ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

Дорогая Ирена! Вот мой опус и закончен. Сейчас кажется, что вещь готова — и пусть! Я на той стадии сейчас, когда в написанном видишь само совершенство — и пусть! Пусть двадцать четыре часа будет праздник! Я знаю: не позже чем завтра восторг мой лопнет как мыльный пузырь и после пьяной радости настанет жуткое похмелье — мой труд покажется мне чистой ахинеей, состряпанной каким-то кретином. Зато сегодня солнце триумфа в зените, и печет голову, и ничто не отбрасывает тени. И пусть! Завтра мне разонравится решительно все. Мне одинаково будет запретить и самоуверенность, с какой я вещаю с кафедры прозы, и — может, еще больше того — робость, с какой я предлагаю успокоительные капли, не умея вырвать ни одного больного зуба. Однако возможно, что больше всего меня не устроят те страницы, где мне — как целителю душ — следовало бы врачевать, а я — как ведьма в докторском белом халате — делала вивисекцию. Завтра я буду ящерицей, которая потеряла свой хвост. Вместе с законченной вещью от меня отделилась какая-то часть моего существа, и, хотя я прекрасно знаю, что некоторое время спустя у меня отрастет новый хвост, отделение — процесс болезненный. Сегодня я этого еще не чувствую, так как муку снимает наркоз удовлетворения.

Вы — мое первое частое сито, милая Ирена! Когда я благополучно пройду через него, то начну гадать, будут ли меня печатать ответственные редакторы (рискуя хоть и не головой, но, может быть, служебными неприятностями), а после папечатания стану опасаться, не будут. Перевод на русский язык. «Советский писатель», 1986. Ли рвать и метать рассерженные моим детищем моралистки и слать в открытую и анонимно жалобы в Союз писателей и, не дай бог, еще выше, обвиняя меня в том, что в условиях демографического кризиса я не борюсь против разводов и, оборони бог, может быть, даже «проповедую сексуальную распущенность», не припишут ли мне венцы творения «симпатий к женскому авангардизму», не помчится ли Ваша бывшая директриса в ОНО жаловаться, что «изображено все субъективно, и так оно вовсе не было, потому что было совсем иначе» и т. д. Я конечно буду злиться — ведь ставится под угрозу право литератора, мое право писать то, что я считаю, и так, как я считаю нужным, а не просто фотографировать жизнь. И тем не менее буду с тревогой ждать первых рецензий (хотя я и клялась Вам, что критики не боюсь!).


 

.. и кастрюля, скажете Вы, и соль, вставите Вы и вдруг добавите, что после всего, что я здесь понаписала, Вам все равно неясно, что же такое талант, если он одновременно земля и плуг, удобрения и семена... блохи и куры... крупа и кастрюля... вода и соль, ах, все это натуральное хозяйство! Вот это «натуральное хозяйство», Ирена, и есть талант. Есть ли у Вас все это? Пока не могу сказать. И хорошо, что тогда в «Радугу» пришел Гунтар, избавив меня от определенного «да» или категорического «нет». Я и так порядком запуталась с Вашим первым вопросом, когда Вы — помните? — спросили, начала бы я все сначала, если б была молодая, и лицом к лицу с Вами я ответила «да».
А сейчас — лицом к лицу с собой?
Не могу сказать.
Сколько раз я желала отдать все, чем я владею как писатель, за счастье быть просто женой и просто матерью. Я любила бы своего мужа и своих детей. Их жизнь наполнила бы мою. Я была бы сосудом для их грусти и зеркалом их радости. И по ночам меня будили бы только их храп и их вздохи, и чужие, несуществующие люди не ломились бы в мой мозг сквозь хрупкую стену сна, не проваливались бы в меня со своим ликованием и своим горем, разрушая мой покой и делая меня своей рабой. Но эта манящая безмятежность всегда была мне недоступна: столь же часто и столь же горячо я желала пожертвовать всем, чем я владею как женщина, и стать монахиней от прозы, которой заказаны все радости жизни, блаженство которой в согласии только с самой собой и в том, что у нее есть листы белой бумаги, отточенный карандаш и немного хлеба. Как женщина я мечтала об одном выходном дне в месяц, чтобы можно было перевести дух. Как писатель я стремилась работать без всего. Как писатель я жаждала заглянуть в колодец жизни, высветив его до дна, заглянуть в болотный жизни, высветив его до мути, испить брагу жизни до горьких подонков — не боясь даже смерти. Как женщина я берегла дорогие мне заблуждения, точно пламя спички в ладонях — боясь даже сквозняка. Ни одно из этих моих желаний не исполнилось. Всю жизнь я качалась маятником между крайностями, на ощупь брела от пустоты к наполнению, от удовлетворения к разочарованию, от отчаяния к триумфу, от опьянения к похмелью. Это было слишком тяжело, чтобы мне хотелось повторить такие страдания, и слишком сладко, чтобы я могла отказаться от этого наслаждения. Любой однозначный ответ тут будет неправдой. И тогда, в «Радуге», когда я произнесла «да» и взгляд Ваш неожиданно затуманился, мне вдруг подумалось, что рот Ваш сейчас выкрикнет обвинение. Ложь, бросите мне Вы, ложь, ложь... ложь!..
В каждом писателе есть что-то от цыгана, который стал царем. Знаете такой анекдот? Цыгана спрашивают, что бы он делал, если бы стал царем, а он говорит: «Ел бы сало с салом, накопил сто рублей и махнул бы назад в лес!» Так и мы: едва накопив сто рублей на жизнь, при первой возможности, наверно, опять бы удрали в литературный лес — даже из такого места, где можно жить припеваючи, есть сало с салом...
Не верится, что тогда так мело, правда? Сколько же дней прошло — всего неделя! — и везде полно анемонов. Я нашла, где цветет волчеягодник. Знаете такое растение? Его называют еще лесной сиренью. Шалый цветок — пахучий, ядовитый... И куда он спешит? Успеет еще самоутвердиться — впереди все лето.
Р.5. 1. Поскольку мы, возможно, не так скоро встретимся, Вашу рукопись отошлю Вам почтой, заказной бандеролью — чтобы пи словечка в пути не вытряслось, не пропало!
17 апреля 1976 года
Р. 5. 2. Перечитала свое вчерашнее письмо. Все время я употребляла слово «одаренность», но, быть может, следовало взять гораздо более точное, хотя и жестокое слово «посредственность»? Ведь не одаренность, а посредственность веками идет крестовым походом на талант — однако, к счастью, и по сей день его не истребила; как трава выгоняет он каждую весну из невидимого семени росток и подобно Фениксу вновь и вновь восстает из пепла. Как бы ни жаждала посредственность гибели таланта, он возрождается неизменно вновь — и будет возрождаться до тех пор, пока существует человечество. Когда перестанет существовать человечество, не будет и таланта, однако же боюсь — не будет тогда и посредственности, так что у нее весьма слабые шансы взять верх даже в самой критической ситуации, к которой она, кстати, отнюдь не стремится, не будучи готова умереть ни за что ни про что.
18 апреля 1976 года
Отправить Вам письмо пока так и не удалось, и вот, пожалуйста, следствие:
Р.З. 3. Меня всегда смущал тот факт, что сердце и мозг причисляют к субпродуктам, стоящим дешевле, чем сочный, умеренно жирный окорок, что самые важные органы ценятся ниже мышечной массы. С точки зрения поварского искусства — конечно, конечно, конечно... И все же, не скрою от Вас, иногда мне бывало грустно, хотя, признаться, я очень охотно ем мозги, по поводу чего один мой знакомый-остряк выразился так: «Ну, организм всегда сам чувствует, чего ему не хватает...»
19 апреля 1976 года
ИЗ ДНЕВНИКА
16 сентября 1976 года
Открываю журнал — о, прелестный лик Ирены! И под снимком небольшой рассказ (слегка подштопанный моими советами!). Ну куда ей так спешить с печатанием, с признанием? Поговорила бы со мной... Не стоило ей повторять мои ошибки. Я бы посоветовала не лезть на сцену раньше срока — и дебютировать как можно ярче! Я остерегла бы пробовать недозрелый плод (ой, как он вяжет рот!). И если уж она — хоть и прозрачно, это так! — себя замаскировала, укрывшись под именем Ирены Сосед, то на кой черт тогда фотография? И вообще — какое отношение имеет нос к сюжету?! Вот-вот! Я уже села как ворон на коня, уже вошла в роль наседки, которая квохчет над литературным цыпленком! Ну да — «посоветовала бы...», «остерегла...», «учиться на моих ошибках...» и так далее. Много я училась на чужих ошибках?! Да внушай мне это хоть с утра до вечера — но если я вообще училась на ошибках, то только на своих. С какой же стати Ирене учиться на моих? Пусть учится на своих! При первом же случае пройдусь на ее счет: пусть полистает журналы, заглянет в книги, пусть смотрит — и мотает себе на ус! — как должен позировать уважающий себя писатель: на фоне забитой фолиантами книжной полки (что символизирует духовный багаж!), попрыскавшись не чем иным, как «Антеем» (одолеть которого, как известно, сумел только — критик — Геракл!), с лицом, овеянным дыханием вечности, и носом, повернутым в верном направлении. Тогда как она, Ирена... Без прически... неприлично молодая... воротник — а 1а Джейн Фонда — расстегнут... (Случайно расстегнулась пуговица или это ловкая имитация случайности?) Благо бы еще с виноватой улыбкой: «Простите, что я существую!», как подобает новичку. Куда там! Сияющая ослепительно, как новогодняя елка. Черт возьми, а что это за фон?! Какая-то щербатая каменная кладка, облупленная стена — ретро, к которой ее поставил, наверное, такой же зеленый фотограф и, как говорится, взял на мушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47