– В этом все и дело.
– Разве лежачего бьют?
Том не ответил, и она спрятала лицо в ладонях, думая, что в конце концов Том не может знать, что кипит у нее внутри. Двадцать лет вместе, было так много хорошего! О, да, плохого тоже, плохого тоже. Срослись вместе, душой и телом, даже несмотря на то, что он бил ее, так что теперь она может чувствовать его страдания как ни один посторонний, каким бы чувствительным и тонким он ни был.
Она подняла свое лицо, призывая к пониманию.
– Я не могу бежать с тонущего корабля, Том. Я не могу уйти.
Он кивнул.
– Но в конце концов вы уйдете, – сказал он.
Это было время ожидания, неловкое напряжение в обычной жизни. Дни текли медленно, и, хотя была осень, они были длинными. Из своего дома, окруженного тяжелой листвой, Линн вглядывалась в легкую дымку выцветших красок, зелени, смягченной оттенками серого цвета, и красные краски, превратившиеся в коричневые, печальные, но приятные в своей меланхолии. Ей казалось, что в природе отражаются настроения ее дома, потому что осень должна быть яркой и блестящей. Но это все в моем воображении, говорила она себе; каждый видит то, что ему нужно видеть.
На дальней лужайке под кленом Энни делала свое домашнее задание по-английски, читая «Гекльберри Финна». Роберт, встав на колени в траве, вытянул руки к Бобби, которому теперь исполнилось десять месяцев, и он уже сделал несколько шагов без посторонней помощи, Роберт был горд: мальчик вырастет очень спортивным; он будет сильным игроком в теннис, пловцом, звездой трека.
Если это его утешает, думала Линн, пусть утешается. Было странно видеть его здесь, дома, посреди рабочего дня. Юдора, которая проходила между гаражом и увитой виноградом беседкой, должно быть, думала так же.
Бедная женщина, только неделю назад она пришла к ней, колеблющаяся и застенчивая, чтобы сделать признание.
– Я вам должна что-то сказать, миссис Фергюсон. Все неприятности мистера Фергюсона я слышала от моей подруги. Она не должна была говорить, но и я тоже не должна была говорить, я понимаю, не должна. Это было, когда у нас был ленч в церкви, и вы знаете, когда работаешь в чужом доме, слышишь разные вещи, и вот они разговаривали. Я вовсе не хотела вам причинить вред, честное слово, не хотела. Даже мистер Фергюсон, он джентльмен, и он правда мне нравился, пока он…
Линн перебила ее.
– Дорогая Юдора, я понимаю. И это не вы, и не ваша подруга, которая работает у Стивенсов. Даже полицейский, который дежурит в клубе, знал, и, кажется, многие другие знали… О, пожалуйста, не плачьте. Не делайте мне еще больнее.
Искреннему раскаянию не было конца.
– Я ни за что на свете не причинила бы вам вреда, вы так добры ко мне, вы дарили мне все эти вещи, и не только вещи старые, но и новые вещи к моему дню рождения и к прошлому Рождеству. Вы были моим другом. Я не могла вынести это в то утро, когда я вошла и увидела, что он с вами делает, вы такая маленькая, в вас не более сорока пяти килограмм. Такая хрупкая.
В ее кротких, встревоженных глазах читался вопрос, который Юдора не осмеливалась задать вслух: «Вы остаетесь, миссис Фергюсон? Вы действительно остаетесь?»
Линн, слегка подняв подбородок, чтобы подчеркнуть решительность, ответила на невысказанный вопрос:
– В жизни всегда надо смотреть вперед, а не назад. Что было – то было, не так ли?
И, говоря это, она почувствовала себя зрелой и сильной.
«Это наше с Робертом дело», – сказала она Тому Лоренсу.
Но конечно, это было не так. Это было как тот пресловутый камень, брошенный в пруд, от которого расходятся круги. Это были Эмили и Энни.
Энни ее удивила. Жизнерадостность так называемых «трудных» детей всегда вызывает удивление. Если только она не…
– Дядя Брюс сказал мне, чтобы я не верила тому, что говорят другие дети. Он сказал мне, чтобы я даже им не отвечала. «Они хотят, чтобы ты заплакала и рассердилась, – сказал он мне. – А если ты не заплачешь, ты им испортишь развлечение, и они от тебя отстанут». Мы с ним много говорим по телефону. – И она закончила с уверенностью: – Дядя Брюс дает мне хорошие советы. – Затем, внезапно перейдя на другую тему, она спросила: – Почему он больше к нам не приходит?
– Он очень занят, готовится к отъезду, – объяснила Линн.
Для нее было загадкой, кого Брюс избегает: то ли Роберта, то ли ее.
Она хотела бы, чтобы Брюс поговорил с Эмили, но в этом случае, без сомнения, его замечания отличались бы от тех советов, которые он давал Энни. В любом случае, Эмили была решительно настроена не переезжать.
Вскоре, после первого истеричного телефонного звонка Роберта, Эмили как-то в разговоре с Линн натолкнулась на настоящую стену сопротивления.
– Мама, ты делаешь ужасную ошибку, – сказала она огорченным тоном. – Ужасную. Я прочитала много книг о браках, подобных вашему.
– Я знаю, я видела книгу в твоей комнате. Не все случаи укладываются в статистику, Эмили. Люди – это не статистика.
– Но имеется тенденция, неважно насколько непохожим может казаться каждый случай. Мы сейчас проходим в курсе социологии про обиженных мужьями жен, и я тебе скажу, я чувствовала, как у меня мурашки по коже бегают. Ты должна быть осторожна, мама. Ты не должна больше рассчитывать на папу. Тебе нужно уходить, мама, и как можно скорее.
– Нет, если бы ты могла видеть своего отца, ты бы знала, что я вижу перед собой. Он стал совсем другой человек. С ним произошло что-то ужасное.
– Ты можешь на него смотреть, но ты его не видишь.
– Ты беспощадная и бессердечная, Эмили. У тебя нет жалости?
– Есть. Жалость к тебе. – И под конец Эмили сказала: – Хорошо, мама, ты должна делать то, что ты считаешь нужным.
Оскорбленная и разбитая, Линн ответила холодно:
– Конечно должна. Все мы должны, не так ли? – затем, смягчившись, она сделала еще одну попытку: – Вопреки твоим опасениям, папа думает о Рождестве, о том, как мы соберемся всей семьей. Не хотела бы ты пригласить Харриса на обед? Я устрою праздничный обед, испеку «рождественское полено» и много чего еще.
– Харрис будет на своем семейной обеде, – ответила Эмили тем сухим тоном, который у нее в последнее время появился.
– Ну тогда как-нибудь в другой раз во время каникул.
– Посмотрим, – ответила Эмили.
Упрямая! И это когда Роберт действительно старается изо всех сил загладить вину!
– Не говори Эмили, что меня беспокоит то, что я собираюсь делать, – все время повторял он. – Я не хочу, чтобы страдала ее учеба. Ей нужна свежая голова.
– Но что ты теперь намерен делать? – снова спросила Линн.
– Я еще не знаю. Мне нужно еще время, чтобы решить. А пока мы сможем уложиться в мое выходное пособие, – сказал он удрученным тоном, и слова были уклончивы. – Что-нибудь. Я найду что-нибудь.
В день рождения он положил ей на тарелку розу с длинным стеблем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Разве лежачего бьют?
Том не ответил, и она спрятала лицо в ладонях, думая, что в конце концов Том не может знать, что кипит у нее внутри. Двадцать лет вместе, было так много хорошего! О, да, плохого тоже, плохого тоже. Срослись вместе, душой и телом, даже несмотря на то, что он бил ее, так что теперь она может чувствовать его страдания как ни один посторонний, каким бы чувствительным и тонким он ни был.
Она подняла свое лицо, призывая к пониманию.
– Я не могу бежать с тонущего корабля, Том. Я не могу уйти.
Он кивнул.
– Но в конце концов вы уйдете, – сказал он.
Это было время ожидания, неловкое напряжение в обычной жизни. Дни текли медленно, и, хотя была осень, они были длинными. Из своего дома, окруженного тяжелой листвой, Линн вглядывалась в легкую дымку выцветших красок, зелени, смягченной оттенками серого цвета, и красные краски, превратившиеся в коричневые, печальные, но приятные в своей меланхолии. Ей казалось, что в природе отражаются настроения ее дома, потому что осень должна быть яркой и блестящей. Но это все в моем воображении, говорила она себе; каждый видит то, что ему нужно видеть.
На дальней лужайке под кленом Энни делала свое домашнее задание по-английски, читая «Гекльберри Финна». Роберт, встав на колени в траве, вытянул руки к Бобби, которому теперь исполнилось десять месяцев, и он уже сделал несколько шагов без посторонней помощи, Роберт был горд: мальчик вырастет очень спортивным; он будет сильным игроком в теннис, пловцом, звездой трека.
Если это его утешает, думала Линн, пусть утешается. Было странно видеть его здесь, дома, посреди рабочего дня. Юдора, которая проходила между гаражом и увитой виноградом беседкой, должно быть, думала так же.
Бедная женщина, только неделю назад она пришла к ней, колеблющаяся и застенчивая, чтобы сделать признание.
– Я вам должна что-то сказать, миссис Фергюсон. Все неприятности мистера Фергюсона я слышала от моей подруги. Она не должна была говорить, но и я тоже не должна была говорить, я понимаю, не должна. Это было, когда у нас был ленч в церкви, и вы знаете, когда работаешь в чужом доме, слышишь разные вещи, и вот они разговаривали. Я вовсе не хотела вам причинить вред, честное слово, не хотела. Даже мистер Фергюсон, он джентльмен, и он правда мне нравился, пока он…
Линн перебила ее.
– Дорогая Юдора, я понимаю. И это не вы, и не ваша подруга, которая работает у Стивенсов. Даже полицейский, который дежурит в клубе, знал, и, кажется, многие другие знали… О, пожалуйста, не плачьте. Не делайте мне еще больнее.
Искреннему раскаянию не было конца.
– Я ни за что на свете не причинила бы вам вреда, вы так добры ко мне, вы дарили мне все эти вещи, и не только вещи старые, но и новые вещи к моему дню рождения и к прошлому Рождеству. Вы были моим другом. Я не могла вынести это в то утро, когда я вошла и увидела, что он с вами делает, вы такая маленькая, в вас не более сорока пяти килограмм. Такая хрупкая.
В ее кротких, встревоженных глазах читался вопрос, который Юдора не осмеливалась задать вслух: «Вы остаетесь, миссис Фергюсон? Вы действительно остаетесь?»
Линн, слегка подняв подбородок, чтобы подчеркнуть решительность, ответила на невысказанный вопрос:
– В жизни всегда надо смотреть вперед, а не назад. Что было – то было, не так ли?
И, говоря это, она почувствовала себя зрелой и сильной.
«Это наше с Робертом дело», – сказала она Тому Лоренсу.
Но конечно, это было не так. Это было как тот пресловутый камень, брошенный в пруд, от которого расходятся круги. Это были Эмили и Энни.
Энни ее удивила. Жизнерадостность так называемых «трудных» детей всегда вызывает удивление. Если только она не…
– Дядя Брюс сказал мне, чтобы я не верила тому, что говорят другие дети. Он сказал мне, чтобы я даже им не отвечала. «Они хотят, чтобы ты заплакала и рассердилась, – сказал он мне. – А если ты не заплачешь, ты им испортишь развлечение, и они от тебя отстанут». Мы с ним много говорим по телефону. – И она закончила с уверенностью: – Дядя Брюс дает мне хорошие советы. – Затем, внезапно перейдя на другую тему, она спросила: – Почему он больше к нам не приходит?
– Он очень занят, готовится к отъезду, – объяснила Линн.
Для нее было загадкой, кого Брюс избегает: то ли Роберта, то ли ее.
Она хотела бы, чтобы Брюс поговорил с Эмили, но в этом случае, без сомнения, его замечания отличались бы от тех советов, которые он давал Энни. В любом случае, Эмили была решительно настроена не переезжать.
Вскоре, после первого истеричного телефонного звонка Роберта, Эмили как-то в разговоре с Линн натолкнулась на настоящую стену сопротивления.
– Мама, ты делаешь ужасную ошибку, – сказала она огорченным тоном. – Ужасную. Я прочитала много книг о браках, подобных вашему.
– Я знаю, я видела книгу в твоей комнате. Не все случаи укладываются в статистику, Эмили. Люди – это не статистика.
– Но имеется тенденция, неважно насколько непохожим может казаться каждый случай. Мы сейчас проходим в курсе социологии про обиженных мужьями жен, и я тебе скажу, я чувствовала, как у меня мурашки по коже бегают. Ты должна быть осторожна, мама. Ты не должна больше рассчитывать на папу. Тебе нужно уходить, мама, и как можно скорее.
– Нет, если бы ты могла видеть своего отца, ты бы знала, что я вижу перед собой. Он стал совсем другой человек. С ним произошло что-то ужасное.
– Ты можешь на него смотреть, но ты его не видишь.
– Ты беспощадная и бессердечная, Эмили. У тебя нет жалости?
– Есть. Жалость к тебе. – И под конец Эмили сказала: – Хорошо, мама, ты должна делать то, что ты считаешь нужным.
Оскорбленная и разбитая, Линн ответила холодно:
– Конечно должна. Все мы должны, не так ли? – затем, смягчившись, она сделала еще одну попытку: – Вопреки твоим опасениям, папа думает о Рождестве, о том, как мы соберемся всей семьей. Не хотела бы ты пригласить Харриса на обед? Я устрою праздничный обед, испеку «рождественское полено» и много чего еще.
– Харрис будет на своем семейной обеде, – ответила Эмили тем сухим тоном, который у нее в последнее время появился.
– Ну тогда как-нибудь в другой раз во время каникул.
– Посмотрим, – ответила Эмили.
Упрямая! И это когда Роберт действительно старается изо всех сил загладить вину!
– Не говори Эмили, что меня беспокоит то, что я собираюсь делать, – все время повторял он. – Я не хочу, чтобы страдала ее учеба. Ей нужна свежая голова.
– Но что ты теперь намерен делать? – снова спросила Линн.
– Я еще не знаю. Мне нужно еще время, чтобы решить. А пока мы сможем уложиться в мое выходное пособие, – сказал он удрученным тоном, и слова были уклончивы. – Что-нибудь. Я найду что-нибудь.
В день рождения он положил ей на тарелку розу с длинным стеблем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102