Итак, все мы только позволяем им вращаться среди нас и щедро платить за подобную привилегию. Поэтому надо делать максимум возможного, чтобы они чувствовали себя комфортно.
Для иллюстрации он уговорил Мону позволить ему играть вместе с ней роль Ромео в сцене на балконе, конечно, опять зная текст наизусть. Участие Ника оказалось столь гипнотическим, что в один, особенно напряженный момент, Мона, которая больше походила на капитана женской баскетбольной команды, превратилась в трепетную, истомившуюся от любви юную девственницу на пороге женского счастья.
– Здорово! – воскликнула Эми, когда Мона-Джульетта разрыдалась от избытка эмоций.
– Действительно, здорово! Отлично сделано! – поздравил Ник Мону после сцены – Что нам сейчас нужно, так это вино.
Вскоре после переезда в Челси Мьюз Эми решила заполнить кладовку продуктами, называя это «своим маленьким вкладом» в домашнее хозяйство. Когда она, наполнив бокалы, предложила бисквитное печенье и сыр-бри, Джорджина порадовалась, что Эми, кажется, снова стала прежней. Несколько дней она была бледной и замкнутой, скорее всего, скучая по своему жениху, и до вечера занималась на архитектурном семинаре. В тихом омуте черти водятся. Эми мало рассказывала о личной жизни, Джорджине, по крайней мере. Возможно, она получила пылкое письмо из Америки, или, что еще лучше, с кем-то познакомилась. Джорджина предпочитала думать о благотворной силе новой любви. Отлично, если Эми встретила кого-нибудь здесь, в Англии, мужчину, который снова зажег свет в ее глазах.
Послеполуденное солнце затопило теплом гостиную Джорджины. Она знала, что должна одеться и заняться ежедневными хлопотами, но казалось невозможным пошевелиться, разбить хрупкую оболочку счастья. Она не могла не возвращаться снова и снова к воспоминаниям об объятиях Ника, не думать о своем блаженстве. Она наслаждалась неповторимым вкусом крепкого кофе, сваренного из свежемолотых зерен, жирными сливками, хрустящими тостами, датским маслом и малиновым вареньем. «Дейли Телеграф» и утренняя почта валялись на полу. И всюду – цветы, цветы, цветы. Корзины цветов, вазы, горшки с цветами, где только можно.
Во время безнадежных недель после аварии с родителями, она свела к минимуму все свои расходы. Невозможность покупать цветы была наихудшим лишением. Отсутствие цветов заставляло чувствовать бедность больше, чем отсутствие новой одежды. Случались дни такого черного уныния, что она предпочитала питаться вареными яйцами и суповыми концентратами, выкраивая несколько пенни на букетик цветов.
Ник! Она прочитала статью о случаях оживления жертв аварий «поцелуем жизни». Она была жертвой несчастья, и Ник воскресил ее своими поцелуями! Эта мысль развеселила, хотя влияние Ника простиралось дальше области секса. Его напористость, несомненно, служила для ее собственного блага. Он сам наблюдал за изменением прически возлюбленной, обсуждая различные варианты со стилистом, словно она там не присутствовала, по-разному переплетая блестящие белокурые пряди, пока не воскликнул: «Да! Боже правый, получилось!» Профессор Хиггинс поздравил стилиста, выбор был сделан без консультации с ней.
«Мы избавимся от этого облика старой девы», – вот все, что он сказал. Результат оказался ошеломляющим, она ловила себя на том, что заглядывается на свое отражение в зеркале и витринах магазинов, постоянно дотрагиваясь до волос, будто желая убедиться, что они все еще на месте.
Ник провел и другие изменения, в частности, в сфере ее нижнего белья. Он выбросил все колготки и купил ей пояс и чулки. По его выражению, колготки – изобретение дьявола. На протяжении столетий женщины никогда не носили колготок, вплоть до девятнадцатого века, и к чему привело это нововведение? Война, революция и полнейший хаос. У него была теория, что женские интимные места должны свободно дышать, плотное обтягивание трикотажем приводит к размножению микробов и болезням. Потом, таким же невозмутимым тоном, каким говорил бы о крикете, он объяснил, что во время тоскливых экскурсий с голубоволосыми старухами ему доставляет наслаждение представлять Джорджину в этом поясе и мечтать о блаженстве забраться под ее юбку, лаская соблазнительные прелести.
Ник! Она откинулась назад, распластавшись на софе так же, как в ту ночь в Альберт Мемориале, вспоминая каждую подробность. Они почти не разговаривали в то короткое время, пока добрались от Челси до Кенсингтона. Когда он припарковал машину в тенистом глухом переулке за Королевским Альберт Холлом, она подумала: он делал это' раньше. Ник не искал дорогу, он прямо свернул в узкий проулок, затемненный деревьями. Несомненно, он бывал здесь.
Джорджина вспомнила, как в его объятиях подумала, что он направлялся именно к этой укромной беседке в самом сердце Кенсингтона, защищенной от взглядов, но с пульсирующим шумом уличного движения где-то в стороне. Он шел именно к этому месту, где они займутся любовью и будут счастливы.
Страх, что их обнаружат, вскоре улетучился из-за атмосферы интимности, которую создал Ник. Она покраснела, вспомнив, что не он, а именно она стянула с себя трусики, и поняла, почему, готовясь к выходу из дома, он настоял, чтобы она надела юбку, а не брюки. Преимущества ношения пояса оказались бесспорными.
Как только она снова устроилась на мягком кожаном сиденье, Ник открыл дверцу машины. Подъем, мисс. Куда мы идем?
– Молчи, Джорджина, делай, что тебе говорят.
Он достал из багажника старый клетчатый плед.
– Ник?.. – она остановилась рядом с ним.
– Молчи! – он сильно прижал ее к машине, наклонился вниз и провел руками по внутренней стороне бедер, внезапно остановившись у критической черты.
– Мне остановиться прямо здесь?
Подонок.
– Ты хочешь меня, Джорджина?
Она смогла только застонать.
– Тогда перестань занудствовать и делай, как я говорю!
Словно воры в ночи, они молча обогнули темнеющий Королевский Альберт Холл, дождались перерыва в потоке машин и перебежали Кенсингтон Роуд. Над ними мрачно возвышался Альберт Мемориал, воплощавший в себе дань памяти королевы Виктории любимому супругу, чья смерть в возрасте сорока двух лет сделала ее убитой горем непреклонной затворницей в постоянном трауре на протяжении оставшихся сорока лет правления. Джорджина всегда думала, что это уж слишком, но с появлением в своей жизни Ника Элбета смогла понять боль королевы.
– Когда я был ребенком, любовник моей матери развлекался тем, что говорил мне, будто Альберт Мемориал назван в мою честь, ведь мое второе имя Альберт. Двух или трехлетний малыш, я верил ему. Было страшным шоком узнать, что он обманывал меня, и памятник назван в честь него.
Он указал на четырнадцатифутовую статую принца Альберта, неясно вырисовывающуюся высоко над ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Для иллюстрации он уговорил Мону позволить ему играть вместе с ней роль Ромео в сцене на балконе, конечно, опять зная текст наизусть. Участие Ника оказалось столь гипнотическим, что в один, особенно напряженный момент, Мона, которая больше походила на капитана женской баскетбольной команды, превратилась в трепетную, истомившуюся от любви юную девственницу на пороге женского счастья.
– Здорово! – воскликнула Эми, когда Мона-Джульетта разрыдалась от избытка эмоций.
– Действительно, здорово! Отлично сделано! – поздравил Ник Мону после сцены – Что нам сейчас нужно, так это вино.
Вскоре после переезда в Челси Мьюз Эми решила заполнить кладовку продуктами, называя это «своим маленьким вкладом» в домашнее хозяйство. Когда она, наполнив бокалы, предложила бисквитное печенье и сыр-бри, Джорджина порадовалась, что Эми, кажется, снова стала прежней. Несколько дней она была бледной и замкнутой, скорее всего, скучая по своему жениху, и до вечера занималась на архитектурном семинаре. В тихом омуте черти водятся. Эми мало рассказывала о личной жизни, Джорджине, по крайней мере. Возможно, она получила пылкое письмо из Америки, или, что еще лучше, с кем-то познакомилась. Джорджина предпочитала думать о благотворной силе новой любви. Отлично, если Эми встретила кого-нибудь здесь, в Англии, мужчину, который снова зажег свет в ее глазах.
Послеполуденное солнце затопило теплом гостиную Джорджины. Она знала, что должна одеться и заняться ежедневными хлопотами, но казалось невозможным пошевелиться, разбить хрупкую оболочку счастья. Она не могла не возвращаться снова и снова к воспоминаниям об объятиях Ника, не думать о своем блаженстве. Она наслаждалась неповторимым вкусом крепкого кофе, сваренного из свежемолотых зерен, жирными сливками, хрустящими тостами, датским маслом и малиновым вареньем. «Дейли Телеграф» и утренняя почта валялись на полу. И всюду – цветы, цветы, цветы. Корзины цветов, вазы, горшки с цветами, где только можно.
Во время безнадежных недель после аварии с родителями, она свела к минимуму все свои расходы. Невозможность покупать цветы была наихудшим лишением. Отсутствие цветов заставляло чувствовать бедность больше, чем отсутствие новой одежды. Случались дни такого черного уныния, что она предпочитала питаться вареными яйцами и суповыми концентратами, выкраивая несколько пенни на букетик цветов.
Ник! Она прочитала статью о случаях оживления жертв аварий «поцелуем жизни». Она была жертвой несчастья, и Ник воскресил ее своими поцелуями! Эта мысль развеселила, хотя влияние Ника простиралось дальше области секса. Его напористость, несомненно, служила для ее собственного блага. Он сам наблюдал за изменением прически возлюбленной, обсуждая различные варианты со стилистом, словно она там не присутствовала, по-разному переплетая блестящие белокурые пряди, пока не воскликнул: «Да! Боже правый, получилось!» Профессор Хиггинс поздравил стилиста, выбор был сделан без консультации с ней.
«Мы избавимся от этого облика старой девы», – вот все, что он сказал. Результат оказался ошеломляющим, она ловила себя на том, что заглядывается на свое отражение в зеркале и витринах магазинов, постоянно дотрагиваясь до волос, будто желая убедиться, что они все еще на месте.
Ник провел и другие изменения, в частности, в сфере ее нижнего белья. Он выбросил все колготки и купил ей пояс и чулки. По его выражению, колготки – изобретение дьявола. На протяжении столетий женщины никогда не носили колготок, вплоть до девятнадцатого века, и к чему привело это нововведение? Война, революция и полнейший хаос. У него была теория, что женские интимные места должны свободно дышать, плотное обтягивание трикотажем приводит к размножению микробов и болезням. Потом, таким же невозмутимым тоном, каким говорил бы о крикете, он объяснил, что во время тоскливых экскурсий с голубоволосыми старухами ему доставляет наслаждение представлять Джорджину в этом поясе и мечтать о блаженстве забраться под ее юбку, лаская соблазнительные прелести.
Ник! Она откинулась назад, распластавшись на софе так же, как в ту ночь в Альберт Мемориале, вспоминая каждую подробность. Они почти не разговаривали в то короткое время, пока добрались от Челси до Кенсингтона. Когда он припарковал машину в тенистом глухом переулке за Королевским Альберт Холлом, она подумала: он делал это' раньше. Ник не искал дорогу, он прямо свернул в узкий проулок, затемненный деревьями. Несомненно, он бывал здесь.
Джорджина вспомнила, как в его объятиях подумала, что он направлялся именно к этой укромной беседке в самом сердце Кенсингтона, защищенной от взглядов, но с пульсирующим шумом уличного движения где-то в стороне. Он шел именно к этому месту, где они займутся любовью и будут счастливы.
Страх, что их обнаружат, вскоре улетучился из-за атмосферы интимности, которую создал Ник. Она покраснела, вспомнив, что не он, а именно она стянула с себя трусики, и поняла, почему, готовясь к выходу из дома, он настоял, чтобы она надела юбку, а не брюки. Преимущества ношения пояса оказались бесспорными.
Как только она снова устроилась на мягком кожаном сиденье, Ник открыл дверцу машины. Подъем, мисс. Куда мы идем?
– Молчи, Джорджина, делай, что тебе говорят.
Он достал из багажника старый клетчатый плед.
– Ник?.. – она остановилась рядом с ним.
– Молчи! – он сильно прижал ее к машине, наклонился вниз и провел руками по внутренней стороне бедер, внезапно остановившись у критической черты.
– Мне остановиться прямо здесь?
Подонок.
– Ты хочешь меня, Джорджина?
Она смогла только застонать.
– Тогда перестань занудствовать и делай, как я говорю!
Словно воры в ночи, они молча обогнули темнеющий Королевский Альберт Холл, дождались перерыва в потоке машин и перебежали Кенсингтон Роуд. Над ними мрачно возвышался Альберт Мемориал, воплощавший в себе дань памяти королевы Виктории любимому супругу, чья смерть в возрасте сорока двух лет сделала ее убитой горем непреклонной затворницей в постоянном трауре на протяжении оставшихся сорока лет правления. Джорджина всегда думала, что это уж слишком, но с появлением в своей жизни Ника Элбета смогла понять боль королевы.
– Когда я был ребенком, любовник моей матери развлекался тем, что говорил мне, будто Альберт Мемориал назван в мою честь, ведь мое второе имя Альберт. Двух или трехлетний малыш, я верил ему. Было страшным шоком узнать, что он обманывал меня, и памятник назван в честь него.
Он указал на четырнадцатифутовую статую принца Альберта, неясно вырисовывающуюся высоко над ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89