Грязь запеклась и на волосатых голых ногах.
Оба путника остановились в двух шагах от телеги. Маленький вылез первым, пискнув:
– Servite pauperes Christi, отец мой. Прямо как писал Лео!
– Чего это он бормочет? – перебил Примо. – Вздумает надо мной насмехаться – башку расшибу и не посмотрю на послушническую рясу.
– Он говорит, что мы должны тебе помочь, – ответил старший монах.
Примо сдернул с головы круглую шапочку и ею вытер лицо.
– Как? Вы же испачкаете надушенные пальчики! Я думал, вам позволено касаться только святых реликвий да монет.
– Нужна тебе помощь или нет? – равнодушно спросил монах.
Он явно не понимал шуток.
– Простите, простите, падре. Ясно, нужна. На дареного коня не мочись, как у нас говорят.
Он бросил послушнику стрекало.
– Держи, братец. Посмотрим, сумеешь ли воскресить этого одра. А мы, коль падре не прочь, подналяжем сзади.
Монах разглядывал вола.
– Маловат он у тебя.
– Ага. В том-то и беда. Ему всего второй год пошел, да у меня других не осталось. За отходную по моей матери падре забрал его мамашу. Вы же сами из воровской шайки, знаете, как оно бывает.
– Твой духовник имел право на посмертную дань. По старинному обычаю он берет лучшую скотину. – Бесцветные глаза монаха уперлись прямо в лицо Примо. – Человеку, которому нужна помощь, стоило бы придержать язык.
Примо выпрямился в полный рост и собирался послать собеседника куда следует, когда вмешался мальчишка.
– Я готов и жду только, когда вы оба закончите браниться.
Монах не сводил с крестьянина холодных серых глаз. В такие только заглянешь – считай, проклят. Примо теперь не с руки было с ним ссорится, так что он просто повернулся к задку телеги.
– Давайте, падре.
Тот уперся плечом в обод огромного колеса. Мальчишка с криком потянул телегу спереди, свободной рукой погоняя вола. Сосновые ветки затрещали, запах размолотой колесом хвои заглушил душный запах скотины, и телега медленно поползла вперед. Колокольчик на шее вола равномерно позвякивал.
– Толкай-толкай! – крикнул Примо. – Вывезете меня на сухое место – подвезу обоих. Теперь впереди пару лиг будет твердая дорога.
Все трое не жалели сил, и даже вол, казалось, взбодрился, почувствовав подмогу.
– Хорошая скотинка. Умница, Юпитер. Хороший мальчик. Давай, верти колеса!
Выбравшись на край ложбины, монахи радостно вскрикнули. Примо хлопнул старшего между лопаток. Монах покачнулся, однако ответил крестьянину широкой улыбкой.
– Неплохая работенка, – воскликнул он.
Примо забрался на телегу и дружелюбно предложил:
– Ну, кто тут устал? Есть место для одного.
– Нет, нам привычней ходить пешком, – возразил монах, – однако мы благодарим тебя за приглашение.
– Я бы не отказался проехаться, – вздохнул послушник и погладил правое плечо. – До сих пор болит. Ты мне поможешь залезть?
Примо протянул ему обе руки.
– Подсадите-ка парнишку, падре. Паренек весело рассмеялся.
– Слышали, брат Конрад? Подсадите-ка меня.
– Фабиано! Ты забываешься!
Примо фыркнул, дернул хорошенько, и мальчишка оказался у него на коленях. Монах сердито насупился, и отвернулся, когда послушник показал ему язык.
– Надеюсь, тебе не тяжело. Сиденье-то узковато, – обратился он к Примо.
– У меня была раз коровенка – раз в двадцать потяжельше, – добродушно проворчал тот. – Я никогда не садился доить ее у стены. Как навалится, так и вылетишь сквозь стену. – Он прищурясь смотрел на мальчика. – А наставник твой, похоже, ревнует.
И, подмигнув, он принялся беззаботно напевать:
Ехал по лесу Бова, Розабелла с ним была...
– Фабиано, – прорычал вдруг монах. – Ноги у тебя, болят!
– Пусть ваше зеленоглазое чудовище спит спокойно, – хихикнул Примо. – Ваш послушничек меня не соблазняет.
Монах сердито обернулся к нему, но мальчик заговорил первым.
– Ты женат, синьор?
– Нет, хоть и пора бы, раз мама померла. Нам с отцом нужна хозяйка в доме.
– И я когда-то надеялся, – сказал послушник, – повенчаться с кем-нибудь и нарожать малышей.
– Ну, малышей ты и сейчас можешь наделать, коль тебя не охолостили и отпускают из обители, – усмехнулся Примо. – У нас в селе немало ублюдков с голубыми глазами – точь-в-точь как у нашего падре.
И он так хлопнул мальчишку по тощей ляжке, что тот пискнул.
Монах насмотрелся и наслушался достаточно. Он натянул на голову куколь, прибавил шагу и быстро обогнал телегу. Ноги у него разъезжались на скользкой глине, но он не сдавался и не давал этим двоим нагнать себя.
– Эй, погодите, падре, – крикнул ему вслед Примо. – Я вас хочу кой о чем спросить. Серьезный вопрос.
Монах остановился и подождал возчика, но капюшон с головы не сдвинул. Когда Юпитер поравнялся с ним, Примо заговорил:
– Вы слыхали про пляски на паперти? – Он не видел лица монаха, но глухое ворчание из-под капюшона убедило его, что тот слушает. – Ну, был праздник Богородицы, и все наши упились, как мастеровые, плясали на надгробиях и пели. Всю ночь одна и та же песня: «Пожалей меня, милашка». И кое-кто из них жалел-таки нас по темным уголкам. Но, понимаете, шум да гам под окном всю ночь не Дал падре сомкнуть глаз. Угадайте сами, каков он был на утренней службе: глаза красные, и за алтарь цепляется, чтоб не упасть. Вот возвел он глаза к небу, да только вместо: «Помилуй нас, Господи» вдруг затянул: «Пожалей меня, милашка»! – Примо взревел от хохота и снова грохнул кулаком по колену мальчишки. – Каков скандал! Как вспомню, до сих пор слезы на глазах.
Мальчик от боли вцепился в собственную ногу, однако сумел выдавить смешок. А вот старший его спутник, к разочарованию Примо, отказался принять участие в розыгрыше. Он просто молча зашагал дальше.
– Не в обиду вам, падре! – крикнул ему вслед Примо. – Просто когда я сижу здесь, глядя Юпитеру под хвост, всякий раз вспоминаю священника, который увел его мамашу. Вы-то тут ни при чем.
И он снова загрохотал, скрючившись и икая от смеха.
Священник уже обогнал их на добрую сотню шагов, и мальчик начал беспокойно ерзать. В его темных глазах мелькнуло беспокойство.
– Ты слишком далеко зашел, – сказал он. – Теперь он по-настоящему рассердился.
– Ничего, переживет. Шкура у него толстая, а мне после ночного дождика не мешает посмеяться.
Мальчик соскочил с телеги и зашлепал вслед за своим спутником. Когда послушник нагнал наконец старшего монаха, Примо почувствовал себя зрителем в первом ряду.
«Ого, – размышлял он, – теперь головастику достанется головомойка. Э, да он и сам не дает спуску!» Парочка в длинных грязных рясах очень походила на марионеток Панчинелло и его жену, бранящихся над ширмой и размахивающих длинными тощими ручками. Примо с надеждой ждал, что похожий на девочку монашек схлопочет оплеуху, какую его папа закатывал маме, когда она его задевала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Оба путника остановились в двух шагах от телеги. Маленький вылез первым, пискнув:
– Servite pauperes Christi, отец мой. Прямо как писал Лео!
– Чего это он бормочет? – перебил Примо. – Вздумает надо мной насмехаться – башку расшибу и не посмотрю на послушническую рясу.
– Он говорит, что мы должны тебе помочь, – ответил старший монах.
Примо сдернул с головы круглую шапочку и ею вытер лицо.
– Как? Вы же испачкаете надушенные пальчики! Я думал, вам позволено касаться только святых реликвий да монет.
– Нужна тебе помощь или нет? – равнодушно спросил монах.
Он явно не понимал шуток.
– Простите, простите, падре. Ясно, нужна. На дареного коня не мочись, как у нас говорят.
Он бросил послушнику стрекало.
– Держи, братец. Посмотрим, сумеешь ли воскресить этого одра. А мы, коль падре не прочь, подналяжем сзади.
Монах разглядывал вола.
– Маловат он у тебя.
– Ага. В том-то и беда. Ему всего второй год пошел, да у меня других не осталось. За отходную по моей матери падре забрал его мамашу. Вы же сами из воровской шайки, знаете, как оно бывает.
– Твой духовник имел право на посмертную дань. По старинному обычаю он берет лучшую скотину. – Бесцветные глаза монаха уперлись прямо в лицо Примо. – Человеку, которому нужна помощь, стоило бы придержать язык.
Примо выпрямился в полный рост и собирался послать собеседника куда следует, когда вмешался мальчишка.
– Я готов и жду только, когда вы оба закончите браниться.
Монах не сводил с крестьянина холодных серых глаз. В такие только заглянешь – считай, проклят. Примо теперь не с руки было с ним ссорится, так что он просто повернулся к задку телеги.
– Давайте, падре.
Тот уперся плечом в обод огромного колеса. Мальчишка с криком потянул телегу спереди, свободной рукой погоняя вола. Сосновые ветки затрещали, запах размолотой колесом хвои заглушил душный запах скотины, и телега медленно поползла вперед. Колокольчик на шее вола равномерно позвякивал.
– Толкай-толкай! – крикнул Примо. – Вывезете меня на сухое место – подвезу обоих. Теперь впереди пару лиг будет твердая дорога.
Все трое не жалели сил, и даже вол, казалось, взбодрился, почувствовав подмогу.
– Хорошая скотинка. Умница, Юпитер. Хороший мальчик. Давай, верти колеса!
Выбравшись на край ложбины, монахи радостно вскрикнули. Примо хлопнул старшего между лопаток. Монах покачнулся, однако ответил крестьянину широкой улыбкой.
– Неплохая работенка, – воскликнул он.
Примо забрался на телегу и дружелюбно предложил:
– Ну, кто тут устал? Есть место для одного.
– Нет, нам привычней ходить пешком, – возразил монах, – однако мы благодарим тебя за приглашение.
– Я бы не отказался проехаться, – вздохнул послушник и погладил правое плечо. – До сих пор болит. Ты мне поможешь залезть?
Примо протянул ему обе руки.
– Подсадите-ка парнишку, падре. Паренек весело рассмеялся.
– Слышали, брат Конрад? Подсадите-ка меня.
– Фабиано! Ты забываешься!
Примо фыркнул, дернул хорошенько, и мальчишка оказался у него на коленях. Монах сердито насупился, и отвернулся, когда послушник показал ему язык.
– Надеюсь, тебе не тяжело. Сиденье-то узковато, – обратился он к Примо.
– У меня была раз коровенка – раз в двадцать потяжельше, – добродушно проворчал тот. – Я никогда не садился доить ее у стены. Как навалится, так и вылетишь сквозь стену. – Он прищурясь смотрел на мальчика. – А наставник твой, похоже, ревнует.
И, подмигнув, он принялся беззаботно напевать:
Ехал по лесу Бова, Розабелла с ним была...
– Фабиано, – прорычал вдруг монах. – Ноги у тебя, болят!
– Пусть ваше зеленоглазое чудовище спит спокойно, – хихикнул Примо. – Ваш послушничек меня не соблазняет.
Монах сердито обернулся к нему, но мальчик заговорил первым.
– Ты женат, синьор?
– Нет, хоть и пора бы, раз мама померла. Нам с отцом нужна хозяйка в доме.
– И я когда-то надеялся, – сказал послушник, – повенчаться с кем-нибудь и нарожать малышей.
– Ну, малышей ты и сейчас можешь наделать, коль тебя не охолостили и отпускают из обители, – усмехнулся Примо. – У нас в селе немало ублюдков с голубыми глазами – точь-в-точь как у нашего падре.
И он так хлопнул мальчишку по тощей ляжке, что тот пискнул.
Монах насмотрелся и наслушался достаточно. Он натянул на голову куколь, прибавил шагу и быстро обогнал телегу. Ноги у него разъезжались на скользкой глине, но он не сдавался и не давал этим двоим нагнать себя.
– Эй, погодите, падре, – крикнул ему вслед Примо. – Я вас хочу кой о чем спросить. Серьезный вопрос.
Монах остановился и подождал возчика, но капюшон с головы не сдвинул. Когда Юпитер поравнялся с ним, Примо заговорил:
– Вы слыхали про пляски на паперти? – Он не видел лица монаха, но глухое ворчание из-под капюшона убедило его, что тот слушает. – Ну, был праздник Богородицы, и все наши упились, как мастеровые, плясали на надгробиях и пели. Всю ночь одна и та же песня: «Пожалей меня, милашка». И кое-кто из них жалел-таки нас по темным уголкам. Но, понимаете, шум да гам под окном всю ночь не Дал падре сомкнуть глаз. Угадайте сами, каков он был на утренней службе: глаза красные, и за алтарь цепляется, чтоб не упасть. Вот возвел он глаза к небу, да только вместо: «Помилуй нас, Господи» вдруг затянул: «Пожалей меня, милашка»! – Примо взревел от хохота и снова грохнул кулаком по колену мальчишки. – Каков скандал! Как вспомню, до сих пор слезы на глазах.
Мальчик от боли вцепился в собственную ногу, однако сумел выдавить смешок. А вот старший его спутник, к разочарованию Примо, отказался принять участие в розыгрыше. Он просто молча зашагал дальше.
– Не в обиду вам, падре! – крикнул ему вслед Примо. – Просто когда я сижу здесь, глядя Юпитеру под хвост, всякий раз вспоминаю священника, который увел его мамашу. Вы-то тут ни при чем.
И он снова загрохотал, скрючившись и икая от смеха.
Священник уже обогнал их на добрую сотню шагов, и мальчик начал беспокойно ерзать. В его темных глазах мелькнуло беспокойство.
– Ты слишком далеко зашел, – сказал он. – Теперь он по-настоящему рассердился.
– Ничего, переживет. Шкура у него толстая, а мне после ночного дождика не мешает посмеяться.
Мальчик соскочил с телеги и зашлепал вслед за своим спутником. Когда послушник нагнал наконец старшего монаха, Примо почувствовал себя зрителем в первом ряду.
«Ого, – размышлял он, – теперь головастику достанется головомойка. Э, да он и сам не дает спуску!» Парочка в длинных грязных рясах очень походила на марионеток Панчинелло и его жену, бранящихся над ширмой и размахивающих длинными тощими ручками. Примо с надеждой ждал, что похожий на девочку монашек схлопочет оплеуху, какую его папа закатывал маме, когда она его задевала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119