Госпожа Пайпер, явившаяся, как обычно, с утренним докладом, была встречена лакеем. Министр сейчас не расположен заниматься делами; он примет её позднее у себя в кабинете. Разочарованная девушка удалилась.
Тяжело ступая, волшебник направился к себе в кабинет. Дверной страж, позволивший себе невинную шутку, немедленно скорчился от Спазма. Мэндрейк долгое время сидел за своим столом и смотрел в стену.
Наконец он поднял трубку и набрал номер.
— Алло! Офис Джейн Фаррар? Простите, могу я с ней поговорить? Да, это Мэндрейк… А-а… Понятно. Хорошо.
И трубка медленно легла на место.
Что ж, он пытался её предупредить. Если она отказалась разговаривать с ним, это уж не его вина. Вчера вечером Мэндрейк изо всех сил старался, чтобы её имя не фигурировало в этой истории, но ничего не вышло. Их перебранку видели все. Несомненно, теперь и ей тоже достанется. Однако он не испытывал по этому поводу особых сожалений: думать об очаровательной госпоже Фаррар отчего-то было ему противно.
Весь идиотизм ситуации заключался в том, что неприятностей можно было бы избежать, если бы он просто выполнил то, что советовала Фаррар. У Бартимеуса почти наверняка имелись сведения о заговоре Дженкинса, которые помогли бы умаслить Деверокса. Надо было не раздумывая выжать из раба всё, что он знал… А Мэндрейк вместо этого взял и отпустил его! Абсурд! Этот джинн был настоящей занозой: наглый, непокорный, хилый — и вдобавок представлял смертельную угрозу из-за того, что ему было известно имя, данное Мэндрейку при рождении. Надо было уничтожить его, пока он был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Что могло быть проще!
Мэндрейк невидящим взглядом смотрел на бумаги на своём столе. «Слабый и сентиментальный…» Возможно, Фаррар была права. Джон Мэндрейк, министр, член правительства, поступил вопреки собственным интересам. И теперь он уязвим для своих врагов. И тем не менее, сколько бы холодного гнева он ни пытался найти в себе — гнева, направленного на Бартимеуса, на Фаррар и, прежде всего, на себя самого, — Мэндрейк знал, что иначе поступить он не мог. Вид крохотного, изломанного тельца джинна слишком потряс его. Именно это заставило его поддаться порыву.
Но этот поступок перевернул его жизнь. И дело было не только в угрозах и презрении коллег. В течение многих лет его жизнь была всецело подчинена далеко идущим расчётам. Несгибаемая преданность своей работе определяла всю личность Мэндрейка; непосредственность сделалась ему совершенно чужда. Но теперь, в свете этого одного-единственного непродуманного поступка, перспективы дальнейшей работы вдруг перестали его радовать. Где-то далеко отсюда сражались войска, деловито гудели министерства — работы было невпроворот. Но Джон Мэндрейк чувствовал себя чуждым всему этому, словно подвешенным в воздухе. Он внезапно отстранился от всего, чего требовали его имя и должность.
В памяти всплыли мысли, посетившие его накануне вечером. Вот он сидит в саду со своей наставницей, госпожой Лютьенс, тёплым летним днём и рисует наброски… Она сидела рядом, смеялась, её волосы блестели на солнце. Воспоминание мелькнуло перед внутренним взором, как мираж, и исчезло. Он остался в пустом, холодном кабинете.
Спустя некоторое время волшебник вышел из кабинета. Дверной страж в круге обуглившегося дерева съёжился и отшатнулся.
День для Мэндрейка не задался с самого утра. В министерстве информации его ждала желчная записка из офиса госпожи Фаррар. Госпожа министр извещала о том, что приняла решение подать официальную жалобу на его отказ допросить своего демона, каковое действие с большой вероятностью могло причинить ущерб полицейскому расследованию. Не успел Мэндрейк дочитать записку, как явилась мрачная делегация из департамента внутренних дел, доставившая конверт с чёрной полосой. Мистер Коллинз желал допросить его относительно серьёзных беспорядков, имевших место накануне вечером в Сент-Джеймс-парке. Подробности происшествия не сулили Мэндрейку ничего хорошего: удирающая лягушка, бешеный демон, выпущенный на волю, множество погибших. Происшествие вызвало небольшой бунт, в результате чего простолюдины частично разнесли ярмарку. Обстановка на улицах до сих пор оставалась довольно напряжённой. Мэндрейку велено было приготовиться к защите до заседания Совета, назначенного через два дня. Он согласился, не споря. Было очевидно, что нить, на которой держится его карьера, стремительно истончается.
Во время всех этих переговоров в глазах посланцев читались насмешка и презрение. Кое-кто осмелился даже порекомендовать ему вызвать своего джинна немедленно, чтобы свести к минимуму политические последствия. Мэндрейк, сидевший с каменным лицом, упрямо отказался. Весь день он был раздражителен и рассеян. Даже госпожа Пайпер обходила его стороной.
К вечеру, когда позвонил Мейкпис, напомнить об условленной встрече, Мэндрейк понял, что с него довольно, и ушёл из офиса.
В течение нескольких лет, со времён инцидента с посохом Глэдстоуна, Мэндрейк считался близким другом драматурга Квентина Мейкписа. На то были серьёзные причины. Прежде всего, премьер-министр обожал театр, и, следовательно, мистер Мейкпис имел на него большое влияние. Делая вид, что разделяет увлечение главы правительства, Мэндрейк тем самым поддерживал с Девероксом такую прочную связь, какой прочие, менее терпимые члены Совета могли только завидовать. Однако эта привилегия обходилась недёшево: Мэндрейку не раз приходилось участвовать в чудовищных любительских постановках в Ричмонде, скакать по сцене в шифоновых леггинсах или шарообразных панталонах, а как-то раз — жуткий случай, которого он никак не мог забыть, — даже спускаться с потолка на специальной подвеске, помахивая крылышками из марли с блёстками. Коллеги ужасно веселились, а Мэндрейк ужасно страдал, но сносил это стоически: расположение Деверокса было важнее.
В благодарность за поддержку Квентин Мейкпис не раз помогал Мэндрейку советами. Мэндрейк давно обнаружил, что писатель на редкость проницателен, всегда в курсе всех самых любопытных слухов и всегда точно знает, в каком настроении будет непредсказуемый премьер-министр. Мэндрейк не раз следовал советам драматурга и немало от того выигрывал.
Однако в последние месяцы, когда Мэндрейк был с головой завален работой, общество Мейкписа стало его раздражать. Ему было жаль времени, потраченного на подогревание страсти Деверокса. Ему было некогда заниматься такими пустяками. Мейкпис уже несколько недель звал его в гости, но Мэндрейк все отговаривался. Теперь же он, безвольный, с помертвевшим взглядом, был уже не в силах сопротивляться.
Слуга впустил его в тихий дом. Мэндрейк прошёл через холл, миновав розоватые канделябры и монументальный портрет маслом, на котором драматург сидел в атласном халате, опираясь на кипу пьес собственного сочинения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Тяжело ступая, волшебник направился к себе в кабинет. Дверной страж, позволивший себе невинную шутку, немедленно скорчился от Спазма. Мэндрейк долгое время сидел за своим столом и смотрел в стену.
Наконец он поднял трубку и набрал номер.
— Алло! Офис Джейн Фаррар? Простите, могу я с ней поговорить? Да, это Мэндрейк… А-а… Понятно. Хорошо.
И трубка медленно легла на место.
Что ж, он пытался её предупредить. Если она отказалась разговаривать с ним, это уж не его вина. Вчера вечером Мэндрейк изо всех сил старался, чтобы её имя не фигурировало в этой истории, но ничего не вышло. Их перебранку видели все. Несомненно, теперь и ей тоже достанется. Однако он не испытывал по этому поводу особых сожалений: думать об очаровательной госпоже Фаррар отчего-то было ему противно.
Весь идиотизм ситуации заключался в том, что неприятностей можно было бы избежать, если бы он просто выполнил то, что советовала Фаррар. У Бартимеуса почти наверняка имелись сведения о заговоре Дженкинса, которые помогли бы умаслить Деверокса. Надо было не раздумывая выжать из раба всё, что он знал… А Мэндрейк вместо этого взял и отпустил его! Абсурд! Этот джинн был настоящей занозой: наглый, непокорный, хилый — и вдобавок представлял смертельную угрозу из-за того, что ему было известно имя, данное Мэндрейку при рождении. Надо было уничтожить его, пока он был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Что могло быть проще!
Мэндрейк невидящим взглядом смотрел на бумаги на своём столе. «Слабый и сентиментальный…» Возможно, Фаррар была права. Джон Мэндрейк, министр, член правительства, поступил вопреки собственным интересам. И теперь он уязвим для своих врагов. И тем не менее, сколько бы холодного гнева он ни пытался найти в себе — гнева, направленного на Бартимеуса, на Фаррар и, прежде всего, на себя самого, — Мэндрейк знал, что иначе поступить он не мог. Вид крохотного, изломанного тельца джинна слишком потряс его. Именно это заставило его поддаться порыву.
Но этот поступок перевернул его жизнь. И дело было не только в угрозах и презрении коллег. В течение многих лет его жизнь была всецело подчинена далеко идущим расчётам. Несгибаемая преданность своей работе определяла всю личность Мэндрейка; непосредственность сделалась ему совершенно чужда. Но теперь, в свете этого одного-единственного непродуманного поступка, перспективы дальнейшей работы вдруг перестали его радовать. Где-то далеко отсюда сражались войска, деловито гудели министерства — работы было невпроворот. Но Джон Мэндрейк чувствовал себя чуждым всему этому, словно подвешенным в воздухе. Он внезапно отстранился от всего, чего требовали его имя и должность.
В памяти всплыли мысли, посетившие его накануне вечером. Вот он сидит в саду со своей наставницей, госпожой Лютьенс, тёплым летним днём и рисует наброски… Она сидела рядом, смеялась, её волосы блестели на солнце. Воспоминание мелькнуло перед внутренним взором, как мираж, и исчезло. Он остался в пустом, холодном кабинете.
Спустя некоторое время волшебник вышел из кабинета. Дверной страж в круге обуглившегося дерева съёжился и отшатнулся.
День для Мэндрейка не задался с самого утра. В министерстве информации его ждала желчная записка из офиса госпожи Фаррар. Госпожа министр извещала о том, что приняла решение подать официальную жалобу на его отказ допросить своего демона, каковое действие с большой вероятностью могло причинить ущерб полицейскому расследованию. Не успел Мэндрейк дочитать записку, как явилась мрачная делегация из департамента внутренних дел, доставившая конверт с чёрной полосой. Мистер Коллинз желал допросить его относительно серьёзных беспорядков, имевших место накануне вечером в Сент-Джеймс-парке. Подробности происшествия не сулили Мэндрейку ничего хорошего: удирающая лягушка, бешеный демон, выпущенный на волю, множество погибших. Происшествие вызвало небольшой бунт, в результате чего простолюдины частично разнесли ярмарку. Обстановка на улицах до сих пор оставалась довольно напряжённой. Мэндрейку велено было приготовиться к защите до заседания Совета, назначенного через два дня. Он согласился, не споря. Было очевидно, что нить, на которой держится его карьера, стремительно истончается.
Во время всех этих переговоров в глазах посланцев читались насмешка и презрение. Кое-кто осмелился даже порекомендовать ему вызвать своего джинна немедленно, чтобы свести к минимуму политические последствия. Мэндрейк, сидевший с каменным лицом, упрямо отказался. Весь день он был раздражителен и рассеян. Даже госпожа Пайпер обходила его стороной.
К вечеру, когда позвонил Мейкпис, напомнить об условленной встрече, Мэндрейк понял, что с него довольно, и ушёл из офиса.
В течение нескольких лет, со времён инцидента с посохом Глэдстоуна, Мэндрейк считался близким другом драматурга Квентина Мейкписа. На то были серьёзные причины. Прежде всего, премьер-министр обожал театр, и, следовательно, мистер Мейкпис имел на него большое влияние. Делая вид, что разделяет увлечение главы правительства, Мэндрейк тем самым поддерживал с Девероксом такую прочную связь, какой прочие, менее терпимые члены Совета могли только завидовать. Однако эта привилегия обходилась недёшево: Мэндрейку не раз приходилось участвовать в чудовищных любительских постановках в Ричмонде, скакать по сцене в шифоновых леггинсах или шарообразных панталонах, а как-то раз — жуткий случай, которого он никак не мог забыть, — даже спускаться с потолка на специальной подвеске, помахивая крылышками из марли с блёстками. Коллеги ужасно веселились, а Мэндрейк ужасно страдал, но сносил это стоически: расположение Деверокса было важнее.
В благодарность за поддержку Квентин Мейкпис не раз помогал Мэндрейку советами. Мэндрейк давно обнаружил, что писатель на редкость проницателен, всегда в курсе всех самых любопытных слухов и всегда точно знает, в каком настроении будет непредсказуемый премьер-министр. Мэндрейк не раз следовал советам драматурга и немало от того выигрывал.
Однако в последние месяцы, когда Мэндрейк был с головой завален работой, общество Мейкписа стало его раздражать. Ему было жаль времени, потраченного на подогревание страсти Деверокса. Ему было некогда заниматься такими пустяками. Мейкпис уже несколько недель звал его в гости, но Мэндрейк все отговаривался. Теперь же он, безвольный, с помертвевшим взглядом, был уже не в силах сопротивляться.
Слуга впустил его в тихий дом. Мэндрейк прошёл через холл, миновав розоватые канделябры и монументальный портрет маслом, на котором драматург сидел в атласном халате, опираясь на кипу пьес собственного сочинения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121