– Здесь небезопасно. В этой церкви больше не служат Богу. Нас не защитят Святые дары.
– Все равно, можно ненадолго задержаться. Я боюсь, тряска убьет Энрико.
– Отдохнем на рассвете. В темноте останавливаться опасно.
Из тьмы за алтарем послышался протяжный стон. Конрад выхватил у Аматы хворост и поднял высоко над головой.
– Если ты человек, а не зверь, объявись, – сказал он.
– Будь проклята твоя душа фанатика, Конрад да Оффида, – голос. – не собирались тебя убивать. Приказано было тебя захватить, и только.
Конрад протискивался за алтарь, пока ему не видна стала прижавшаяся к стене человеческая фигура. Человек наставил на них свою пику, но было видно: он слишком слаб, чтобы нанести удар.
– Брось оружие, если хочешь от нас помощи.
– Помощи? – возмутилась Амата. – После того, как он едва не вспорол мне живот?
Раненый не опускал оружия.
– Убери, я сказал. – Конрад медленно провел перед собой горящей связкой веток. – Или тебе мало огня?
Пика глухо стукнула о земляной пол. Конрад шагнул было вперед, но Амата удержала его.
– Берегись. У него может быть нож.
Она нашарила в темноте пику и уперла наконечник в грудь раненому. Конрад выше поднял свет.
– А этот тебе тоже знаком?
– Мне не видно лица. Сбрось с него куколь.
Когда рука отшельника скользнула по лицу раненого, тот дико вскрикнул. Так вот откуда воняло горелым! Лица было не различить. С обугленной кровавой маски на них жутко пялился единственный глаз. Конрад совсем стянул капюшон. Под ним открылись волосы цвета соломы и монашеская тонзура.
Амата подошла ближе, оперлась на алтарь, чтобы не упасть.
– По-моему, он один из тех братьев, что направили меня к моне Розанне. У того были такие же волосы.
– Невозможно! Те были пешие?
– Нет, на осликах. Я же рассказывала, второй был совсем дряхлый. Они могли еще вчера поспеть в аббатство в Губбио. Слава Богу, мы не там ночевали.
Конрад снова осветил страшную маску.
– Тебе известно, что значит письмо Лео?
– Нет. – Он закашлялся, забрызгав себе грудь кровавой мокротой. Потом снова заговорил, хрипло и с трудом: – Мой спутник только сказал... что генерал... будет рад получить его... и тебя.
Он хотел поднять руку, но сил не хватило, и она снова упала на грудь.
– Как зовут твоего спутника?
Губы раненого растянулись в злой усмешке.
– Переписчик.
– Это не имя, – возразил Конрад. – Это занятие.
– Переписчик, – упрямо повторил раненый. Конрад насупился.
– А ведь он, пожалуй, не лжет. Бонавентура видит во мне возмутителя спокойствия. Он бы не обрадовался моему возвращению. Хотя, на мой взгляд, это не причина запирать меня в тюрьму.
Раненый снова закашлялся, давясь мокротой.
– Если ты любишь Бога, помоги мне, – взмолился он. – Выслушай мою исповедь. Я должен облегчить душу.
– Я сделаю это, брат, – согласился Конрад. – Подожди меня снаружи, Фабиано, и не тревожься: я обещаю не подходить к нему близко.
Амата унесла пику с собой и осталась у двери – так, чтобы слышать тихие голоса, но не различать слов. В лунном свете она увидела Джакопоне, присевшего на корточки у носилок, и раздраженно подумала: «Jesu Domine! Ну почему Конрад думает о ком угодно, только не о нас?» Большое облако проплыло под луной, и очертания кающегося растаяли в темноте, потом обрисовались снова. А Конрад все гудел о чем-то над раненым монахом. Наконец факел снова выплыл из-за алтаря.
– Отдыхай в мире и не думай о греховном, – услышала его голос Амата. – Как только мы прибудем в Ассизи, я пришлю к тебе братьев.
Отшельник передал ей факел и вместе с Джакопоне поднял носилки на плечи. Амата поначалу несла вязанку одной рукой, но плечо скоро заныло, и она неохотно забросила пику в кусты.
За часовней тропа вскоре начала подниматься на холм Ночильяно – последний перед Ассизи. Под сандалиями Аматы похрустывала засохшая и подмерзшая корка грязи, и девушка дивилась, как не чувствуют холода, кусавшего ее за пальцы, босые мужчины. Даже ее потрясла выдержка этих двух аскетов. На подъеме менее рослый Конрад вышел вперед и почти не замедлил шага. Ей вспомнились отцовские рассказы про спартанцев – самых мрачных и устрашающих воинов древности. Те питались в общих трапезных похлебкой из потрохов, ячменными лепешками и тому подобной жалкой пищей. И так же, как эти двое, чурались женщин. О том, что это значило на самом деле, ей даже думать не хотелось.
Луна нырнула за западные вершины, но тропа под ногами стала светлей. Амата уже видела очертания деревьев над холмом и с радостью ловила слухом первый щебет птиц.
– Еще немного до вершины, сиор Джакопоне, – Конрад, – а там можно и отдохнуть.
Там, где дорога начинала спускаться в долину Тесио, они опустили с плеч свою ношу. Горы кругом уже озарились первым светом дня, и долина внизу простиралась перед Аматой, подобно маленькой вселенной: с далекими селениями, отдельными хижинами и возделанными полями, уходящими к дальним холмам. Прямо под ними лежал Ассизи, и Амата вспыхнула жарким гневом, отыскав глазами высокую башню и зубчатые крепостные стены Рокка Пайда, нависшей над городом. Она ткнула факелом в грязь, жалея, что не в ее силах с такой же легкостью разделаться с Симоне делла Рокка и его сыновьями.
Мужчины потягивались и разминали плечи. Джакопоне выбрал подходящий куст и запустил пальцы под набедренную повязку, чтобы облегчиться, но Конрад ухватил его за плащ.
– Отойдем немного, брат. И я с вами.
Амата усмехнулась. Конрад до последнего держался за тайну и связанные с ней сложности. Она услышала движение за спиной и, оглянувшись, увидела, что Энрико приподнялся на носилках и шарит руками в воздухе. Она бросилась к мальчику:
– Я здесь, Рико. Мы у самого Ассизи.
Она поймала его запястья и уложила руки на грудь. Конрад вернулся прежде, чем мальчик успел ответить.
– Мы все здесь, братец, – сказал он, опуская ладонь на лоб Энрико и заглядывая ему в лицо. – Я только что выслушал исповедь одного раненого и, если хочешь, выслушаю твою.
– Хочу, падре. Пожалуйста, исповедуйте меня. Я знаю, что умру.
– А ты не можешь подождать, пока мы войдем в обитель? – спросила Амата.
Мальчик обратил к ней горестный взгляд.
– Прости. Мне надо исповедаться. Сейчас. Я не доживу до обители.
– Энрико прав, – сказал ей Конрад. – Медлить опасно. Отойди немного по дороге и подожди сиора Джакопоне. Дай мальчику говорить свободно.
Амата повернулась к ним спиной и ушла. Она чувствовала, что сердце ее больше не выдержит – не выдержит еще одной смерти любимого человека, не вынесет новой вражды, и молилась в душе, чтобы оно наконец разорвалось. Она не сомневалась, что, выслушав исповедь Энрико, Конрад ее возненавидит.
Девушка изо всех сил старалась удержаться от слез. Подошел Джакопоне, спрятал ее плечо в большую чашу своей ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119