Его рука, по-видимому бессознательно, двигалась вверх-вниз вдоль ее спины. Это было так нежно, это легкое прикосновение, эта нежная ласка, и все же по ее жилам стало распространяться острое наслаждение. Через некоторое время – как долго это длилось, она не могла сказать и никогда потом не могла вспомнить, – из глубинного центра чувствительности стал распространяться привычный жар. И она знала, что он ощущает то же самое.
Это было как будто бы снаружи ее существа была другая Линн Фергюсон, и она с любопытством наблюдала замедленные кадры фильма.
Фильм набирал скорость. Актеры двигались непреклонно, его губы на ее шее, его пальцы расстегивают ее блузку, ее юбка падает желтым свитком на пол. Оба молчали. Она ни о чем не думала. Он тоже растерял все мысли. Отчаявшиеся и изголодавшиеся, они заторопились; это был обморок, в который они упали вместе, это было полное слияние…
Когда они пробудились, он нежно тряс ее. Удивленная, потерявшая точку отсчета во времени и в пространстве, она только через мгновение поняла, где она и кто она. Как она позднее вспоминала, в этот момент ее ничего не тревожило. Узел напряжения в затылке исчез, она чувствовала себя нормально.
В следующее мгновенье она поняла, что случилось, поняла, что произошло, она дремала в объятиях этого мужчины, как будто всегда принадлежала ему. В ужасе она встретила его взгляд и увидела в его глазах отражение собственного ужаса.
Он уже оделся, но она была обнажена, прикрытая только клетчатой вязаной шалью, которой он ее прикрыл. Долгие вечера и дождливые дни она наблюдала, как Джози вязала ее. Связанная лицевой вязкой розового, кремового и зеленого цвета.
– Я должен попасть в клинику, – устало сказал он.
– У тебя нет машины, – возразила она.
– Они привезли мою обратно.
Диалог был бессмысленным, нереальным.
Начало смеркаться. Из окна, где снаружи на подоконнике спал прекрасный белый кот Джози, почти неощутимо повеяло ветерком и в комнату проникла тень. В комнате произошла едва ощутимая перемена, она стала местом ожидания неотвратимо надвигающегося несчастья.
– О, Боже! – простонала она. Он отвернулся и сказал:
– Я дам тебе одеться, – и вышел из комнаты. Она одевалась дрожа, чувствуя подступающую тошноту. На противоположной стене висело зеркало, один из античных экспонатов Брюса, зеркальная поверхность которого была волнистой, и оно исказило ее изображение, когда она посмотрелась в него. Казалось, ей подходит такое уродливое искажение, и она задержалась перед ним. Уродина, уродина, вот я кто. Я, Линн Фергюсон, сделала это, в то время как она умирает. Я, Линн.
А Роберт сказал: «Клянусь тебе жизнью и здоровьем наших детей, что я никогда не был тебе неверен».
Он бы не стал клясться, если бы это не было правдой. Кем бы он ни был, лжецом его назвать нельзя.
Когда Брюс вернулся, он сел на стул напротив дивана. Она сидела тут же, добродетельная Линн Фергюсон, с судорогами в желудке и необычно тугим узлом напряжения в затылке, ее ноги ровно стояли на полу. Она ждала, когда он заговорит.
Несколько раз он пытался начать, но его голос срывался, и он замолкал. Наконец он сказал:
– Я думаю, мы должны забыть то, что произошло, навсегда выбросить из головы. И ты, и я, мы были в таком состоянии…
– Да, – сказала она, глядя на свои ноги. Его голос снова дрогнул.
– Как это могло случиться – я не знаю – моя Джози. Я так ее люблю.
– Мне так стыдно, – прошептала она, глядя в сторону.
– Нам придется забыть это, – повторил он. – Попытаться забыть. Но прежде всего я должен попросить прощения.
Она слегка передернулась и нахмурилась, как бы говоря: «Нет такой нужды, я точно так же виновата».
– И еще одно: я никогда не должен был говорить то, что я сказал о Роберте, и требовать твоего ответа.
– Это неважно. Ты сказал правду.
– Все равно, ты пожалеешь, что согласилась с этим. Я тебя знаю, Линн. Я тебя очень хорошо знаю.
– Я бы никому не призналась в этом, только тебе, а тебе я доверяю.
Он надел очки, и прежний Брюс вернулся, Брюс, которого она знала, друг и брат, с которым то, что произошло с ними, было бы совершенно невозможно. И он сказал:
– Может быть, это твоя ошибка.
– Что? Доверять тебе?
– О, Боже, нет, Линн. Я имею в виду, что именно в этом твоя ошибка, что ты никому не призналась.
– Кому, например?
– Ну – я тебе однажды сказал – советчику. Но теперь я скажу яснее: «Тому Лоренсу».
Просить совета, помощи у Тома? И она вспомнила сцену у бассейна в клубе, вспомнила унижение и ее вызывающее приглашение на золотую свадьбу.
– Юристу? Нет.
– Он не только юрист, Линн. Он позаботится о тебе. Он восхищается тобой. Поверь мне, я знаю.
Он также тот человек, который считает, что я из девятнадцатого века, какой-то анахронизм, полусимпатичный, полуабсурдный. Без сомнения, он находит это интересным, хотя бы потому, что это отличается от того, что он видит вокруг себя, – блестящие, независимые женщины на той его вечеринке. Если бы он узнал, что я делала только что здесь, в этой комнате, он рассмеялся бы от удивления. «Это я в дураках остался», – сказал бы он. Она представила себе, как он это говорил бы, как вокруг его глаз, светлых, умных глаз, собираются морщинки.
Ход ее мыслей неожиданно резко изменился: «А вдруг Роберт узнает!» Ее охватил ужас, как будто она была ночью одна в машине с заглохшим мотором или оставалась дома ночью тоже одна и услышала шаги на лестнице.
Она встала, собираясь уходить.
– Меня весь день не было дома. Малыш… И Эмили, я должна поговорить с Эмили.
Он проводил ее до двери и взял за руку.
– Езжай домой. Веди осторожно. – Складки на его лбу стали глубже от беспокойства. – С тобой все в порядке? В самом деле?
– В порядке, в самом деле в порядке. Обнаженная с мужчиной, который не был Робертом. С мужем Джози…
– Линн, мы никому не принесли вреда. Помни об этом. Просто что-то произошло. Мы с тобой хорошие люди. Помни об этом тоже.
– Да, – сказала она, понимая, что он надеется, что она это забудет, потому что сам он в это не верит, но нуждается в ком-нибудь, кто бы в это верил. Но сам он всегда будет помнить эту свою неверность своей любимой Джози.
– Мне надо ехать в клинику, – сказал он.
– Да, да, езжай.
– Я тебе позвоню, если что-нибудь.
– Да, позвони. Она уехала.
Молчание за столом оживлялось лепетом Бобби – перед уходом Юдора накрыла на стол, хотя это и не входило в ее обязанности. Она достала из морозилки приготовленный Линн мясной пирог и разогрела его. Линн подумала, что это оттого, что она ее жалеет.
Эмили поела раньше одна и ушла в свою комнату.
– Эмили просила сказать вам, что у нее болит голова. Но вы не должны беспокоиться, это ничего, – сказала Юдора, а в ее глазах читалось: «Мне жаль вас».
Глаза могут высказать все. Если кто-то отводит взгляд, это значит, что он испытывает чувство вины, или стыда, или страха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Это было как будто бы снаружи ее существа была другая Линн Фергюсон, и она с любопытством наблюдала замедленные кадры фильма.
Фильм набирал скорость. Актеры двигались непреклонно, его губы на ее шее, его пальцы расстегивают ее блузку, ее юбка падает желтым свитком на пол. Оба молчали. Она ни о чем не думала. Он тоже растерял все мысли. Отчаявшиеся и изголодавшиеся, они заторопились; это был обморок, в который они упали вместе, это было полное слияние…
Когда они пробудились, он нежно тряс ее. Удивленная, потерявшая точку отсчета во времени и в пространстве, она только через мгновение поняла, где она и кто она. Как она позднее вспоминала, в этот момент ее ничего не тревожило. Узел напряжения в затылке исчез, она чувствовала себя нормально.
В следующее мгновенье она поняла, что случилось, поняла, что произошло, она дремала в объятиях этого мужчины, как будто всегда принадлежала ему. В ужасе она встретила его взгляд и увидела в его глазах отражение собственного ужаса.
Он уже оделся, но она была обнажена, прикрытая только клетчатой вязаной шалью, которой он ее прикрыл. Долгие вечера и дождливые дни она наблюдала, как Джози вязала ее. Связанная лицевой вязкой розового, кремового и зеленого цвета.
– Я должен попасть в клинику, – устало сказал он.
– У тебя нет машины, – возразила она.
– Они привезли мою обратно.
Диалог был бессмысленным, нереальным.
Начало смеркаться. Из окна, где снаружи на подоконнике спал прекрасный белый кот Джози, почти неощутимо повеяло ветерком и в комнату проникла тень. В комнате произошла едва ощутимая перемена, она стала местом ожидания неотвратимо надвигающегося несчастья.
– О, Боже! – простонала она. Он отвернулся и сказал:
– Я дам тебе одеться, – и вышел из комнаты. Она одевалась дрожа, чувствуя подступающую тошноту. На противоположной стене висело зеркало, один из античных экспонатов Брюса, зеркальная поверхность которого была волнистой, и оно исказило ее изображение, когда она посмотрелась в него. Казалось, ей подходит такое уродливое искажение, и она задержалась перед ним. Уродина, уродина, вот я кто. Я, Линн Фергюсон, сделала это, в то время как она умирает. Я, Линн.
А Роберт сказал: «Клянусь тебе жизнью и здоровьем наших детей, что я никогда не был тебе неверен».
Он бы не стал клясться, если бы это не было правдой. Кем бы он ни был, лжецом его назвать нельзя.
Когда Брюс вернулся, он сел на стул напротив дивана. Она сидела тут же, добродетельная Линн Фергюсон, с судорогами в желудке и необычно тугим узлом напряжения в затылке, ее ноги ровно стояли на полу. Она ждала, когда он заговорит.
Несколько раз он пытался начать, но его голос срывался, и он замолкал. Наконец он сказал:
– Я думаю, мы должны забыть то, что произошло, навсегда выбросить из головы. И ты, и я, мы были в таком состоянии…
– Да, – сказала она, глядя на свои ноги. Его голос снова дрогнул.
– Как это могло случиться – я не знаю – моя Джози. Я так ее люблю.
– Мне так стыдно, – прошептала она, глядя в сторону.
– Нам придется забыть это, – повторил он. – Попытаться забыть. Но прежде всего я должен попросить прощения.
Она слегка передернулась и нахмурилась, как бы говоря: «Нет такой нужды, я точно так же виновата».
– И еще одно: я никогда не должен был говорить то, что я сказал о Роберте, и требовать твоего ответа.
– Это неважно. Ты сказал правду.
– Все равно, ты пожалеешь, что согласилась с этим. Я тебя знаю, Линн. Я тебя очень хорошо знаю.
– Я бы никому не призналась в этом, только тебе, а тебе я доверяю.
Он надел очки, и прежний Брюс вернулся, Брюс, которого она знала, друг и брат, с которым то, что произошло с ними, было бы совершенно невозможно. И он сказал:
– Может быть, это твоя ошибка.
– Что? Доверять тебе?
– О, Боже, нет, Линн. Я имею в виду, что именно в этом твоя ошибка, что ты никому не призналась.
– Кому, например?
– Ну – я тебе однажды сказал – советчику. Но теперь я скажу яснее: «Тому Лоренсу».
Просить совета, помощи у Тома? И она вспомнила сцену у бассейна в клубе, вспомнила унижение и ее вызывающее приглашение на золотую свадьбу.
– Юристу? Нет.
– Он не только юрист, Линн. Он позаботится о тебе. Он восхищается тобой. Поверь мне, я знаю.
Он также тот человек, который считает, что я из девятнадцатого века, какой-то анахронизм, полусимпатичный, полуабсурдный. Без сомнения, он находит это интересным, хотя бы потому, что это отличается от того, что он видит вокруг себя, – блестящие, независимые женщины на той его вечеринке. Если бы он узнал, что я делала только что здесь, в этой комнате, он рассмеялся бы от удивления. «Это я в дураках остался», – сказал бы он. Она представила себе, как он это говорил бы, как вокруг его глаз, светлых, умных глаз, собираются морщинки.
Ход ее мыслей неожиданно резко изменился: «А вдруг Роберт узнает!» Ее охватил ужас, как будто она была ночью одна в машине с заглохшим мотором или оставалась дома ночью тоже одна и услышала шаги на лестнице.
Она встала, собираясь уходить.
– Меня весь день не было дома. Малыш… И Эмили, я должна поговорить с Эмили.
Он проводил ее до двери и взял за руку.
– Езжай домой. Веди осторожно. – Складки на его лбу стали глубже от беспокойства. – С тобой все в порядке? В самом деле?
– В порядке, в самом деле в порядке. Обнаженная с мужчиной, который не был Робертом. С мужем Джози…
– Линн, мы никому не принесли вреда. Помни об этом. Просто что-то произошло. Мы с тобой хорошие люди. Помни об этом тоже.
– Да, – сказала она, понимая, что он надеется, что она это забудет, потому что сам он в это не верит, но нуждается в ком-нибудь, кто бы в это верил. Но сам он всегда будет помнить эту свою неверность своей любимой Джози.
– Мне надо ехать в клинику, – сказал он.
– Да, да, езжай.
– Я тебе позвоню, если что-нибудь.
– Да, позвони. Она уехала.
Молчание за столом оживлялось лепетом Бобби – перед уходом Юдора накрыла на стол, хотя это и не входило в ее обязанности. Она достала из морозилки приготовленный Линн мясной пирог и разогрела его. Линн подумала, что это оттого, что она ее жалеет.
Эмили поела раньше одна и ушла в свою комнату.
– Эмили просила сказать вам, что у нее болит голова. Но вы не должны беспокоиться, это ничего, – сказала Юдора, а в ее глазах читалось: «Мне жаль вас».
Глаза могут высказать все. Если кто-то отводит взгляд, это значит, что он испытывает чувство вины, или стыда, или страха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102