Колле д'Инферно. Ему мешало вспоминать видение ее темных глаз, прямо и честно смотревших ему в лицо. Он так и не вспомнил.
Что ж, не важно. Он нашел фра Джакоба, на шаг приблизился к пониманию того, что подразумевал Лео под словами «secretum meum mihi». И эта тайна была как-то связана с видением серафима на горе Ла Верна.
14
Конрад, раскрыв на коленях молитвенник, отдыхал под осенней листвой деревьев во дворике дома донны Джако-мы. Ответов на загадки Лео он больше не получил, но матрона охотно взялась помогать ему в других вопросах. Едва он заговорил, как важно ему проникнуть в библиотеку Сак-ро Конвенто, она мгновенно поняла, что значит для отшельника его запущенная внешность, и тут же послала за служанкой, которая стригла й брила живущих в доме мужчин. Правда, Конрад отказался подпустить к себе женщину. Он помнил историю падения Самсона и извлек из нее урок: не допускай женщину касаться своей головы. Однако, понимая, как важно привести в порядок заросшую тонзуру, он нехотя согласился на предложение нанять для него городского цирюльника.
Тот постарался на славу: выбрил макушку и шею, так что тонзура стала отчетливо видна. Довольный Конрад похвалил мастера донне Джакоме и ее управителю: цирюльник еще и подмел пол, тщательно собрав обрезки волос до единой пряди. Маэстро Роберто расхохотался.
Донна Джакома поспешила объяснить:
– Он, фра Конрад, прослышал, что вы близкий друг брата Лео, которого мы все почитаем, и что тот считал вас человеком святой жизни. Не надо краснеть, брат. Лео высоко ценил вас. Ну а цирюльник, человек небогатый, просто запасает на старость возможные источники дохода. Случись, что вы умрете и будете причислены к лику святых, эти обрезки на много лет обеспечат ему безбедное существование.
– Он сочтет большой любезностью, если вы не станете долго тянуть, – вставил Роберто. – Канонизация занимает не один год. Наш цирюльник побрил немало монашеских голов и всегда собирал обрезки – на всякий случай. Он хранит их в особых горшочках, помеченных понятными ему одному значками.
Теперь ветерок, пробравшийся во двор, холодил Конраду голую шею и макушку. Отшельник закрыл молитвенник, усмехнулся простодушной вере горожанина и его деловитой хитрости. Из тени у дверей к нему, прихрамывая, направлялась хозяйка, зажавшая под мышкой сверток серой материи. Как видно, она терпеливо дожидалась, пока он закончит дневную молитву.
– Горожане часто передают через меня подарки для братии, – заговорила она. – Известно, что вам не дозволено иметь дело с деньгами. Но вчера одна дама дала мне два сольди, и я купила на них материю для новой сутаны. Она просила в благодарность помолиться о спасении ее души.
Она ждала ответа. Конрад пожал плечами и взмахнул рукой:
– Наверно, я должен ее взять и конечно помолюсь за ее душу, но, – он прижал к груди свою потертую рясу, – прошу вас, донна Джакома, оставьте мою старую подругу подождать в вашем доме, пока мы с ней вместе вернемся в нашу хижину.
Он погладил заплату на рукаве так нежно, как мать гладит ранку на руке своего ребенка.
– Только если вы позволите ее выстирать. Со всем уважением к вашей духовной твердости, в моем доме паразиты не встречают такого теплого приема, как у вас на груди.
Конрад кивнул, заставив себя изобразить на лице улыбку. Неужели это та самая женщина, которую святой Франциск восхвалял за мужество? Так могла бы рассуждать простая домохозяйка. Он потер себе плечо, ощутив волдыри и ссадины от множества укусов и расчесов, столь спасительных для умерщвления плоти.
– Поступайте, как сочтете нужным.
Он постарался разжать челюсти, которые сжимались все крепче с каждым новым предложением. Сердце его негодовало, однако умом отшельник признавал необходимость маскировки.
Донна Джакома не сразу решилась продолжить, а когда заговорила, голос ее звучал робко что само по себе было неслыханно. Впрочем, отшельник перестал удивляться, как только вник в ее нелепейшее предложение:
– Ряса будет готова к утру, – сказала она. – И, если хотите, я прикажу к этому времени согреть вам воду для мытья.
На сей раз она воистину перешла границы!
– Мадонна, сколько раз, сидя у ног нашего учителя, слышали вы о том, что мыться непристойно и ванна развращает душу? – Он жарко покраснел, на миг представив себя голым. – Мало того, что мы предстаем в своей наготе – простите, что я произнес это слово! – но мы еще нежим тело тепой водой, возбуждая чувственность ее течением по коже...
– Ни слова более, брат. Я ожидала такого ответа. Я не смею подвергать вас искушению, как вы не посмели бы лишить ваших маленьких друзей источника привычной пищи.
Может быть, она улыбалась, но в тени он не смог рассмотреть ее лица, а она поспешно повернулась и зашаркала к дому. Бесспорно, она добрая и милосердная женщина, лучшая из всех, кого он знал, кроме только Розанны, но как досадно видеть ее подверженной той же низменной заботе о чистоте, какой отличаются более мелкие и легкомысленные женские души!
В день епископа Дионисия и Елевтерия-мученика в Ассизи открылась ярмарка. Отшельник, уже третий день обитавший в доме донны Джакомы, решился испытать свою новую наружность в широком мире. Одетый в новенькую сутану и сандалии, безбородый и почти лысый, он ощущал себя чужеземцем в незнакомой стране. Прежде чем являться в Сакро Конвенто, надо было привыкнуть к новому облику, смешавшись с толпой на улицах.
Ярмарка продолжалась три недели, но с первого дня любопытство вывело на улицы горожан всех сословий. Народу было густо, как звезд на безоблачном небе. Вилланы в чисто отмытых туниках вели за собой испуганных детей и жен, волочили тележки, погоняли нагруженных товаром осликов, разевали рты на полные городских диковинок лотки и прилавки. Нелегко придется в ближайшие недели управляющим и надсмотрщикам! У вилланов и после жатвы хватает дела: чинить упряжь, точить серпы и лемехи, собирать хворост и чинить крыши, а как тут удержишь их при хозяйстве?
У каждого оправдание наготове. Одному нужна соль – запасать впрок мясо. Другой провожает жену, которая собралась покупать краску для одежды малышам. Ведь и женщины во время ярмарки не станут штопать, чесать шерсть или отливать свечи для своей госпожи. И среди своих мелких закупок каждая найдет время пощупать павлинье перо или розовую кожу феникса, поглазеть на жонглеров и танцующего медведя, поплакать над балладами торговца, продающего свои вирши тем, кто умеет читать. И надсмотрщикам остается только вздыхать о потерянном времени, да самим бродить по ярмарке, нагружая возы покупками: киноварной краской и мареной на одежду господам, ножницами для стрижки овец, чесалками для шерсти, веретенами, ворсовальными шишками и жиром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Что ж, не важно. Он нашел фра Джакоба, на шаг приблизился к пониманию того, что подразумевал Лео под словами «secretum meum mihi». И эта тайна была как-то связана с видением серафима на горе Ла Верна.
14
Конрад, раскрыв на коленях молитвенник, отдыхал под осенней листвой деревьев во дворике дома донны Джако-мы. Ответов на загадки Лео он больше не получил, но матрона охотно взялась помогать ему в других вопросах. Едва он заговорил, как важно ему проникнуть в библиотеку Сак-ро Конвенто, она мгновенно поняла, что значит для отшельника его запущенная внешность, и тут же послала за служанкой, которая стригла й брила живущих в доме мужчин. Правда, Конрад отказался подпустить к себе женщину. Он помнил историю падения Самсона и извлек из нее урок: не допускай женщину касаться своей головы. Однако, понимая, как важно привести в порядок заросшую тонзуру, он нехотя согласился на предложение нанять для него городского цирюльника.
Тот постарался на славу: выбрил макушку и шею, так что тонзура стала отчетливо видна. Довольный Конрад похвалил мастера донне Джакоме и ее управителю: цирюльник еще и подмел пол, тщательно собрав обрезки волос до единой пряди. Маэстро Роберто расхохотался.
Донна Джакома поспешила объяснить:
– Он, фра Конрад, прослышал, что вы близкий друг брата Лео, которого мы все почитаем, и что тот считал вас человеком святой жизни. Не надо краснеть, брат. Лео высоко ценил вас. Ну а цирюльник, человек небогатый, просто запасает на старость возможные источники дохода. Случись, что вы умрете и будете причислены к лику святых, эти обрезки на много лет обеспечат ему безбедное существование.
– Он сочтет большой любезностью, если вы не станете долго тянуть, – вставил Роберто. – Канонизация занимает не один год. Наш цирюльник побрил немало монашеских голов и всегда собирал обрезки – на всякий случай. Он хранит их в особых горшочках, помеченных понятными ему одному значками.
Теперь ветерок, пробравшийся во двор, холодил Конраду голую шею и макушку. Отшельник закрыл молитвенник, усмехнулся простодушной вере горожанина и его деловитой хитрости. Из тени у дверей к нему, прихрамывая, направлялась хозяйка, зажавшая под мышкой сверток серой материи. Как видно, она терпеливо дожидалась, пока он закончит дневную молитву.
– Горожане часто передают через меня подарки для братии, – заговорила она. – Известно, что вам не дозволено иметь дело с деньгами. Но вчера одна дама дала мне два сольди, и я купила на них материю для новой сутаны. Она просила в благодарность помолиться о спасении ее души.
Она ждала ответа. Конрад пожал плечами и взмахнул рукой:
– Наверно, я должен ее взять и конечно помолюсь за ее душу, но, – он прижал к груди свою потертую рясу, – прошу вас, донна Джакома, оставьте мою старую подругу подождать в вашем доме, пока мы с ней вместе вернемся в нашу хижину.
Он погладил заплату на рукаве так нежно, как мать гладит ранку на руке своего ребенка.
– Только если вы позволите ее выстирать. Со всем уважением к вашей духовной твердости, в моем доме паразиты не встречают такого теплого приема, как у вас на груди.
Конрад кивнул, заставив себя изобразить на лице улыбку. Неужели это та самая женщина, которую святой Франциск восхвалял за мужество? Так могла бы рассуждать простая домохозяйка. Он потер себе плечо, ощутив волдыри и ссадины от множества укусов и расчесов, столь спасительных для умерщвления плоти.
– Поступайте, как сочтете нужным.
Он постарался разжать челюсти, которые сжимались все крепче с каждым новым предложением. Сердце его негодовало, однако умом отшельник признавал необходимость маскировки.
Донна Джакома не сразу решилась продолжить, а когда заговорила, голос ее звучал робко что само по себе было неслыханно. Впрочем, отшельник перестал удивляться, как только вник в ее нелепейшее предложение:
– Ряса будет готова к утру, – сказала она. – И, если хотите, я прикажу к этому времени согреть вам воду для мытья.
На сей раз она воистину перешла границы!
– Мадонна, сколько раз, сидя у ног нашего учителя, слышали вы о том, что мыться непристойно и ванна развращает душу? – Он жарко покраснел, на миг представив себя голым. – Мало того, что мы предстаем в своей наготе – простите, что я произнес это слово! – но мы еще нежим тело тепой водой, возбуждая чувственность ее течением по коже...
– Ни слова более, брат. Я ожидала такого ответа. Я не смею подвергать вас искушению, как вы не посмели бы лишить ваших маленьких друзей источника привычной пищи.
Может быть, она улыбалась, но в тени он не смог рассмотреть ее лица, а она поспешно повернулась и зашаркала к дому. Бесспорно, она добрая и милосердная женщина, лучшая из всех, кого он знал, кроме только Розанны, но как досадно видеть ее подверженной той же низменной заботе о чистоте, какой отличаются более мелкие и легкомысленные женские души!
В день епископа Дионисия и Елевтерия-мученика в Ассизи открылась ярмарка. Отшельник, уже третий день обитавший в доме донны Джакомы, решился испытать свою новую наружность в широком мире. Одетый в новенькую сутану и сандалии, безбородый и почти лысый, он ощущал себя чужеземцем в незнакомой стране. Прежде чем являться в Сакро Конвенто, надо было привыкнуть к новому облику, смешавшись с толпой на улицах.
Ярмарка продолжалась три недели, но с первого дня любопытство вывело на улицы горожан всех сословий. Народу было густо, как звезд на безоблачном небе. Вилланы в чисто отмытых туниках вели за собой испуганных детей и жен, волочили тележки, погоняли нагруженных товаром осликов, разевали рты на полные городских диковинок лотки и прилавки. Нелегко придется в ближайшие недели управляющим и надсмотрщикам! У вилланов и после жатвы хватает дела: чинить упряжь, точить серпы и лемехи, собирать хворост и чинить крыши, а как тут удержишь их при хозяйстве?
У каждого оправдание наготове. Одному нужна соль – запасать впрок мясо. Другой провожает жену, которая собралась покупать краску для одежды малышам. Ведь и женщины во время ярмарки не станут штопать, чесать шерсть или отливать свечи для своей госпожи. И среди своих мелких закупок каждая найдет время пощупать павлинье перо или розовую кожу феникса, поглазеть на жонглеров и танцующего медведя, поплакать над балладами торговца, продающего свои вирши тем, кто умеет читать. И надсмотрщикам остается только вздыхать о потерянном времени, да самим бродить по ярмарке, нагружая возы покупками: киноварной краской и мареной на одежду господам, ножницами для стрижки овец, чесалками для шерсти, веретенами, ворсовальными шишками и жиром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119