Но побудьте же, любезный рабочий — или вы любезный крестьянин? — еще немного с нами, вы здесь не такой уж чужак. Пастушеское сословие нам всем очень близко, вот, к примеру, Хазенегер на первой скамье — сын бедняка крестьянина, не так ли, Хазенегер?
Приземистый парень поднялся и подтвердил:
— Так точно, господин профессор, из Шпандоверхагена!
— Видите,— продолжал профессор,— он тоже от сохи. И наш господь, нести ученье которого мы здесь готовимся, был сыном плотника. А вы не сын ли плотника?
— Нет,— ответил Роберт,— мой отец был дворником.
— Дворником! — воскликнул профессор.— В этом есть какая-то глубокая символика, и наверняка вскорости мы прочтем в газетах: рожденный во прахе припал ныне к лону нашей матери-кормилицы! О век, о наука! Стало быть, любезный, мы были рады видеть вас у себя, однако не собираемся задерживать вас долее в вашем походе на факультет не малых, а великих пророков, зовущихся Маркс и Ленин. Счастливого пути.
Роберта под одобрительный грохот выпроводили за дверь.
Очутившись в коридоре, он прочел объявление на стене: «Проф. д-р Нот, семинар по Ветхому завету»,— и поспешно зашагал вдоль темного коридора; увидев за поворотом группу молодежи, он остановился. На этот раз он будет осторожнее! Роберт сделал вид, что интересуется объявлениями на стенах, и попытался уловить, о чем говорят кругом. «Обещали сообщить...», «В математике не силен, сказал мне один, но я слышал, он всем так говорит...», «Откуда мне знать Шиллера, а «Колокол» я знаю: «Краснея, вслед за нею бродит» и «Нам страшно львицы пробужденье». Они сказали, для начала, мол, это совсем не плохо».
Тут Роберт услышал, как назвали его фамилию.
— Здесь,— откликнулся он, и его пропустили вперед.
— Что ж ты торчишь на задворках, если на «и» начинаешься?— крикнул кто-то.— «И» уже дважды вызывали, эх ты, раззява!
Роберт остановился.
— К «раззяве» мы еще вернемся, приятель!
— Только смотри не позабудь!—успел он услышать и уже стоял перед экзаменационной комиссией.
Седой человек — его большие голубые глаза напомнили Роберту портрет Фридриха Великого, Старого Фрица,— указал ему на стул.
— Вы Роберт Исваль, не так ли? Довольно странная фамилия.
— Да,— сказал Роберт и сел.
— Повторю то,— продолжал Старый Фриц,— что я уже говорил всем вашим коллегам: выражение «экзамен» в извещении, которое вы получили, подобрано не совсем удачно. Коллега Фукс, составивший текст в мое отсутствие, согласен со мной, не так ли, коллега Фукс? У нас всего-навсего собеседование. Мы интересуемся не столько вашими знаниями, сколько вашими убеждениями. Понимаете?
— Да,— ответил Роберт.
— Вот и хорошо,— сказал Старый Фриц.— Вы человек бывалый, что явствует из вашей анкеты и автобиографии, а в двадцать три года это кое-что значит. Кстати, автобиография ваша написана весьма недурным стилем, не так ли, коллега Фукс?
Человек с заячьим лицом и усиками под носом сдержанно заметил:
— Не хватает тридцати двух запятых, коллега Вёлыыов.
— Ну-ну,— буркнул седой и тут же дал слово более молодому преподавателю, поднявшему руку, как школьник.
Тот улыбнулся Роберту и спросил:
— Не научились ли вы в лагере немного говорить по-польски? Тогда вам, верно, нетрудно будет справиться с русским,
как вы думаете?
— Не знаю,— ответил Роберт.
— А как у вас обстоит с латынью? — задал кто-то вопрос, не^ испросив разрешения, причем таким тоном, что Роберту захотелось бегло ответить ему по-латыни.
— Никак,— выпалил он,— ну, то есть я хочу сказать, что понятия не имею о латыни.
Латинист удовлетворенно кивнул.
— Отлично. Вы, стало быть, чистый лист. Что ж, на чистом листе писать удобнее.
— Это я могу подтвердить,— кивнул Роберт, и сидевший рядом с учителем русского языка лысый великан ухмыльнулся. Глядя на стол, он спросил:
— Сколько вы сейчас зарабатываете?
— Нисколько. Я безработный. На прошлой неделе, когда я пришел в мастерскую, хозяина там не оказалось. На верстаке он оставил записку, что отбывает в Ганновер и может взять меня к себе.
— Ну и что же? — спросил великан.
— Да ничего,— ответил Роберт.— Что я забыл в Ганновере?
— Совершенно верно,— кивнул председатель комиссии,— что вы забыли в Ганновере? Так и надо ставить вопрос. Но следует еще спросить: правильно ли, что такой человек, как вы, остался без дела? Конечно, нет. Нашей стране нужны рабочие руки. Но разве ей не нужны хорошие головы? Нужны, и даже очень. В нынешней ситуации, как говорит товарищ Сталин, «кадры решают все».
На что латинист откликнулся:
— Следует ли заключить из ваших слов, коллега Вёлыыов, что можно представить себе ситуацию, в которой что-либо происходило бы не так, как об этом говорит товарищ Сталин?
Вёльшов опустил глаза и подумал. А потом, выпрямившись в своем кресле, ответил:
— Коллега Ангельхоф сделал правильное замечание. Моя формулировка позволяет сделать неверные выводы. А ведь нам нужна ясность, особенно в языке, который непосредственно связан с нашим мышлением, да, ясность и еще раз ясность. Я уточняю. В этой, как и в любой другой ситуации, будут верными слова, сказанные товарищем Сталиным: кадры решают все, если дана верная политическая линия. Или еще точнее: если дана верная политическая линия, тогда кадры решают все!
— Надеюсь,— обратился лысый великан к Роберту,— вы добиваетесь возможности стать студентом, исходя именно из этого предположения.
Роберт покачал головой:
— Мне придется, я вижу, кое-что уточнить. Я вовсе ничего не добиваюсь. То есть я, конечно, хотел бы сделать попытку, во всяком случае, я заполнил анкету и написал автобиографию, но все это скорее случайно. Приятель моего теперешнего... теперешнего мужа моей матери принес мне бланк и до тех пор сидел со мной, пока я его не заполнил. Он сидел за завтраком и приговаривал, что будет есть, пока я не кончу. Он бы у нас все начисто сожрал, извините, он работает в театре...
— Методой сей не следует пренебрегать,— отозвался великан,— экономическое принуждение. У вас действительно веское основание для поступления к нам. А другого не было?
— Я так и так хотел из дому уйти,— ответил Роберт,— я и в народную полицию заявление подал, да вы быстрее ответили.
Тут в разговор снова включился Вёлыпов.
— Полагаю, у нас нет причин быть на вас за это в обиде. Народная полиция и РКФ — это, безусловно, две равные возможности. При нашем антифашистско-демократическом строе ликвидирована древнейшая противоположность между аппаратом государственной власти и интеллигенцией. Позволю себе напомнить только о пайках для работников умственного труда. Но мы все-таки рады, что получаем столь ценного слушателя. Кстати, почему вы хотите уйти из дому? Для этого есть политические причины?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Приземистый парень поднялся и подтвердил:
— Так точно, господин профессор, из Шпандоверхагена!
— Видите,— продолжал профессор,— он тоже от сохи. И наш господь, нести ученье которого мы здесь готовимся, был сыном плотника. А вы не сын ли плотника?
— Нет,— ответил Роберт,— мой отец был дворником.
— Дворником! — воскликнул профессор.— В этом есть какая-то глубокая символика, и наверняка вскорости мы прочтем в газетах: рожденный во прахе припал ныне к лону нашей матери-кормилицы! О век, о наука! Стало быть, любезный, мы были рады видеть вас у себя, однако не собираемся задерживать вас долее в вашем походе на факультет не малых, а великих пророков, зовущихся Маркс и Ленин. Счастливого пути.
Роберта под одобрительный грохот выпроводили за дверь.
Очутившись в коридоре, он прочел объявление на стене: «Проф. д-р Нот, семинар по Ветхому завету»,— и поспешно зашагал вдоль темного коридора; увидев за поворотом группу молодежи, он остановился. На этот раз он будет осторожнее! Роберт сделал вид, что интересуется объявлениями на стенах, и попытался уловить, о чем говорят кругом. «Обещали сообщить...», «В математике не силен, сказал мне один, но я слышал, он всем так говорит...», «Откуда мне знать Шиллера, а «Колокол» я знаю: «Краснея, вслед за нею бродит» и «Нам страшно львицы пробужденье». Они сказали, для начала, мол, это совсем не плохо».
Тут Роберт услышал, как назвали его фамилию.
— Здесь,— откликнулся он, и его пропустили вперед.
— Что ж ты торчишь на задворках, если на «и» начинаешься?— крикнул кто-то.— «И» уже дважды вызывали, эх ты, раззява!
Роберт остановился.
— К «раззяве» мы еще вернемся, приятель!
— Только смотри не позабудь!—успел он услышать и уже стоял перед экзаменационной комиссией.
Седой человек — его большие голубые глаза напомнили Роберту портрет Фридриха Великого, Старого Фрица,— указал ему на стул.
— Вы Роберт Исваль, не так ли? Довольно странная фамилия.
— Да,— сказал Роберт и сел.
— Повторю то,— продолжал Старый Фриц,— что я уже говорил всем вашим коллегам: выражение «экзамен» в извещении, которое вы получили, подобрано не совсем удачно. Коллега Фукс, составивший текст в мое отсутствие, согласен со мной, не так ли, коллега Фукс? У нас всего-навсего собеседование. Мы интересуемся не столько вашими знаниями, сколько вашими убеждениями. Понимаете?
— Да,— ответил Роберт.
— Вот и хорошо,— сказал Старый Фриц.— Вы человек бывалый, что явствует из вашей анкеты и автобиографии, а в двадцать три года это кое-что значит. Кстати, автобиография ваша написана весьма недурным стилем, не так ли, коллега Фукс?
Человек с заячьим лицом и усиками под носом сдержанно заметил:
— Не хватает тридцати двух запятых, коллега Вёлыыов.
— Ну-ну,— буркнул седой и тут же дал слово более молодому преподавателю, поднявшему руку, как школьник.
Тот улыбнулся Роберту и спросил:
— Не научились ли вы в лагере немного говорить по-польски? Тогда вам, верно, нетрудно будет справиться с русским,
как вы думаете?
— Не знаю,— ответил Роберт.
— А как у вас обстоит с латынью? — задал кто-то вопрос, не^ испросив разрешения, причем таким тоном, что Роберту захотелось бегло ответить ему по-латыни.
— Никак,— выпалил он,— ну, то есть я хочу сказать, что понятия не имею о латыни.
Латинист удовлетворенно кивнул.
— Отлично. Вы, стало быть, чистый лист. Что ж, на чистом листе писать удобнее.
— Это я могу подтвердить,— кивнул Роберт, и сидевший рядом с учителем русского языка лысый великан ухмыльнулся. Глядя на стол, он спросил:
— Сколько вы сейчас зарабатываете?
— Нисколько. Я безработный. На прошлой неделе, когда я пришел в мастерскую, хозяина там не оказалось. На верстаке он оставил записку, что отбывает в Ганновер и может взять меня к себе.
— Ну и что же? — спросил великан.
— Да ничего,— ответил Роберт.— Что я забыл в Ганновере?
— Совершенно верно,— кивнул председатель комиссии,— что вы забыли в Ганновере? Так и надо ставить вопрос. Но следует еще спросить: правильно ли, что такой человек, как вы, остался без дела? Конечно, нет. Нашей стране нужны рабочие руки. Но разве ей не нужны хорошие головы? Нужны, и даже очень. В нынешней ситуации, как говорит товарищ Сталин, «кадры решают все».
На что латинист откликнулся:
— Следует ли заключить из ваших слов, коллега Вёлыыов, что можно представить себе ситуацию, в которой что-либо происходило бы не так, как об этом говорит товарищ Сталин?
Вёльшов опустил глаза и подумал. А потом, выпрямившись в своем кресле, ответил:
— Коллега Ангельхоф сделал правильное замечание. Моя формулировка позволяет сделать неверные выводы. А ведь нам нужна ясность, особенно в языке, который непосредственно связан с нашим мышлением, да, ясность и еще раз ясность. Я уточняю. В этой, как и в любой другой ситуации, будут верными слова, сказанные товарищем Сталиным: кадры решают все, если дана верная политическая линия. Или еще точнее: если дана верная политическая линия, тогда кадры решают все!
— Надеюсь,— обратился лысый великан к Роберту,— вы добиваетесь возможности стать студентом, исходя именно из этого предположения.
Роберт покачал головой:
— Мне придется, я вижу, кое-что уточнить. Я вовсе ничего не добиваюсь. То есть я, конечно, хотел бы сделать попытку, во всяком случае, я заполнил анкету и написал автобиографию, но все это скорее случайно. Приятель моего теперешнего... теперешнего мужа моей матери принес мне бланк и до тех пор сидел со мной, пока я его не заполнил. Он сидел за завтраком и приговаривал, что будет есть, пока я не кончу. Он бы у нас все начисто сожрал, извините, он работает в театре...
— Методой сей не следует пренебрегать,— отозвался великан,— экономическое принуждение. У вас действительно веское основание для поступления к нам. А другого не было?
— Я так и так хотел из дому уйти,— ответил Роберт,— я и в народную полицию заявление подал, да вы быстрее ответили.
Тут в разговор снова включился Вёлыпов.
— Полагаю, у нас нет причин быть на вас за это в обиде. Народная полиция и РКФ — это, безусловно, две равные возможности. При нашем антифашистско-демократическом строе ликвидирована древнейшая противоположность между аппаратом государственной власти и интеллигенцией. Позволю себе напомнить только о пайках для работников умственного труда. Но мы все-таки рады, что получаем столь ценного слушателя. Кстати, почему вы хотите уйти из дому? Для этого есть политические причины?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116