— Ты расскажешь о нем своей жене?
. — Не думаю. А что?
— Да так, мне бы не очень хотелось.
— Почему? Ты ведь с ней не знакома.
— Может быть, как раз поэтому. Сама не знаю. Спокойной ночи! Пошли, Герман Грипер, здесь ветрено.
Роберт задержался у открытого окна. Спертый воздух выбивался из комнаты клубами, а влажный, свежий врывался в окно. Последнее время он почти не вспоминал о своей сестре, но
теперь знал, что она несчастна, во всяком случае не счастлива. Да и как может быть она счастлива здесь, на этом золотом дне, одна, с вечно пьяным авантюристом. Золотое дно, а вернее, волчья яма или, скорее, львиный ров, настоящий львиный ров, хотя львы пожирают тут сардельки и пьют «Винтерхудер пиле» *, впрочем, лучше уж не пускаться в такие сравнения и не рисовать себе подобные картины, ибо в книге пророков сказано, что бог послал в тот ров к Даниилу своего ангела и ангел этот держал львам пасти — ангел был, как видно, индийского образца, многорукий, потому что львов-то ведь там собралось великое множество,— ну а здесь что было бы, если бы ангел вздумал держать львам пасти, не давая жрать и выпивать, каково пришлось бы хозяину заведения, что сталось бы с выручкой и как чувствовала бы себя при этом жена хозяина, которая только и мечтает о том, чтобы выбраться из рва, вскарабкавшись по лестнице из купюр — другого пути она не знает.
Быть может, лестница эта в один прекрасный день и подымется до краев рва, и Лида выйдет на свет. Но она пойдет по земле не так, как Даниил, не легко и победно, потому что провела в этом рву не одну ночь, как он, и потому, что львы пожирали все это долгое время не только колбасу с новым названием, но и сердце хозяйки — по кусочку каждую ночь.
— Дело дрянь,— сказал Роберт.
Вечерний берлинский поезд был почти пуст. Если бы й дальше никто не подсел, можно было бы снять ботинки и вздремнуть часок — сон на продавленном диване в «Остром углу» был неглубоким и слишком уж кратковременным.
А то можно было бы и пободрствовать, почитать Раймонда Чандлера: «У нее было как-то очень много лица и подбородка. Волосы цвета глины с ломкими завитками перманента, крупный нос, похожий на клюв, и большие влажные глаза, напоминающие мокрые камни. Шея была обрамлена кружевами, но ей куда больше подошел бы футбольный свитер...»
Существовала и еще одна возможность. До того, как решение будет принято, кто-нибудь мог спросить, не найдется ли в этом купе свободного местечка.
Это было вполне вероятно. Однако человек, приоткрывший дверь купе, спросил вовсе не так, он спросил как-то по-иному:
— Прошу прощенья, нет ли в вашем купе вакантного сиденьица?
* Сорт пива.
Еще один оригинал! Неужели в этих чертовых поездах только и ездят что оригиналы и всех их несет прямо на Роберта Исваля?
— Кроме моего, все для вас,— сказал Роберт. 1 Человек обернулся и крикнул:
— Носильщик, попрошу, пожалуйста, сюда!
У него было совсем немного лица и еще меньше подбородка. На голове было примерно столько же волос, сколько попадается спаржи в консервной банке, на которой написано «Овощная солянка со спаржей». Как-то раз ему, видно, сказали, что у него красивые глаза, и теперь он глядел так, словно ему твердили об этом на каждом шагу. На нем был твидовый костюм, плечи которого представляли собой одну сплошную ложь.
«Ладно, ладно, мистер Чандлер,— проворчал про себя Роберт,— кончайте, давайте уж я буду выражать свои мысли сам, а ну-ка!»
Человек в твидовом костюме вошел в купе. В руке он нес чемоданчик белой кожи, под мышкой что-то вроде коробки для шляпы, носильщик, появившийся вслед за ним, внес еще два чемодана белой кожи. Он положил их на верхнюю полку, а когда появился снова, то внес еще два чемодана белой кожи. Потом он (нова скрылся и, когда вернулся, то внес в купе еще два чемодана — два чемодана белой кожи. Роберт, потеряв дар речи, (мотрел, как купе наполняется белыми чемоданами. Прижав к себе детективный роман, он произнес про себя молитву: «Помогите, мистер Чандлер, прошу вас, позабудьте, что я сказал, и не уходите. Этот тип наверняка из какой-нибудь вашей превосходной книги, и я не знаю никого, кто бы справился с этим парнем 1ак, как делаете это вы, мистер Чандлер!»
Человек в твидовом костюме сел в угловое кресло напротив Роберта, вытащил из жилетного кармана маленький ключик и (унул его в замочную скважину шляпной коробки. Но, еще не успев открыть крышку, вдруг вытянул вперед голову и спросил, 1ак широко раскрыв глаза, словно речь шла об извержении Этны:
— Как вы думаете, в Берлине можно будет найти носильщика?
— Да, конечно,— ответил Роберт.
— О, это было бы хорошо,— сказал его спутник и обвел своими красивыми глазами все свое белокожее богатство.
Затем он открыл коробку и вынул из нее черную кошку, коюрая с мяуканьем устроилась у него на коленях.
Роберт Исваль крикнул про себя: «Мистер Чандлер, мистер Чандлер, начинается!»
И он услышал, как мистер Чандлер ответил: «Будь я на вашем месте, я бы сейчас сказал этому типу: «На вашем месте, любезный, я бы убрался из этого купе. Так было бы лучше для вас, мистер, и для вашего мяукающего ублюдка, а также для этих шести мерзких белых чемоданов. Я, черт возьми, Роберт Исваль и знаю, что говорю».
Кошатник дернул молнию на маленьком карманчике, приклеенном к коробке, и вынул из него свернутый в клубок длинный ремешок. Он тоже был кожаный, только красный, точно такого же цвета, как ошейник, надетый на кошку.
— Знаете,— сообщил он,— без носильщика — ну просто хоть плачь.
— Могу себе представить,— посочувствовал Роберт. Человек с кошкой поежился.
— Как-то раз приехал я на гастроли в Рим, а там забастовали носильщики. Ну и пришлось мне изрядненько постоять — влип, что называется. Господи, что там творилось! Думал, совсем пропаду. На вокзале так и шныряли разные типы, готовые на все, лишь бы заработать несколько шиллингов, там ведь нищий на нищем. Но их я не подпустил к моим чемоданчикам, очень уж они были грязные. Не подумайте, что я какой-нибудь чистоплюй, но я люблю, чтобы мои чемоданчики были чистые. Наконец я все же подыскал одного носильщика, который срывал забастовку: этот был пожилой и вполне распрожженный...
Роберт перебил его:
— Простите, какой, вы сказали?
Кошатник постукал себя по лбу длинным пальцем.
— Тысяча извинений. Опять эти выражения, не внушающие уважения! О, как чудовищно невежливо с моей стороны! А все оттого, что целый сезон играешь Нестроя. На редкость заразительный автор. Еще раз прошу прощения.
Он опустил веки своих прекрасных глаз и разыграл роскошную пантомиму пристыженности и смущения. Закончив ее классическим «ну все, забудем это, жизнь продолжается», он решительно вскинул свою маленькую головку и перешел к практическим действиям — принялся прикреплять кошачий ремешок красной кожи к кошачьему ошейнику красной кожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
. — Не думаю. А что?
— Да так, мне бы не очень хотелось.
— Почему? Ты ведь с ней не знакома.
— Может быть, как раз поэтому. Сама не знаю. Спокойной ночи! Пошли, Герман Грипер, здесь ветрено.
Роберт задержался у открытого окна. Спертый воздух выбивался из комнаты клубами, а влажный, свежий врывался в окно. Последнее время он почти не вспоминал о своей сестре, но
теперь знал, что она несчастна, во всяком случае не счастлива. Да и как может быть она счастлива здесь, на этом золотом дне, одна, с вечно пьяным авантюристом. Золотое дно, а вернее, волчья яма или, скорее, львиный ров, настоящий львиный ров, хотя львы пожирают тут сардельки и пьют «Винтерхудер пиле» *, впрочем, лучше уж не пускаться в такие сравнения и не рисовать себе подобные картины, ибо в книге пророков сказано, что бог послал в тот ров к Даниилу своего ангела и ангел этот держал львам пасти — ангел был, как видно, индийского образца, многорукий, потому что львов-то ведь там собралось великое множество,— ну а здесь что было бы, если бы ангел вздумал держать львам пасти, не давая жрать и выпивать, каково пришлось бы хозяину заведения, что сталось бы с выручкой и как чувствовала бы себя при этом жена хозяина, которая только и мечтает о том, чтобы выбраться из рва, вскарабкавшись по лестнице из купюр — другого пути она не знает.
Быть может, лестница эта в один прекрасный день и подымется до краев рва, и Лида выйдет на свет. Но она пойдет по земле не так, как Даниил, не легко и победно, потому что провела в этом рву не одну ночь, как он, и потому, что львы пожирали все это долгое время не только колбасу с новым названием, но и сердце хозяйки — по кусочку каждую ночь.
— Дело дрянь,— сказал Роберт.
Вечерний берлинский поезд был почти пуст. Если бы й дальше никто не подсел, можно было бы снять ботинки и вздремнуть часок — сон на продавленном диване в «Остром углу» был неглубоким и слишком уж кратковременным.
А то можно было бы и пободрствовать, почитать Раймонда Чандлера: «У нее было как-то очень много лица и подбородка. Волосы цвета глины с ломкими завитками перманента, крупный нос, похожий на клюв, и большие влажные глаза, напоминающие мокрые камни. Шея была обрамлена кружевами, но ей куда больше подошел бы футбольный свитер...»
Существовала и еще одна возможность. До того, как решение будет принято, кто-нибудь мог спросить, не найдется ли в этом купе свободного местечка.
Это было вполне вероятно. Однако человек, приоткрывший дверь купе, спросил вовсе не так, он спросил как-то по-иному:
— Прошу прощенья, нет ли в вашем купе вакантного сиденьица?
* Сорт пива.
Еще один оригинал! Неужели в этих чертовых поездах только и ездят что оригиналы и всех их несет прямо на Роберта Исваля?
— Кроме моего, все для вас,— сказал Роберт. 1 Человек обернулся и крикнул:
— Носильщик, попрошу, пожалуйста, сюда!
У него было совсем немного лица и еще меньше подбородка. На голове было примерно столько же волос, сколько попадается спаржи в консервной банке, на которой написано «Овощная солянка со спаржей». Как-то раз ему, видно, сказали, что у него красивые глаза, и теперь он глядел так, словно ему твердили об этом на каждом шагу. На нем был твидовый костюм, плечи которого представляли собой одну сплошную ложь.
«Ладно, ладно, мистер Чандлер,— проворчал про себя Роберт,— кончайте, давайте уж я буду выражать свои мысли сам, а ну-ка!»
Человек в твидовом костюме вошел в купе. В руке он нес чемоданчик белой кожи, под мышкой что-то вроде коробки для шляпы, носильщик, появившийся вслед за ним, внес еще два чемодана белой кожи. Он положил их на верхнюю полку, а когда появился снова, то внес еще два чемодана белой кожи. Потом он (нова скрылся и, когда вернулся, то внес в купе еще два чемодана — два чемодана белой кожи. Роберт, потеряв дар речи, (мотрел, как купе наполняется белыми чемоданами. Прижав к себе детективный роман, он произнес про себя молитву: «Помогите, мистер Чандлер, прошу вас, позабудьте, что я сказал, и не уходите. Этот тип наверняка из какой-нибудь вашей превосходной книги, и я не знаю никого, кто бы справился с этим парнем 1ак, как делаете это вы, мистер Чандлер!»
Человек в твидовом костюме сел в угловое кресло напротив Роберта, вытащил из жилетного кармана маленький ключик и (унул его в замочную скважину шляпной коробки. Но, еще не успев открыть крышку, вдруг вытянул вперед голову и спросил, 1ак широко раскрыв глаза, словно речь шла об извержении Этны:
— Как вы думаете, в Берлине можно будет найти носильщика?
— Да, конечно,— ответил Роберт.
— О, это было бы хорошо,— сказал его спутник и обвел своими красивыми глазами все свое белокожее богатство.
Затем он открыл коробку и вынул из нее черную кошку, коюрая с мяуканьем устроилась у него на коленях.
Роберт Исваль крикнул про себя: «Мистер Чандлер, мистер Чандлер, начинается!»
И он услышал, как мистер Чандлер ответил: «Будь я на вашем месте, я бы сейчас сказал этому типу: «На вашем месте, любезный, я бы убрался из этого купе. Так было бы лучше для вас, мистер, и для вашего мяукающего ублюдка, а также для этих шести мерзких белых чемоданов. Я, черт возьми, Роберт Исваль и знаю, что говорю».
Кошатник дернул молнию на маленьком карманчике, приклеенном к коробке, и вынул из него свернутый в клубок длинный ремешок. Он тоже был кожаный, только красный, точно такого же цвета, как ошейник, надетый на кошку.
— Знаете,— сообщил он,— без носильщика — ну просто хоть плачь.
— Могу себе представить,— посочувствовал Роберт. Человек с кошкой поежился.
— Как-то раз приехал я на гастроли в Рим, а там забастовали носильщики. Ну и пришлось мне изрядненько постоять — влип, что называется. Господи, что там творилось! Думал, совсем пропаду. На вокзале так и шныряли разные типы, готовые на все, лишь бы заработать несколько шиллингов, там ведь нищий на нищем. Но их я не подпустил к моим чемоданчикам, очень уж они были грязные. Не подумайте, что я какой-нибудь чистоплюй, но я люблю, чтобы мои чемоданчики были чистые. Наконец я все же подыскал одного носильщика, который срывал забастовку: этот был пожилой и вполне распрожженный...
Роберт перебил его:
— Простите, какой, вы сказали?
Кошатник постукал себя по лбу длинным пальцем.
— Тысяча извинений. Опять эти выражения, не внушающие уважения! О, как чудовищно невежливо с моей стороны! А все оттого, что целый сезон играешь Нестроя. На редкость заразительный автор. Еще раз прошу прощения.
Он опустил веки своих прекрасных глаз и разыграл роскошную пантомиму пристыженности и смущения. Закончив ее классическим «ну все, забудем это, жизнь продолжается», он решительно вскинул свою маленькую головку и перешел к практическим действиям — принялся прикреплять кошачий ремешок красной кожи к кошачьему ошейнику красной кожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116