как iyro с древесиной.
— А ты лесник? — спросил Трулезанд.
— Лесоруб,— ответил парень.
Трулезанд протянул ему руку и представился:
— Трулезанд. Плотник. Ты ведь не злишься за акушерскую школу?
— Чего там,— ответил парень, которого звали Якоб Филь-тер,— вы, городские, любите шутки шутить.
Совместными усилиями они доели бутерброды, привезенные из дому, с восторгом повторяя при этом слова Вёлыиова.
— Героический штурм крепости Наука,— сказал Рик.— Такую речь и сам Калинин мог бы произнести. О Калинине мы тоже обязательно проведем беседу.
Якоб Фильтер, сидя на корточках перед печкой, колол щепу на растопку.
— У вас столько планов,— сказал он, обращаясь к Рику,— послушаешь, можно подумать, мы проучимся здесь сто лет. А у нас всего три года.
Роберт удивленно рассмеялся:
— Всего три — это хорошо. А ты представляешь себе, как долго длятся три года? Можно весь лес в округе вырубить.
— Вырубить-то можно,— ответил Якоб,— а вот вырастить?
— При правильной организации...— включился было Квази, но Роберт прервал его:
— Нет, он прав. Только я бы, друзья, не мучился такими вопросами. Три года — срок немалый.
В Бойценбурге в вагон вошли пограничники. Пожилые дамы уже час назад приготовили паспорта и теперь с боязливым ожиданием то и дело поглядывали на дверь. Они шептались, снова и снова пересчитывали свои скромные капиталы.
Сначала в купе появилась молоденькая девушка из таможни. Приветливая и быстрая, она обращалась к пожилым дамам с понимающей улыбкой, к Роберту — с выражением вежливой проницательности. Она зарегистрировала его деньги и фотоаппарат и, выходя из купе, пожелала пассажирам счастливого пути — Роберт ясно расслышал в ее голосе, кого она, собственно, имеет в виду.
Солдат пограничной охраны справился со своим делом еще быстрее; старушкам он сказал: «Приятного путешествия», а Роберту: «До свидания».
— До свидания! — ответил ему Роберт. И подумал: «До свидания, товарищ!»
Он попробовал углубиться в «Шпигель», но, заметив, что читает только глазами, отложил журнал.
Поезд миновал Шванхайде, транспарант на насыпи гласил:
«Германская Демократическая Республика желает вам счастливого пути!» Часовой под грибком помахал рукой; потом пошла ничейная земля, промелькнула постовая будка с гербовым орлом, и они подъехади к Бюхену.
Здесь поезд тоже стоял недолго; сошли всего несколько пассажиров.
Форма у пограничного контроля была подчеркнуто гражданского покроя, пистолетов видно не было, большие шкиперские фуражки скорее напоминали о морской прогулке, чем об охране государственной границы и конституции.
Пожилой пограничник переполошил старушек, спросив, не везут ли они из Западного Берлина спиртные напитки, пусть уж лучше сразу выставляют бутылки — таможенный чиновник идет по вагону следом за ним. И он подмигнул Роберту.
Однако, взглянув на паспорт Роберта, он перестал подмигивать.
— Гм, минуточку,— сказал он и вышел из купе.
Он исчез из поля зрения Роберта, но в окне коридора появилось его отражение. Отражение вытащило из-под мышки толстую книгу большого формата и раскрыло ее. Четыре пожилые дамы во все глаза уставились на Роберта, а он подумал: «Ага, знаменитый список разыскиваемых лиц. Сейчас полистает в разделе «Подлежит задержанию», но не найдет, так, во всяком случае, было в последний раз, а с тех пор, надеюсь, вряд ли что изменилось. Ну вот, переворачивает страницы, смотрит в оглавление, прекрасно! Рубрика: «При въезде — выезде сообщить в надлежащие инстанции»... Г, Д, Е, Ж, 3, И, стой, где-то он здесь, юлубчик. Инзельман, Иплер, Ирменбах, Исваль Роберт, рождения 1926 года, в Гамбурге, это он...»
Отражение повернулось на сто восемьдесят градусов, и пограничник вошел в купе.
Толстую книгу он держал под мышкой, словно она никогда не меняла своего местоположения.
— Простите, господин Исваль,— сказал он,— куда вы едете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116