Конрад дрожащими пальцами взял лежавшую сверху руку и перевернул ее. Язва на ладони стала такой же твердой и черной. Тронув ее пальцем, он обнаружил, что, уходя внутрь на ладони, она выдвигается на тыльной стороне, и наоборот, словно на общем стержне.
Опершись рукой о край стола, Конрад преклонил колени и возвел взгляд к фигуре распятого Христа над алтарем. В сердце его снизошел покой, какого он не знал с часа, когда в его хижине появилась Амата. Напряжение и боль последних тридцати двух месяцев исчезли, смытые прохладной волной понимания.
Теперь он знал. Подобно Джанкарло ди Маргерита, он собственными перстами коснулся гвоздя – гвоздя в ладони мертвого прокаженного!
– Я должен задать еще два вопроса, – обратился Конрад к Маттео, зайдя к нему после отпевания. – Могут ли симптомы проказы проявиться внезапно, скажем, в течение сорока дней?
Он наклонился вперед, упершись локтями в стол. Все нити были у него в руках, и не хватало лишь нескольких узелков, чтобы сплести их между собой. Картина, вытканная для него наставником, могла подорвать всеобщее почитание святого Франциска. Но Конраду истинная история стигматов представлялась более чудесной и возвышенной, чем любой миф, так же как истинная история буйной юности Франческо превосходила подчищенную версию Бонавентуры.
– Как правило, они проявляются постепенно в течение довольно продолжительного времени, – ответил Маттео. – Но мне известны случаи, когда проказа проявлялась за одну ночь, в приступе мучительных судорог. В подобных случаях воспаление охватывает тыльную сторону ладоней и верхнюю поверхность ступней. Руки в особенности становятся горячими, распухают и чрезвычайно болезненны.
Врач коснулся пальцами выпуклых вен на своей ладони, указывая пораженный участок.
– Такое острое состояние может длиться несколько дней или недель, после чего наступает онемение. Когда воспаление спадает, суставы и сухожилия усыхают, застывают в том положении, какое приняли на острой стадии болезни. Ты видел такие сведенные когтями пальцы у некоторых наших пациентов.
– А глаза?
Маттео одобрительно кивнул, довольный вопросом.
– Ты наблюдателен, брат. Верно, острая проказа в первую очередь поражает руки и ноги – но также и глаза. Обычно она кончается слепотой: прежде всего из-за истощения радужной оболочки, а еще потому, что приводит к параличу лицевых мышц, и больной не может прикрывать веки против палящих солнечных лучей. Потому-то мы и усаживаем пациентов спиной к свету.
Конрад склонил голову, погладил свою седую бороду на груди.
– Да, верно, Лео все написал верно.
Его захватывала наступающая изнутри пустота, чувство потери, сходное с тем, какое – он знал со слов Розанны – наступает после родов, или, может быть, с тем, что чувствует художник, завершивший многолетний труд.
– Брат?
Встревоженный голос Маттео вернул Конрада к действительности. Он понял вдруг, что должен разделить с врачом свое открытие, рассказать о длившихся почти три года поисках. Многознающий мирянин, для которого его выводы не столь грозны, как для последователей святого Франциска, выслушает его с большим пониманием и сочувствием, чем братья по ордену.
Слова, способные полностью переменить историю ордена, хлынули потоком. В тесной комнатушке, в укромной долине, где скрывался лазарет, Конрад рассказывал о любви Франческо к прокаженным, о Монте Ла Верна и хвалебном гимне, продиктованном там, о слепоте, возникшей в тех же горах, о том, каким увидела донна Джакома мертвого святого, о белоснежной коже и ране на груди, подобной розе, о том, как Элиас похитил и скрыл тело Франциска, как министры-провинциалы подделали историю его жизни. Наконец он рассказал врачу о письме Лео и о своих попытках разгадать его смысл. Теперь он казался ясным: Pauper Christi – прокаженный, которому служил Лео – был не кто иной, как ассизский «беднячок», Il Poverelli di Christo.
Маттео как зачарованный выслушал долгое повествование.
– Но ваш святой Франциск, – спросил он наконец, – никогда сам не говорил о стигматах, никогда не заявлял, говоря словами святого Павла: «ego stigmata Domini Jesu Christi in corpore meo porto» – «я ношу на теле раны Господа нашего Иисуса Христа»?
– Он говорил только: «Моя тайна принадлежит мне». Но радость его на горе Ла Верна – это вполне правдоподобно. Он в глубочайшем смирении всегда стремился принизить себя. Он бы с большей благодарностью принял от серафима дар проказы, нежели стигматы, считая себя заслуживающим первого и недостойным второго. После пребывания на Ла Берне он мог воистину сказать вместе с распятым Господом: «Я червь, не человек». Он разделил смирение Христа, не разделяя славы Его ран.
– Но ты готов поверить, что он видел ангела? – спросил Маттео. – Хотя мог к тому времени уже потерять зрение?
Сомнение в голосе врача показалось Конраду обидным.
– И слепой способен видеть внутренним взором, – сказал он и, помедлив немного, тихо добавил: – Я сам пережил нечто подобное в полной темноте тюремной камеры.
Маттео с минуту молча мерил его взглядом и наконец кивнул.
– Конечно. Прости меня, брат. Я рассматриваю это явление с точки зрения медика и, пожалуй, не удивлюсь, узнав, что человек, сорок дней постившийся, углубившийся в размышления об архангеле Михаиле и Святом Кресте, увидел плывущего перед ним серафима, пораженного ранами Господними. Что до меня, мне представляется более значимым духовное преображение, пережитое святым Франциском на горе Ла Верна, нежели его физические проявления.
– Как так? – не понял Конрад.
– Когда император вручает солдату за доблесть высокую награду, люди славят героя. Однако награда – лишь знак совершенного в бою подвига. – Он оттянул край своей врачебной мантии. – Мои пациенты с почтением и трепетом взирают на мое одеяние, а ведь оно ничего бы не значило без долгих лет учения, которыми я его заслужил. Ты следишь за моей мыслью?
– Ты хочешь сказать, что не важно – что случилось на Ла Берне с телом Франциска? Что больше значит духовный подвиг, заслуживший эту награду?
– Да, для меня – а я считаю себя искренним христианином. Меня больше впечатляет жизнь, отданная духовному совершенствованию, к которому и я способен стремиться, нежели стигматы, которые недоступны ни мне, ни даже моему воображению.
Конрад невольно взглянул на легкое вздутие на лице Маттео.
– Однако ты можешь разделить с ним смиреннейшие его раны.
– Верно, и впредь я буду думать о нем, когда мне придется бороться с жалостью к себе.
Маттео постучал пальцами по столу, раздумывая, стоит ли говорить дальше, и решившись, поднял глаза на собеседника:
– Так или иначе, по чисто врачебным соображениям я никогда не верил рассказам о стигматах святого Франциска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Опершись рукой о край стола, Конрад преклонил колени и возвел взгляд к фигуре распятого Христа над алтарем. В сердце его снизошел покой, какого он не знал с часа, когда в его хижине появилась Амата. Напряжение и боль последних тридцати двух месяцев исчезли, смытые прохладной волной понимания.
Теперь он знал. Подобно Джанкарло ди Маргерита, он собственными перстами коснулся гвоздя – гвоздя в ладони мертвого прокаженного!
– Я должен задать еще два вопроса, – обратился Конрад к Маттео, зайдя к нему после отпевания. – Могут ли симптомы проказы проявиться внезапно, скажем, в течение сорока дней?
Он наклонился вперед, упершись локтями в стол. Все нити были у него в руках, и не хватало лишь нескольких узелков, чтобы сплести их между собой. Картина, вытканная для него наставником, могла подорвать всеобщее почитание святого Франциска. Но Конраду истинная история стигматов представлялась более чудесной и возвышенной, чем любой миф, так же как истинная история буйной юности Франческо превосходила подчищенную версию Бонавентуры.
– Как правило, они проявляются постепенно в течение довольно продолжительного времени, – ответил Маттео. – Но мне известны случаи, когда проказа проявлялась за одну ночь, в приступе мучительных судорог. В подобных случаях воспаление охватывает тыльную сторону ладоней и верхнюю поверхность ступней. Руки в особенности становятся горячими, распухают и чрезвычайно болезненны.
Врач коснулся пальцами выпуклых вен на своей ладони, указывая пораженный участок.
– Такое острое состояние может длиться несколько дней или недель, после чего наступает онемение. Когда воспаление спадает, суставы и сухожилия усыхают, застывают в том положении, какое приняли на острой стадии болезни. Ты видел такие сведенные когтями пальцы у некоторых наших пациентов.
– А глаза?
Маттео одобрительно кивнул, довольный вопросом.
– Ты наблюдателен, брат. Верно, острая проказа в первую очередь поражает руки и ноги – но также и глаза. Обычно она кончается слепотой: прежде всего из-за истощения радужной оболочки, а еще потому, что приводит к параличу лицевых мышц, и больной не может прикрывать веки против палящих солнечных лучей. Потому-то мы и усаживаем пациентов спиной к свету.
Конрад склонил голову, погладил свою седую бороду на груди.
– Да, верно, Лео все написал верно.
Его захватывала наступающая изнутри пустота, чувство потери, сходное с тем, какое – он знал со слов Розанны – наступает после родов, или, может быть, с тем, что чувствует художник, завершивший многолетний труд.
– Брат?
Встревоженный голос Маттео вернул Конрада к действительности. Он понял вдруг, что должен разделить с врачом свое открытие, рассказать о длившихся почти три года поисках. Многознающий мирянин, для которого его выводы не столь грозны, как для последователей святого Франциска, выслушает его с большим пониманием и сочувствием, чем братья по ордену.
Слова, способные полностью переменить историю ордена, хлынули потоком. В тесной комнатушке, в укромной долине, где скрывался лазарет, Конрад рассказывал о любви Франческо к прокаженным, о Монте Ла Верна и хвалебном гимне, продиктованном там, о слепоте, возникшей в тех же горах, о том, каким увидела донна Джакома мертвого святого, о белоснежной коже и ране на груди, подобной розе, о том, как Элиас похитил и скрыл тело Франциска, как министры-провинциалы подделали историю его жизни. Наконец он рассказал врачу о письме Лео и о своих попытках разгадать его смысл. Теперь он казался ясным: Pauper Christi – прокаженный, которому служил Лео – был не кто иной, как ассизский «беднячок», Il Poverelli di Christo.
Маттео как зачарованный выслушал долгое повествование.
– Но ваш святой Франциск, – спросил он наконец, – никогда сам не говорил о стигматах, никогда не заявлял, говоря словами святого Павла: «ego stigmata Domini Jesu Christi in corpore meo porto» – «я ношу на теле раны Господа нашего Иисуса Христа»?
– Он говорил только: «Моя тайна принадлежит мне». Но радость его на горе Ла Верна – это вполне правдоподобно. Он в глубочайшем смирении всегда стремился принизить себя. Он бы с большей благодарностью принял от серафима дар проказы, нежели стигматы, считая себя заслуживающим первого и недостойным второго. После пребывания на Ла Берне он мог воистину сказать вместе с распятым Господом: «Я червь, не человек». Он разделил смирение Христа, не разделяя славы Его ран.
– Но ты готов поверить, что он видел ангела? – спросил Маттео. – Хотя мог к тому времени уже потерять зрение?
Сомнение в голосе врача показалось Конраду обидным.
– И слепой способен видеть внутренним взором, – сказал он и, помедлив немного, тихо добавил: – Я сам пережил нечто подобное в полной темноте тюремной камеры.
Маттео с минуту молча мерил его взглядом и наконец кивнул.
– Конечно. Прости меня, брат. Я рассматриваю это явление с точки зрения медика и, пожалуй, не удивлюсь, узнав, что человек, сорок дней постившийся, углубившийся в размышления об архангеле Михаиле и Святом Кресте, увидел плывущего перед ним серафима, пораженного ранами Господними. Что до меня, мне представляется более значимым духовное преображение, пережитое святым Франциском на горе Ла Верна, нежели его физические проявления.
– Как так? – не понял Конрад.
– Когда император вручает солдату за доблесть высокую награду, люди славят героя. Однако награда – лишь знак совершенного в бою подвига. – Он оттянул край своей врачебной мантии. – Мои пациенты с почтением и трепетом взирают на мое одеяние, а ведь оно ничего бы не значило без долгих лет учения, которыми я его заслужил. Ты следишь за моей мыслью?
– Ты хочешь сказать, что не важно – что случилось на Ла Берне с телом Франциска? Что больше значит духовный подвиг, заслуживший эту награду?
– Да, для меня – а я считаю себя искренним христианином. Меня больше впечатляет жизнь, отданная духовному совершенствованию, к которому и я способен стремиться, нежели стигматы, которые недоступны ни мне, ни даже моему воображению.
Конрад невольно взглянул на легкое вздутие на лице Маттео.
– Однако ты можешь разделить с ним смиреннейшие его раны.
– Верно, и впредь я буду думать о нем, когда мне придется бороться с жалостью к себе.
Маттео постучал пальцами по столу, раздумывая, стоит ли говорить дальше, и решившись, поднял глаза на собеседника:
– Так или иначе, по чисто врачебным соображениям я никогда не верил рассказам о стигматах святого Франциска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119