Срок президентства Карно истек 24 августа, и после него вступил на эту должность один из заговорщиков. В ночь на 3 сентября Ожеро окружил Тюильрийский замок и сад двенадцатью тысячами солдат с сорока орудиями и выгнал находившихся там членов законодательного собрания вместе с их гвардией. Директория же приказала своей гвардии арестовать Карно и Бартелеми, не принимавших участия в заговоре. Первый, однако, спасся бегством в Швейцарию, но второй был схвачен. Состоявшееся на следующий день собрание тех членов обеих палат, которые не были арестованы, вынесло резолюцию, объявившую недействительность последних выборов по отношению к некоторым лицам и изгнание в Кайенну двух членов Директории и пятидесяти трех представителей нации. После такой очистки законодательного собрания между ним и исполнительною властью установилась гармония. Вслед за тем была издана прокламация к армии и департаментам, в которой объявлялось, что в отечестве посеяны смуты контрреволюцией и что патриотизм и другие социальные и общественные добродетели нашли себе приют в войсках. «В этом, – говорит один республиканский историк, – была; к несчастью, своя доля правды. Средний класс поддался реакции или инертности; чернь принимала теперь уже лишь очень малое участие в политических движениях, и активная демократия едва ли существовала вне армий. Но если последние могут защищать дело свободы, то они не в состоянии ввести ее в жизнь и поддерживать ее, когда гражданское общество от нее отвернулось. Только что состоявшаяся с согласия военного элемента революция вела теперь к другой революции, которая должна была совершиться солдатами и для солдат». 18 фруктидора 1797 года являлось логическим предвестником 18 брюмера 1799 года, когда Бонапарт захватил в свои руки бразды правления. Борьба между Директорией и законодательным собранием поставила всю Европу в выжидательное положение, так как исход ее должен был глубоко повлиять на направление предпринятых переговоров. Император, сожалея о своей поспешности при подписании Леобенского мира, воздерживался от заключения окончательного трактата, стараясь добиться допущения к участию в нем также и Великобритании. Бонапарт с негодованием отказал, так как это расстроило бы его главную цель, состоявшую в ведении именно сепаратных переговоров с Австрией. Питт, больше прежнего желавший мира, снова послал во Францию Мальмсбери. Директория заставила его долго прождать в Лилле – месте сбора уполномоченных во время борьбы ее с собраниями. Она заявила несколько требований, на удовлетворение которых было весьма мало вероятия, и сильно затягивала переговоры, что терпеливо переносилось британским министерством, теперь уже действительно желавшим благоприятного их окончания. Через неделю после переворота первые французские уполномоченные были отозваны, и вместо них посланы другие, которые немедленно по своем прибытии запросили британского посланника, имеет ли он «полномочия на возвращение Франции и ее союзникам всех владений, перешедших с самого начала войны в руки англичан». Ответ требовался в течение того же дня. Мальмсбери холодно отвечал, что он не может и не должен вести переговоры на каком-либо другом основании, кроме принципа взаимного возвращения завоеваний. Тогда ему было передано приказание Директории возвратиться к своему правительству в 24-часовой срок и попытаться получить согласие на требовавшиеся Францией уступки. Этим, разумеется, был положен конец переговорам, и война возобновилась, чтобы продолжаться затем еще четыре года.
В течение этих богатых событиями месяцев в уме Бонапарта, теперь уже самого влиятельного человека во Франции, благодаря его умению действовать на воображение людей, созревали тесно связанные с вопросом о господстве на морях проекты относительно будущего направления тех мощных усилий, на которые Франция показала себя способной. 5 апреля под его руководством был заключен договор с королем Сардинии об оборонительном и наступательном союзе, подлежавший еще ратификации со стороны Директории. К этому договору присовокуплялась секретная статья, по которой король уступал Франции остров Сардинию, при условии вознаграждения его за это владениями на материке. Вскоре после этого, однако, случились события, открывшие его прозорливому гению еще более выгодную комбинацию. Во время его вторжения в Каринтию в тылу его армии восстало против французов население всех венецианских владений на Итальянском материке, умертвив несколько сот попавших в его руки солдат. Это дало Бонапарту предлог к захвату упомянутых владений, согласно секретным статьям Леобенского мира, и в то же время вызвало у него зловещее предсказание, что венецианское правительство, запертое на своем маленьком острове, будет недолговечно. 2 мая, возвратившись уже в Италию, Бонапарт издал прокламацию, в которой излагались многие причины его неудовольствия возмущениями, разжигавшимися у него в тылу, и ставивший в опасное положение армию, углубившуюся в Штирийские ущелья. Он приказал французскому посланнику оставить Венецию, всем венецианским агентам выехать из Ломбардии и венецианских владений, а французскому генералу обходиться с войсками этой республики, как с неприятельскими, и сорвать венецианское знамя на всем материке.
За этим объявлением войны 16 мая последовало отречение древней венецианской олигархии от власти в пользу временного правительства, которое потребовало присутствия в городе французского отряда для поддержания порядка в течение переходного периода. На это Бонапарт согласился, послав туда пять тысяч человек и цинично заметив в своем донесении Директории, что таким образом окажется возможным избежать негодующих нареканий, без которых нельзя было бы обойтись в случае приведения в исполнение секретных соглашений с Австрией, и в то же время успокоить Европу, так как «очевидно, что оккупация эта только временная и состоялась по просьбе самих венецианцев». Десять дней спустя Бонапарт послал генерала Джентили, отозванного с Корсики на Корфу, с отрядом из двух тысяч человек, приказав ему обеспечить за собой обладание как островами, так и стоявшей там венецианской эскадрой. Он рекомендовал действовать всегда так, чтобы казалось, что он действует в интересах венецианских уполномоченных, которые должны сопровождать его. «Если островитяне склонны к независимости, – писал он, – льстите им и говорите о Греции, Афинах и Спарте». Венецианскому правительству он писал, что экспедиция послана для оказания помощи его уполномоченным, а Директории, в тот же день, – что Корфу должен непременно принадлежать французам. «Остров Мальта, – прибавил он, – имеет для нас крайне важное значение… Отчего бы нашему флоту не захватить его, прежде чем войти в Атлантический океан?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236