.. знала, как много значила для меня эта ночь.
— Мне очень жаль, Шелл, — проговорила мягко. — Ты уверен, что это был Траммел?
— Да, беби, уверен! Были сумерки, но все его хорошо разглядели. Лицо исковеркалось только с одной стороны. Ты же знаешь, как выглядела эта старая шляпа? Никто никогда не спутал бы его ни с каким другим человеческим существом. И никого нельзя за него принять. Нет, Лин, Траммелу капут.
— Что же ты теперь будешь делать, Шелл?
— Хороший вопрос.
Честно говоря, я понятия не имел, что теперь можно будет предпринять. Мозг мой совершенно отупел от внезапности происшедшего. Мы молча сидели на кушетке. Я откинулся, закрыв глаза. Через минуту почувствовал на щеке дыхание Лин, а потом ее губы — мягкие, теплые и нежные.
Я повернулся к ней, ее губы скользнули по моим, все еще теплые, мягкие и нежные, но ставшие уже более требовательными. Я притянул Лин к себе, крепко прижал. Где-то в глубине ее горла раздавались мурлыкающие звуки. Не открывая глаз, она заговорила со мной почти шепотом.
* * *
Утром небо изменилось, стало сыро и холодно. Для депрессии мне не хватало только этой мрачной, серой погоды. Никогда еще я не был так подавлен, как вчера вечером.
Теперь я сидел на кушетке, а Лин — у меня на коленях. И эхо была одна из причин, по которой сегодня я почувствовал себя лучше. Эта женщина умела говорить хорошие слова. У нее был прекрасный логический ум, которым она, однако, пользовалась не всегда, будучи женщиной, а время от времени, как психиатр. И женщина, и психиатр были потрясающие! Постепенно я вернулся к нормальному состоянию.
— Представь себе самое худшее, Шелл, — бормотала она. — Даже если все поверят в ужасные вещи, которые сейчас о тебе говорят, ты ведь знаешь, что это не правда. И я тоже знаю это.
— Здорово! А что дальше? Найти остров, построить там хижину и загорать в течение пятидесяти лет? Подумай только, как замечательно это будет!
На очаровательных гладких щечках появились ямочки.
— Не говори глупостей, Шелл! Ты должен что-то предпринять. Мы знаем, что ты не виновен, значит, должен быть какой-то способ доказать это.
Я хмыкнул.
Она соскользнула с моих коленей:
— Пойду приготовлю кофе, а ты сосредоточься.
Пока она шумела на кухне, я действительно сосредоточился, но безрезультатно. Мир вокруг меня был в огне. Я не мог свободно ходить по улицам, разговаривать с людьми, задавать вопросы и даже стукнуть кого-нибудь по голове.
С утра пораньше мы с Лин прочли утренние газеты и прослушали новости по радио. Всюду обсуждалось последнее событие.
«Наставники» утверждали, что это я взорвал Траммела, разорвав его на куски.
Больше никто такого не говорил, но мое имя все время упоминалось, поскольку парень, которого я сбил с ног, сообщил, что видел меня на месте трагедии. И хотя допускалась возможность несчастного случая, поскольку, как я и сам подумал прошлым вечером, там находились различные взрывчатые вещества и даже смышленый шестилетний ребенок мог устроить взрыв, журналисты на все лады продолжали мусолить мою встречу с Траммелом и «наставниками», а также мое «нападение» на «Мастера» в понедельник. Меня это не очень удивило. Ну и разумеется, множество стрел летело в адрес полиции. На нее и раньше оказывалось давление, но теперь ее просто душили.
Вошла Лин с двумя чашками кофе.
— Ну, так что же ты вычислил?
Я взглянул на нее.
Она улыбнулась:
— Послушай, Шелл, мы слишком много об этом думаем. Это, заметьте, сэр, говорит психиатр. Перестань на какое-то время думать, освободи голову. Пусть работает подсознание.
— О'кей, психиатр! Потребуется нечто большее, чем мое подсознание, сознание и еще восемь чудес, чтобы выбраться из этого дерьма. Ну ладно! Давай поговорим о тебе. Я ведь правда знаю о тебе очень мало. Во-первых, как случилось, что такая молодая, привлекательная женщина стала психиатром?
— Мой отец был психиатром в Дьюке. Поэтому с детства я тоже хотела стать психиатром. Вот и все. Не могу сказать, что благословляю час, когда приняла такое решение, но и не жалуюсь.
Я закончила среднюю школу, шесть лет училась в колледже, потом четыре года в медицинском училище, затем еще четыре в медицинском институте, два года была интерном. После этого несколько месяцев занималась частной практикой, а потом попала в «Гринхейвен».
— Кстати, что там у вас делается? Какие-то типы бродят по коридорам, снаружи тоже происходят странные вещи. Я там увидел и услышал немало непонятного.
— Видишь ли, «Гринхейвен» несколько отличается от большинства подобных лечебниц. У нас действительно среди пациентов нет убийц, как тебе известно. — Она улыбнулась. — Только среди персонала. Больные проходят обычный курс лечения, но при этом особое внимание мы уделяем честности и откровенности.
Я нахмурился:
— А как это увязать с тем, что на людей надевают смирительные рубашки?
Лин снова улыбнулась:
— У нас редко появляются больные в таком тяжелом состоянии, в каком, предполагалось, находился ты. В основном мы имеем дело с умственным расстройством. Это серьезная вещь. Так вот, мы заставляем пациентов быть предельно откровенными друг с другом, и это все, что применяется к большинству из них. Они так привыкли к большим и маленьким хитростям, что многим из них трудно вести себя иначе. Но постепенно такой метод поразительно улучшает их умственное здоровье, поскольку нечестность и обман, которыми эти люди постоянно пользовались в жизни, тревожили их больше всего, независимо от того, сознавали они это или нет. Отсюда и произошли их неврозы.
— Мне кажется, я наблюдал ваш лечебный процесс в действии. — И рассказал ей о двух старых ведьмах.
Лин рассмеялась.
— А многим из ваших подопечных выбивают зубы?
— Никому. Такое может случиться в «Подунке», но в «Гринхейвене» — никогда! У нас не приходят в ярость, ведь все знают, что люди говорят правду. Может, что-то и звучит обидно, но не потому, что хотят сказать гадость. — На лице Лин снова появились ямочки. — У нас не так, как везде.
Я засмеялся:
— Беби, ты можешь себе представить, если бы было везде, как у вас? И все стали бы вдруг абсолютно честными? Не было бы ни войн, ни недоразумений. Не было бы ни коммунистов, ни Эмиля Поста. Не нужны стали бы суды. Отпала бы необходимость даже в детективах! Можно было бы просто спросить человека: «Кто это сделал?» — а он ответил бы: "Я".
Она захлопала в ладоши.
— Подумать только! Рекламные агенты говорили бы: «Эта маленькая пилюлька не вылечит ваш желчный пузырь, а этот шампунь не уничтожит перхоть. Они вообще не помогут ни от чего. Бесполезны».
Лин закатилась смехом, и я присоединился к ней, но вдруг вспомнил о моем деле, и это меня сразу же отрезвило.
— О, продолжай смеяться! Что случилось?
— Просто подумал, что в вашем очаровательном мире я оказался бы в тяжелой ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Мне очень жаль, Шелл, — проговорила мягко. — Ты уверен, что это был Траммел?
— Да, беби, уверен! Были сумерки, но все его хорошо разглядели. Лицо исковеркалось только с одной стороны. Ты же знаешь, как выглядела эта старая шляпа? Никто никогда не спутал бы его ни с каким другим человеческим существом. И никого нельзя за него принять. Нет, Лин, Траммелу капут.
— Что же ты теперь будешь делать, Шелл?
— Хороший вопрос.
Честно говоря, я понятия не имел, что теперь можно будет предпринять. Мозг мой совершенно отупел от внезапности происшедшего. Мы молча сидели на кушетке. Я откинулся, закрыв глаза. Через минуту почувствовал на щеке дыхание Лин, а потом ее губы — мягкие, теплые и нежные.
Я повернулся к ней, ее губы скользнули по моим, все еще теплые, мягкие и нежные, но ставшие уже более требовательными. Я притянул Лин к себе, крепко прижал. Где-то в глубине ее горла раздавались мурлыкающие звуки. Не открывая глаз, она заговорила со мной почти шепотом.
* * *
Утром небо изменилось, стало сыро и холодно. Для депрессии мне не хватало только этой мрачной, серой погоды. Никогда еще я не был так подавлен, как вчера вечером.
Теперь я сидел на кушетке, а Лин — у меня на коленях. И эхо была одна из причин, по которой сегодня я почувствовал себя лучше. Эта женщина умела говорить хорошие слова. У нее был прекрасный логический ум, которым она, однако, пользовалась не всегда, будучи женщиной, а время от времени, как психиатр. И женщина, и психиатр были потрясающие! Постепенно я вернулся к нормальному состоянию.
— Представь себе самое худшее, Шелл, — бормотала она. — Даже если все поверят в ужасные вещи, которые сейчас о тебе говорят, ты ведь знаешь, что это не правда. И я тоже знаю это.
— Здорово! А что дальше? Найти остров, построить там хижину и загорать в течение пятидесяти лет? Подумай только, как замечательно это будет!
На очаровательных гладких щечках появились ямочки.
— Не говори глупостей, Шелл! Ты должен что-то предпринять. Мы знаем, что ты не виновен, значит, должен быть какой-то способ доказать это.
Я хмыкнул.
Она соскользнула с моих коленей:
— Пойду приготовлю кофе, а ты сосредоточься.
Пока она шумела на кухне, я действительно сосредоточился, но безрезультатно. Мир вокруг меня был в огне. Я не мог свободно ходить по улицам, разговаривать с людьми, задавать вопросы и даже стукнуть кого-нибудь по голове.
С утра пораньше мы с Лин прочли утренние газеты и прослушали новости по радио. Всюду обсуждалось последнее событие.
«Наставники» утверждали, что это я взорвал Траммела, разорвав его на куски.
Больше никто такого не говорил, но мое имя все время упоминалось, поскольку парень, которого я сбил с ног, сообщил, что видел меня на месте трагедии. И хотя допускалась возможность несчастного случая, поскольку, как я и сам подумал прошлым вечером, там находились различные взрывчатые вещества и даже смышленый шестилетний ребенок мог устроить взрыв, журналисты на все лады продолжали мусолить мою встречу с Траммелом и «наставниками», а также мое «нападение» на «Мастера» в понедельник. Меня это не очень удивило. Ну и разумеется, множество стрел летело в адрес полиции. На нее и раньше оказывалось давление, но теперь ее просто душили.
Вошла Лин с двумя чашками кофе.
— Ну, так что же ты вычислил?
Я взглянул на нее.
Она улыбнулась:
— Послушай, Шелл, мы слишком много об этом думаем. Это, заметьте, сэр, говорит психиатр. Перестань на какое-то время думать, освободи голову. Пусть работает подсознание.
— О'кей, психиатр! Потребуется нечто большее, чем мое подсознание, сознание и еще восемь чудес, чтобы выбраться из этого дерьма. Ну ладно! Давай поговорим о тебе. Я ведь правда знаю о тебе очень мало. Во-первых, как случилось, что такая молодая, привлекательная женщина стала психиатром?
— Мой отец был психиатром в Дьюке. Поэтому с детства я тоже хотела стать психиатром. Вот и все. Не могу сказать, что благословляю час, когда приняла такое решение, но и не жалуюсь.
Я закончила среднюю школу, шесть лет училась в колледже, потом четыре года в медицинском училище, затем еще четыре в медицинском институте, два года была интерном. После этого несколько месяцев занималась частной практикой, а потом попала в «Гринхейвен».
— Кстати, что там у вас делается? Какие-то типы бродят по коридорам, снаружи тоже происходят странные вещи. Я там увидел и услышал немало непонятного.
— Видишь ли, «Гринхейвен» несколько отличается от большинства подобных лечебниц. У нас действительно среди пациентов нет убийц, как тебе известно. — Она улыбнулась. — Только среди персонала. Больные проходят обычный курс лечения, но при этом особое внимание мы уделяем честности и откровенности.
Я нахмурился:
— А как это увязать с тем, что на людей надевают смирительные рубашки?
Лин снова улыбнулась:
— У нас редко появляются больные в таком тяжелом состоянии, в каком, предполагалось, находился ты. В основном мы имеем дело с умственным расстройством. Это серьезная вещь. Так вот, мы заставляем пациентов быть предельно откровенными друг с другом, и это все, что применяется к большинству из них. Они так привыкли к большим и маленьким хитростям, что многим из них трудно вести себя иначе. Но постепенно такой метод поразительно улучшает их умственное здоровье, поскольку нечестность и обман, которыми эти люди постоянно пользовались в жизни, тревожили их больше всего, независимо от того, сознавали они это или нет. Отсюда и произошли их неврозы.
— Мне кажется, я наблюдал ваш лечебный процесс в действии. — И рассказал ей о двух старых ведьмах.
Лин рассмеялась.
— А многим из ваших подопечных выбивают зубы?
— Никому. Такое может случиться в «Подунке», но в «Гринхейвене» — никогда! У нас не приходят в ярость, ведь все знают, что люди говорят правду. Может, что-то и звучит обидно, но не потому, что хотят сказать гадость. — На лице Лин снова появились ямочки. — У нас не так, как везде.
Я засмеялся:
— Беби, ты можешь себе представить, если бы было везде, как у вас? И все стали бы вдруг абсолютно честными? Не было бы ни войн, ни недоразумений. Не было бы ни коммунистов, ни Эмиля Поста. Не нужны стали бы суды. Отпала бы необходимость даже в детективах! Можно было бы просто спросить человека: «Кто это сделал?» — а он ответил бы: "Я".
Она захлопала в ладоши.
— Подумать только! Рекламные агенты говорили бы: «Эта маленькая пилюлька не вылечит ваш желчный пузырь, а этот шампунь не уничтожит перхоть. Они вообще не помогут ни от чего. Бесполезны».
Лин закатилась смехом, и я присоединился к ней, но вдруг вспомнил о моем деле, и это меня сразу же отрезвило.
— О, продолжай смеяться! Что случилось?
— Просто подумал, что в вашем очаровательном мире я оказался бы в тяжелой ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49