Деньги, которые стекались таким образом в Лондон, уходили оттуда назад на субсидии для содержания коалиционных армий. Теперь благодаря Бонапарту Великобритания «осталась одна в поле». Французский флот не был в состоянии состязаться с ее флотом; но Директории удалось собственными силами и по договору с другими державами исключить британские суда из портов большей части континента. Тем не менее британские товары изобиловали во всех странах благодаря содействию нейтральных судов. Если бы последние могли быть остановлены, то доступ на континент для британских мануфактур закрылся бы. Этим соображением и был вызван декрет, уполномочивавший французских крейсеров брать в плен каждое нейтральное судно, на котором окажется тюк или ящик британского происхождения. Результат получился весьма неожиданный.
По прошествии года, 13 января 1799 года, Директория внесла в нижнюю палату Законодательного собрания записку по вопросу о морских призах, в которой заключалось знаменитое заявление, уже приводившееся выше, что в открытом море нет ни одного коммерческого судна под французским флагом. Но это еще не все. Неправильные действия и насилия приватиров так пугали нейтральные суда, что они стали заходить во французские порты в неизмеримо меньшем числе, чем раньше, хотя Великобритания скорее ослабила, чем усилила строгие законы, которые издала против них в начале войны. Вследствие меньшего ввоза из-за границы во Францию неизбежно уменьшились продажа отечественных товаров, вывоз продуктов земледельческой и мануфактурной промышленности, а также доставка необходимых для нее сырых материалов. Директория объяснила это зло несовершенством закона, по которому решение дел о призах принадлежало судебным учреждениям, а не исполнительной власти, и доказывала, что если бы пострадавшие судовладельцы имели право обращаться к этой власти, то последняя могла бы остановить злоупотребления крейсеров и неправильные решения судей.
Если, как на это указывалось американским консульством в Париже, суды первой инстанции были составлены главным образом из купцов, имевших дела в морских портах, большая часть из которых была прямо или косвенно заинтересована в снаряжении приватиров, то, конечно, следовало ввести некоторые перемены в действовавших тогда законах. В Совете старейшин преобладал, однако, другой взгляд. 17 января 1799 года в этом учреждении начались дебаты по вопросу о резолюции, определявшей время, с которого закон 18 января 1798 года вошел в действие, причем ораторы углубились в обсуждение политики и результатов применения этого закона, поскольку они выяснились событиями того года, в течение которого он был в силе. Бедственное коммерческое состояние Франции было, конечно, признано всеми сторонами; но в нескольких сильных речах оно было приписано прямо и убедительно действию самого закона. «Нейтральные суда изгнаны из наших портов; наши земледельческие продукты не имеют выхода за границу; наши промышленность и торговля уничтожены; наши колонии беспомощны; наши морские пути пустуют; двадцать тысяч матросов томятся в английских тюрьмах; военные корабли наши плавают без матросов – таковы политические последствия закона, который разоряет и давит нас».
В менее страстных выражениях и другие депутаты доказывали нецелесообразность закона. «Если на сухопутной границе остановлен воз, в котором оказался тюк британских товаров, то этот тюк конфискуется, но остальной груз освобождается. Если же такой тюк найден на корабле, то не только этот тюк, но и остальной груз и даже самый корабль делаются законным призом приватира или крейсера. Даже в самый разгар революции, когда стране грозила крайняя опасность, не пытались, как это делается теперь, запретить нейтральным судам перевозить британские товары в свои порты». Мера эта не могла быть оправдана предлогом возмездий за действия противника, потому что, «если англичане захватывают французские товары на тех же нейтральных судах, то они не конфискуют остальной части груза. Поэтому наш закон ничем не вызван и является новшеством, которого нейтральные суда не могли ожидать и против которого не могли оградить себя». Нейтральное судно подходило к французскому берегу только в случае крайней опасности, так как маленький сверток британских товаров оправдал бы захват его французским приватиром, каково бы ни было назначение этого судна, – даже если бы оно везло во Францию крайне необходимые для нее предметы и намеревалось бы вывезти в обмен на них французские продукты. Нейтральные, союзные и даже французские суда, ведущие мелкую торговлю с соседними государствами, сделались предметом охоты французских корсаров. Такое положение дел мешало деятельности самих крейсеров: было много безопаснее и выгоднее держаться близко к отечественному берегу и нападать на проходящие суда. Малейшая безделушка, взятая кем-либо из экипажа без ведома капитана и судовладельца, делали судно законным призом. Вследствие этого число захваченных и введенных во французские порты судов упало за год с шестисот шестидесяти двух до четырехсот пятидесяти двух, несмотря на огромное расширение поля захватов.
Уменьшение числа призов, однако, было никоим образом не худшим следствием закона, о котором идет речь. Так как нейтральные суда боялись подходить к французским портам, а союзные и французские были запуганы неприятелем, то торговля серьезно страдала по недостатку транспортных средств. За год до введения закона в действие вместимость прибрежных торговых судов достигала 895 000 тонн; из них 120 000 тонн приходилось на долю нейтральных судов, на которых перевозились товары с одного французского побережья на другое, как, например, – из Бискайской бухты к французскому берегу Средиземного моря. В следующем году вместимость упала до 746 000 тонн, но из них на долю нейтральных приходилось уже только 38 000 тонн. В заграничной торговле за год, предшествующий войне, вместимость торговых судов достигала 860 000 тонн, причем на нейтральные приходилось 623 000 тонн.
В следующем году число тонн упало до 688 000, из которых 468 000 приходились на нейтральные. Таким образом из 1 750 000 тонн вместимости торговых судов убыло 322000 тонн. К этому оратор прибавил поразительное сравнение: «В том же году, в котором мы потеряли 322 000 тонн вместимости вследствие действия закона, мы взяли четыреста пятьдесят два приза. Допустив – чего в сущности не было, – что все эти призы были английскими судами вместимостью в двести тонн каждое, – что, конечно, слишком много – окажется, что мы отняли от неприятеля 90 400 тонн взамен 322 000, потерянных самими». – «Все страдания наши и союзников можно было бы перетерпеть, если бы ценою их был куплен хороший для нас результат или вред для Англии;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236
По прошествии года, 13 января 1799 года, Директория внесла в нижнюю палату Законодательного собрания записку по вопросу о морских призах, в которой заключалось знаменитое заявление, уже приводившееся выше, что в открытом море нет ни одного коммерческого судна под французским флагом. Но это еще не все. Неправильные действия и насилия приватиров так пугали нейтральные суда, что они стали заходить во французские порты в неизмеримо меньшем числе, чем раньше, хотя Великобритания скорее ослабила, чем усилила строгие законы, которые издала против них в начале войны. Вследствие меньшего ввоза из-за границы во Францию неизбежно уменьшились продажа отечественных товаров, вывоз продуктов земледельческой и мануфактурной промышленности, а также доставка необходимых для нее сырых материалов. Директория объяснила это зло несовершенством закона, по которому решение дел о призах принадлежало судебным учреждениям, а не исполнительной власти, и доказывала, что если бы пострадавшие судовладельцы имели право обращаться к этой власти, то последняя могла бы остановить злоупотребления крейсеров и неправильные решения судей.
Если, как на это указывалось американским консульством в Париже, суды первой инстанции были составлены главным образом из купцов, имевших дела в морских портах, большая часть из которых была прямо или косвенно заинтересована в снаряжении приватиров, то, конечно, следовало ввести некоторые перемены в действовавших тогда законах. В Совете старейшин преобладал, однако, другой взгляд. 17 января 1799 года в этом учреждении начались дебаты по вопросу о резолюции, определявшей время, с которого закон 18 января 1798 года вошел в действие, причем ораторы углубились в обсуждение политики и результатов применения этого закона, поскольку они выяснились событиями того года, в течение которого он был в силе. Бедственное коммерческое состояние Франции было, конечно, признано всеми сторонами; но в нескольких сильных речах оно было приписано прямо и убедительно действию самого закона. «Нейтральные суда изгнаны из наших портов; наши земледельческие продукты не имеют выхода за границу; наши промышленность и торговля уничтожены; наши колонии беспомощны; наши морские пути пустуют; двадцать тысяч матросов томятся в английских тюрьмах; военные корабли наши плавают без матросов – таковы политические последствия закона, который разоряет и давит нас».
В менее страстных выражениях и другие депутаты доказывали нецелесообразность закона. «Если на сухопутной границе остановлен воз, в котором оказался тюк британских товаров, то этот тюк конфискуется, но остальной груз освобождается. Если же такой тюк найден на корабле, то не только этот тюк, но и остальной груз и даже самый корабль делаются законным призом приватира или крейсера. Даже в самый разгар революции, когда стране грозила крайняя опасность, не пытались, как это делается теперь, запретить нейтральным судам перевозить британские товары в свои порты». Мера эта не могла быть оправдана предлогом возмездий за действия противника, потому что, «если англичане захватывают французские товары на тех же нейтральных судах, то они не конфискуют остальной части груза. Поэтому наш закон ничем не вызван и является новшеством, которого нейтральные суда не могли ожидать и против которого не могли оградить себя». Нейтральное судно подходило к французскому берегу только в случае крайней опасности, так как маленький сверток британских товаров оправдал бы захват его французским приватиром, каково бы ни было назначение этого судна, – даже если бы оно везло во Францию крайне необходимые для нее предметы и намеревалось бы вывезти в обмен на них французские продукты. Нейтральные, союзные и даже французские суда, ведущие мелкую торговлю с соседними государствами, сделались предметом охоты французских корсаров. Такое положение дел мешало деятельности самих крейсеров: было много безопаснее и выгоднее держаться близко к отечественному берегу и нападать на проходящие суда. Малейшая безделушка, взятая кем-либо из экипажа без ведома капитана и судовладельца, делали судно законным призом. Вследствие этого число захваченных и введенных во французские порты судов упало за год с шестисот шестидесяти двух до четырехсот пятидесяти двух, несмотря на огромное расширение поля захватов.
Уменьшение числа призов, однако, было никоим образом не худшим следствием закона, о котором идет речь. Так как нейтральные суда боялись подходить к французским портам, а союзные и французские были запуганы неприятелем, то торговля серьезно страдала по недостатку транспортных средств. За год до введения закона в действие вместимость прибрежных торговых судов достигала 895 000 тонн; из них 120 000 тонн приходилось на долю нейтральных судов, на которых перевозились товары с одного французского побережья на другое, как, например, – из Бискайской бухты к французскому берегу Средиземного моря. В следующем году вместимость упала до 746 000 тонн, но из них на долю нейтральных приходилось уже только 38 000 тонн. В заграничной торговле за год, предшествующий войне, вместимость торговых судов достигала 860 000 тонн, причем на нейтральные приходилось 623 000 тонн.
В следующем году число тонн упало до 688 000, из которых 468 000 приходились на нейтральные. Таким образом из 1 750 000 тонн вместимости торговых судов убыло 322000 тонн. К этому оратор прибавил поразительное сравнение: «В том же году, в котором мы потеряли 322 000 тонн вместимости вследствие действия закона, мы взяли четыреста пятьдесят два приза. Допустив – чего в сущности не было, – что все эти призы были английскими судами вместимостью в двести тонн каждое, – что, конечно, слишком много – окажется, что мы отняли от неприятеля 90 400 тонн взамен 322 000, потерянных самими». – «Все страдания наши и союзников можно было бы перетерпеть, если бы ценою их был куплен хороший для нас результат или вред для Англии;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236