Прощание с Аматой могло оказаться таким же мучительным, как то, что предстояло ему сейчас.
Он не противился, когда она взяла его за руку и повела в комнату, где он когда-то сидел над рукописями. У дверей она шепнула: «Меня ждет Орфео», – и тактично удалилась.
От горевшего в углу огня тянулась наверх, к дымоходу, тонкая струйка дыма – совсем как ему помнилось, но женщина, лежавшая на низком матрасе, дышала без боли. Она приоткрыла глаза, моргнула при виде возникшего в дверях пришельца.
– Это я, Конрад, – сказал он.
Оранжевые отблески огня отразились в каплях влаги, выступивших у нее на глазах.
– Что они с тобой сделали, друг мой? Амата говорила, что ты сильно изменился после тюрьмы, но такое...
Конрад опустился на колени рядом с ней, приложил палец к ее губам:
– Говорят, Бог жестоко обходится с теми, кого любит, – так дети треплют любимые свои игрушки. Мы с тобой, должно быть, очень Им любимы, Розанна.
Он не задумываясь взял ее руку, словно им снова было по десять лет – и поразился естественности этого движения.
– Амата сказала, ты ждала меня.
Она отвернула голову, уставила взгляд на струйку дыма.
– Я хотела, чтобы ты помолился за мою душу и за мужа и детей, остающихся без меня. Я знаю, что со мной кончено, Конрад.
Пожатие ее пальцев было таким слабым, что Конрад едва ощутил его.
– И еще я хочу сделать признание, – добавила она. Конрад выпустил ее руку и выпрямился. Розанна тихо рассмеялась:
– Нет, нет, я уже исповедалась священнику в Анконе, на случай, если не перенесу дороги. Тебе я хочу признаться только как другу. Пожалуйста, возьми меня снова за руку.
Он послушался, но теперь не без смущения.
– Все годы моего брака с сиором Квинто, – продолжала Розанна, – я любила другого. Ты удивлен?
У Конрада на миг прервалось дыхание. Не будь она так больна, он бы снова выронил ее руку. Хоть она и отказалась от формальной исповеди, в нем пробудился суровый исповедник:
– Ты любила его в плотском смысле? – спросил он и в ужасе стал ждать ответа.
Розанна опять тихонько хихикнула.
– Только в девических грезах, а теперь – в мечтах зрелой матроны. И я думаю, он самый что ни на есть наивный олух, раз до сих пор ни о чем не догадался.
– Ты знала его еще девочкой? Отчего же не открыла своего чувства, чем выходить замуж за чужого?
– Ты ведь знаешь, что дочерям в таких делах не дают выбора, Конрад. О, я открылась в любви к нему перед своими родителями, в тот вечер, когда они сказали, что хотят выдать меня за Квинто. Я устроила страшный шум, отбивалась, как могла, и клялась, что выйду замуж только... за тебя. Почему, ты думаешь, тебя так поспешно спровадили к братьям?
Матрас зашуршал, она пыталась повернуться к нему.
– А посмотри, как все кончилось. Две рваные тряпичные куклы – а ведь могли быть счастливейшей парой на свете. Я знаю, ты тоже любил меня, пусть наивно, по-детски, но любил.
Ком в горле помешал Конраду ответить. Свет восходящей луны проник в уголок комнаты, пронизав листву за окном и пробившись в щели стены. В этом тонком бледном луче он вдруг увидел все одиночество своей жизни.
– Скажи это, Конрад. Дай мне проститься с тобой в мире. Он двумя руками сжимал ее ладонь, гладил тонкие пальцы. Наконец проговорил глухо:
– Мы знаем, что наши души не умрут, Розанна. Не стоит прощаться надолго. Мы встретимся снова, в счастливом жилище.
– Скажи это, Конрад. Пожалуйста. Он хотел встать, но она не пустила:
– Конрад!
Он выпустил руку и положил ладонь ей на живот.
– Видит Бог, я любил тебя, Розанна. До этого самого мгновения один Бог знал, что я никогда не переставал тебя любить. Я только сейчас понял... – Он улыбнулся, – что, пожалуй, доказывает, какой я наивный олух.
Он коснулся губами ее влажного лба, потом обнял за плечи и приподнял с постели. Прижал к груди на долгий миг, сдерживая слезы до времени, когда он отпустит ее в последний раз. Снова опустил ее тело на матрас и коснулся губами губ.
– Спасибо, Конрад, – шепнула она.
– Addio, Розанна. До свидания, друг мой.
Он встал на ноги и прошаркал к двери. Там споткнулся, удержался за косяк и остановился, глядя на залитый луной двор. Кивнул на звезды и сказал:
– Увидимся там.
Он торопливыми шагами спустился во двор, остановился на минуту на лунной дорожке. Свет запутался в его седой бороде, превратил в искорки мошкару, плясавшую облаком у него над головой, мелькавшую у лица. Ему захотелось пустить корни здесь, посреди обгорелых обломков, покрыться мхом и лишайником, подобно старому дубу, дать приют миллионам жучков, укрыть тенью листвы хрупкое жилище Аматы, спрятать в своих ветвях ее озорных сорванцов.
Но паломнику не дано такой роскоши. Перед ним был дальний путь. Монте Ла Верна – лишь краткая остановка на пути к Царству Божию – скрытому внутри нас, как проповедовал Иисус.
Завтра он передаст ношу Лео избранному им дорожному спутнику, брату следующего поколения, фра Убертино. Он не обрел Господа ни в своих поисках, ни в заплатанной серой рясе, покрывавшей его дрожащий остов. Он знал, что Отец живет в глубине, недосягаемой для человека: глубже обугленного клочка пергамента в его кармане, глубже воплощенной в нем чистоты ордена, выше базилики, осквернившей его чистоту. Любая мысль, любая идея Бога – лишь измышление слабого человеческого разума.
Он уверился в том, что пути Господни сокрыты в тайне, ведут, быть может, в полное ничто, туда, где нет ничего, даже пустоты – но есть любовь. Боговдохновленный апостол обожествил ее, сказав: «Бог есть любовь».
И там, в сердце изначальной Любви, он снова встретится с Розанной.
Эпилог
После Монте Ла Верна фра Конрад да Оффида прославился своими проповедями и видениями. Не изменив своей приверженности партии спиритуалов, он умер в братстве Санта Кроче в Бастии в 1306 году и позже был причислен к лику блаженных. Его современник, фра Анжело Кларено, свидетельствует, что Конрад пятьдесят лет носил одну рясу – своеобразная дань как упорству человека, так и прочности материи. Через шестнадцать лет после его смерти перуджийцы похитили кости Блаженного Конрада, чтобы хранить в своем городе.
Убертино да Казале в конце тринадцатого столетия стал вождем спиритуалов. В своей книге «Arbor Vitae» («Древо Жизни») он упоминает исчезнувшую рукопись Лео. Убертино цитировал отрывки из нее, переданные ему по памяти Конрадом, однако был сочтен лжецом, так как не представил самой рукописи. Она не найдена и по сей день.
В 1294 году кардинал Бенедетто Гаэтани был избран папой Бонифацием VIII и вверг папство в самый глубокий и продолжительный кризис в истории. Если принять за истину расчеты Конрада, относившего пророчества аббата Иоахима Флоринского к 1293 году, кажется правдоподобным сравнение Бонифация с «мерзостью запустения», предсказанной провидцем-аббатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Он не противился, когда она взяла его за руку и повела в комнату, где он когда-то сидел над рукописями. У дверей она шепнула: «Меня ждет Орфео», – и тактично удалилась.
От горевшего в углу огня тянулась наверх, к дымоходу, тонкая струйка дыма – совсем как ему помнилось, но женщина, лежавшая на низком матрасе, дышала без боли. Она приоткрыла глаза, моргнула при виде возникшего в дверях пришельца.
– Это я, Конрад, – сказал он.
Оранжевые отблески огня отразились в каплях влаги, выступивших у нее на глазах.
– Что они с тобой сделали, друг мой? Амата говорила, что ты сильно изменился после тюрьмы, но такое...
Конрад опустился на колени рядом с ней, приложил палец к ее губам:
– Говорят, Бог жестоко обходится с теми, кого любит, – так дети треплют любимые свои игрушки. Мы с тобой, должно быть, очень Им любимы, Розанна.
Он не задумываясь взял ее руку, словно им снова было по десять лет – и поразился естественности этого движения.
– Амата сказала, ты ждала меня.
Она отвернула голову, уставила взгляд на струйку дыма.
– Я хотела, чтобы ты помолился за мою душу и за мужа и детей, остающихся без меня. Я знаю, что со мной кончено, Конрад.
Пожатие ее пальцев было таким слабым, что Конрад едва ощутил его.
– И еще я хочу сделать признание, – добавила она. Конрад выпустил ее руку и выпрямился. Розанна тихо рассмеялась:
– Нет, нет, я уже исповедалась священнику в Анконе, на случай, если не перенесу дороги. Тебе я хочу признаться только как другу. Пожалуйста, возьми меня снова за руку.
Он послушался, но теперь не без смущения.
– Все годы моего брака с сиором Квинто, – продолжала Розанна, – я любила другого. Ты удивлен?
У Конрада на миг прервалось дыхание. Не будь она так больна, он бы снова выронил ее руку. Хоть она и отказалась от формальной исповеди, в нем пробудился суровый исповедник:
– Ты любила его в плотском смысле? – спросил он и в ужасе стал ждать ответа.
Розанна опять тихонько хихикнула.
– Только в девических грезах, а теперь – в мечтах зрелой матроны. И я думаю, он самый что ни на есть наивный олух, раз до сих пор ни о чем не догадался.
– Ты знала его еще девочкой? Отчего же не открыла своего чувства, чем выходить замуж за чужого?
– Ты ведь знаешь, что дочерям в таких делах не дают выбора, Конрад. О, я открылась в любви к нему перед своими родителями, в тот вечер, когда они сказали, что хотят выдать меня за Квинто. Я устроила страшный шум, отбивалась, как могла, и клялась, что выйду замуж только... за тебя. Почему, ты думаешь, тебя так поспешно спровадили к братьям?
Матрас зашуршал, она пыталась повернуться к нему.
– А посмотри, как все кончилось. Две рваные тряпичные куклы – а ведь могли быть счастливейшей парой на свете. Я знаю, ты тоже любил меня, пусть наивно, по-детски, но любил.
Ком в горле помешал Конраду ответить. Свет восходящей луны проник в уголок комнаты, пронизав листву за окном и пробившись в щели стены. В этом тонком бледном луче он вдруг увидел все одиночество своей жизни.
– Скажи это, Конрад. Дай мне проститься с тобой в мире. Он двумя руками сжимал ее ладонь, гладил тонкие пальцы. Наконец проговорил глухо:
– Мы знаем, что наши души не умрут, Розанна. Не стоит прощаться надолго. Мы встретимся снова, в счастливом жилище.
– Скажи это, Конрад. Пожалуйста. Он хотел встать, но она не пустила:
– Конрад!
Он выпустил руку и положил ладонь ей на живот.
– Видит Бог, я любил тебя, Розанна. До этого самого мгновения один Бог знал, что я никогда не переставал тебя любить. Я только сейчас понял... – Он улыбнулся, – что, пожалуй, доказывает, какой я наивный олух.
Он коснулся губами ее влажного лба, потом обнял за плечи и приподнял с постели. Прижал к груди на долгий миг, сдерживая слезы до времени, когда он отпустит ее в последний раз. Снова опустил ее тело на матрас и коснулся губами губ.
– Спасибо, Конрад, – шепнула она.
– Addio, Розанна. До свидания, друг мой.
Он встал на ноги и прошаркал к двери. Там споткнулся, удержался за косяк и остановился, глядя на залитый луной двор. Кивнул на звезды и сказал:
– Увидимся там.
Он торопливыми шагами спустился во двор, остановился на минуту на лунной дорожке. Свет запутался в его седой бороде, превратил в искорки мошкару, плясавшую облаком у него над головой, мелькавшую у лица. Ему захотелось пустить корни здесь, посреди обгорелых обломков, покрыться мхом и лишайником, подобно старому дубу, дать приют миллионам жучков, укрыть тенью листвы хрупкое жилище Аматы, спрятать в своих ветвях ее озорных сорванцов.
Но паломнику не дано такой роскоши. Перед ним был дальний путь. Монте Ла Верна – лишь краткая остановка на пути к Царству Божию – скрытому внутри нас, как проповедовал Иисус.
Завтра он передаст ношу Лео избранному им дорожному спутнику, брату следующего поколения, фра Убертино. Он не обрел Господа ни в своих поисках, ни в заплатанной серой рясе, покрывавшей его дрожащий остов. Он знал, что Отец живет в глубине, недосягаемой для человека: глубже обугленного клочка пергамента в его кармане, глубже воплощенной в нем чистоты ордена, выше базилики, осквернившей его чистоту. Любая мысль, любая идея Бога – лишь измышление слабого человеческого разума.
Он уверился в том, что пути Господни сокрыты в тайне, ведут, быть может, в полное ничто, туда, где нет ничего, даже пустоты – но есть любовь. Боговдохновленный апостол обожествил ее, сказав: «Бог есть любовь».
И там, в сердце изначальной Любви, он снова встретится с Розанной.
Эпилог
После Монте Ла Верна фра Конрад да Оффида прославился своими проповедями и видениями. Не изменив своей приверженности партии спиритуалов, он умер в братстве Санта Кроче в Бастии в 1306 году и позже был причислен к лику блаженных. Его современник, фра Анжело Кларено, свидетельствует, что Конрад пятьдесят лет носил одну рясу – своеобразная дань как упорству человека, так и прочности материи. Через шестнадцать лет после его смерти перуджийцы похитили кости Блаженного Конрада, чтобы хранить в своем городе.
Убертино да Казале в конце тринадцатого столетия стал вождем спиритуалов. В своей книге «Arbor Vitae» («Древо Жизни») он упоминает исчезнувшую рукопись Лео. Убертино цитировал отрывки из нее, переданные ему по памяти Конрадом, однако был сочтен лжецом, так как не представил самой рукописи. Она не найдена и по сей день.
В 1294 году кардинал Бенедетто Гаэтани был избран папой Бонифацием VIII и вверг папство в самый глубокий и продолжительный кризис в истории. Если принять за истину расчеты Конрада, относившего пророчества аббата Иоахима Флоринского к 1293 году, кажется правдоподобным сравнение Бонифация с «мерзостью запустения», предсказанной провидцем-аббатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119