Глава 20
ДЕЯНИЕ КЭВИЛА
У Кэвила Плантера наметились в городе кое-какие дела. Ранним весенним утром он оседлал лошадь и спокойно направился прочь, оставив позади жену и рабов, дом и землю. Он знал, что все на его плантации течет своим чередом, все это принадлежит ему.
Около полудня, нанеся массу приятных визитов и заключив несколько удачных сделок, он заглянул в лавку почтмейстера. Там его ждали три письма. Два — от старых друзей-приятелей и одно — от Филадельфии Троуэра, из Карфагена, столицы Воббского штата.
Друзья подождут. В письме же от Троуэра могут содержаться какие-нибудь известия о ловчих, которых нанял Кэвил, хотя почему письмо послал священник, а не сами ловчие? Может, какая беда случилась? Может, ему придется отправиться на север, чтобы засвидетельствовать, что мальчишка принадлежит ему? «Что ж, если надо будет, я поеду, — подумал Кэвил. — Как напутствовал Иисус, я оставлю своих девяносто девять овец и отправлюсь искать заблудшую».
Новости оказались неприятными. Оба ловчих погибли, как и жена хозяина гостиницы, которая заявляла, что усыновила украденного первенца Кэвила. «Так ей и надо», — подумал Кэвил, а о ловчих больше и не вспоминал — они нанялись к нему на работу и в число его рабов не входили, стало быть, ему не принадлежали. Нет, хуже были последние новости, вот эти новости были поистине ужасны. Руки Кэвила задрожали, дыхание перехватило. Человек, который убил одного из ловчих, подмастерье кузнеца по имени Элвин, сбежал, не дожидаясь суда… сбежал и прихватил с собой сына Кэвила.
«Он забрал моего сына…» И вот что говорил в конце письма Троуэр: «Я знавал этого Элвина, когда он был совсем ребенком. Уже тогда он служил и поклонялся злу. Он заклятый враг нашего общего Друга, а сейчас он завладел твоим самым ценным приобретением. Жаль, что не могу ничем утешить тебя. Мне остается лишь молиться, чтобы твой сын не обратился в опасного и непримиримого противника святого дела нашего Друга».
Узнав такие новости, разве мог Кэвил продолжать наносить визиты? Не сказав ни слова ни почтмейстеру, ни кому-либо еще, Кэвил сунул письма в карман, вышел на улицу, забрался на лошадь и отправился домой. Сердце его терзали ярость и страх. Да как позволили эти эмансипационисты, это северное отродье, похить его раба, его сына?! И кто его похитил — заклятый враг Надсмотрщика! «Я сам отправлюсь на север, я заставлю их заплатить, отыщу мальчишку и…» Внезапно его мысли обратились к Надсмотрщику. «Что Он скажет, когда появится вновь? Возможно, Он воспылает ко мне презрением и больше никогда не придет? А может, случится самое страшное — Он проклянет меня за то, что я лишил Его слуги? Что если Он сочтет меня недостойным и запретит прикасаться к чернокожим женщинам? Вся моя жизнь была посвящена служению Ему… Зачем мне жить, если я никогда не увижу его вновь?»
Затем в нем снова проснулся гнев, ужасный, святой гнев, и он вскричал про себя: «О мой Надсмотрщик! Почему же Ты позволил этому случиться? Ты ведь мог остановить их одним Своим словом, если Ты истинный Господь!»
Но гнев тут же сменился ужасом: «Да как я посмел сомневаться в могуществе Надсмотрщика! Нет, нет, прости меня, я Твой презренный раб, о Повелитель! Прости, я лишился всего, прости меня!»
Бедняга Кэвил, вскоре ему предстояло узнать, что на самом деле означает «лишиться всего».
Подъехав к плантации, он направил лошадь по дорожке, ведущей к дому. Укрывшись от палящего солнца в тени дубов, растущих вдоль южной стороны аллеи, он не торопясь поехал к своему особняку. Может, если бы он ехал посредине дорожки, его бы заметили раньше. Может, тогда, вынырнув из-под ветвей деревьев, он не услышал бы донесшийся из дома крик женщины.
— Долорес! — позвал он. — Что случилось?
Никакого ответа.
Это напугало его. Он вообразил, как бандиты, воры или еще какое отребье вламываются в его дом, пока он находится в отлучке. Может, они убили Кнуткера, а сейчас терзают его жену. Он пришпорил лошадь и помчался к черному ходу.
К дому он подъехал как раз вовремя, чтобы увидеть, как из дверей выскользнул здоровенный чернокожий и со всех ног помчался в сторону рабских бараков. Лица чернокожего Кэвил не увидел, а все потому, что его закрывали портки, хотя сам раб был абсолютно гол — штаны чернокожий держал над головой как знамя, они развевались и хлопали его по лицу, пока он удирал прочь.
«Голый чернокожий выскочил из моего дома, откуда только что донесся крик женщины…» Кэвил разрывался между желанием броситься за негодяем в погоню, убить его голыми руками и обязанностью проверить Долорес, убедиться, что с ней ничего не случилось. Вовремя ли он поспел? Не осквернил ли ее тело насильник?
Кэвил стрелой взлетел по лестнице и распахнул дверь в комнату жены. Долорес, натянув простыни до подбородка, лежала в постели и смотрела на него расширившимися, испуганными глазами.
— Что случилось?! — закричал Кэвил. — С тобой все в порядке?
— Разумеется! — резко ответила она. — Почему ты дома?
Что ни говори, а такого ответа никак не ожидаешь услышать от женщины, которая секунду назад в страхе кричала.
— Я услышал твой крик, — объяснил Кэвил. — И закричал в ответ.
— Я слышала. Я все здесь слышу, — отрубила Долорес. — Мне больше ничего не остается делать, кроме как лежать и слушать. Я слышу все, что говорится в этом доме и что здесь делается. Да, я слышала тебя. Только говорил ты не со мной…
Кэвил был поражен. Голос ее звучал зло. Он никогда не видел, чтобы она злилась. В последние дни они вообще не обменивались ни словом — когда он завтракал, она спала, а обеды проходили в полной тишине. И вот теперь эта злость… откуда? Почему?
— Я видел, как из дома выбежал чернокожий, — пробормотал Кэвил. — И подумал, может, он…
— Может, он что? — насмешливо спросила она, будто бросая ему вызов.
— Может, он сделал с тобой что-нибудь отвратительное?
— О нет, ничего особенно отвратительного он со мной не делал.
Тут в голову Кэвила пробралась одна страшная мыслишка, настолько страшная, что он сначала даже не воспринял ее.
— И чем он тогда здесь занимался?
— Он исполнял тот же самый святой труд, который исполняешь ты, Кэвил.
Кэвил потерял дар речи. Она знала. Она все знала.
— Прошлым летом, когда сюда пожаловал твой дружок, преподобный Троуэр, я лежала в постели и слышала, о чем вы разговаривали.
— Ты спала. Твоя дверь была…
— Я все слышала. Каждое слово, каждый звук. Я слышала, как вы ушли из дома. Слышала, о чем вы говорили за завтраком. О, как мне тогда захотелось убить тебя! Долгие годы я считала тебя любящим мужем, настоящим христианином, а все это время ты кувыркался с чернокожими бабами, после чего продавал своих детей в рабство. Ты настоящее чудовище. Настолько отвратительное и грязное, что своим существованием оскверняешь весь свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108