Смерть Кэролайн и его руки вокруг нее. Удары и пощечины, падение и слезы. Снежная баба на лужайке, после – горячий шоколад, и Роберт дает уроки фортепьяно девочкам. Скамейка в Чикаго и полоумная бродяжка, смеющаяся над ней. Разрыв в ту ночь, когда был зачат Бобби. Сегодняшнее утро. Этот самый момент.
И снова Эмили спросила:
– Ты не будешь сердиться на Юдору?
– Нет, не буду.
В конце концов, какая разница? Когда наступит конец, Эмили и так во всем разберется. И Линн глубоко вздохнула.
Немыслимое произошло, или происходит. Оставить Роберта! Еще вчера она сказала бы, сказала бы вопреки всему, что всегда найдется выход, всегда есть надежда, что последний раз и в самом деле окажется последним. Но сегодня все изменилось. Огромная, неожиданная, немыслимая перемена произошла внутри нее. Она хорошая женщина, заслуживающая лучшей жизни, и начиная с этого момента она ее получит.
Ах, да! Но как это сделать? Каким путем, какими средствами? Она рассчитала: в скором времени, через несколько месяцев, Роберта пошлют за границу. Вполне логично будет с его стороны поехать сначала одному, чтобы приготовить им жилье, а она останется здесь, чтобы уладить все дела дома. Тогда с безопасного расстояния она объявит ему, что они не собираются к нему приезжать и что с нее достаточно. Кончено.
Но куда идти с младенцем на руках и без единого собственного гроша? Как подготовить это? Брюс как-то сказал: «Поговори с Томом Лоренсом». Что ж, возможно, она поговорит. Она представляла себе его умное ироничное лицо. Он, без сомнения, напомнил бы, хотя, конечно, не сказал бы вслух: «Я вам это говорил». Брюс сказал: «Он восхищается тобой». В то ужасное утро, когда убежала Энни, Том сказал: «Когда вам понадобится помощь, я буду рядом». Каким-то необъяснимым образом и вопреки грустным обстоятельствам этого дня она испытала легкое чувство самоуважения.
Эмили поднялась, вытерла лицо и принялась складывать свитера.
– Давай я тебе помогу, – предложила Линн. Это движение, физическое действие освобождения ящиков в шкафу и заполнение чемодана, было для нее физической пыткой. Для них обеих в этом было что-то окончательное.
– О, мама, я не могу вынести, что я вот так уезжаю. Почему ты с этим миришься? Почему? – закричала Эмили высоким пронзительным голосом.
Необходимо бы успокоить ее, чтобы она могла нормально выспаться и относительно спокойно уехать к рейсу самолета. И поэтому Линн ласково произнесла:
– Родная, не думай о том, что тебе рассказала Юдора. Я уверена, она преувеличила.
– Это случилось не только сегодня утром. До того как родился Бобби, тоже кое-что происходило. Я знаю правду и об этом тоже.
Пораженная, Линн прекратила складывать свитер.
– Что ты имеешь в виду?
– В тот вечер, когда ты упала на колючую изгородь и соседи напротив, Стивенсы, вызвали полицию.
– Кто тебе это сказал? Лейтенант Уэбер? – В Линн поднялась ужасная ярость. Неужели весь мир сговорился и сплетничает о ней?
– Нет, нет, он никогда бы этого не сделал. Харрис слышал, как его отец говорил его матери. Они не знали, что он сидел на крыльце и мог слышать, о чем они говорили в гостиной. И когда они обнаружили, что он все-таки услышал, его отец попросил не говорить мне. Он сказал, что меня не следует огорчать и смущать. Но Харрис все же рассказал мне. Я думаю, он бы не стал, но он был слишком обеспокоен и думал, что я должна знать. Но у меня уже у самой на этот счет были некоторые соображения.
– Я понимаю, – сказала Линн.
Она взглянула на стену, где висела фотография Эмили в летнем лагере. На ступенях хижины сидели в ряд восемь девочек, Эмили была посередине, восемь девочек, которые, возможно, знали больше ужасных вещей, чем позволяло предположить их наивное выражение лица. Моя девочка, моя Эмили.
– Мне стало не по себе. Я почувствовала такой стыд перед ним, когда он мне это сказал. Мне было стыдно за всех нас, за семью, которая считалась такой респектабельной, на всех произвела впечатление папина премия, его благотворительность, этот наш дом и все такое. Мне было так стыдно, что меня даже затошнило. Как мой отец мог такое делать с тобой? Но я была права, когда утром не поверила твоим объяснениям. Почему я им не поверила? Почему я тогда заподозрила, что там было что-то еще? Когда-то я так любила папу! Тогда ты все отрицала так твердо, и я подумала, что не должна так плохо думать о своих родителях. И когда вы вернулись после вашей поездки и казались такими счастливыми, я подумала, что я ошиблась. Мне даже стыдно стало за те мысли, которые у меня были. Ты уже была беременна Бобби, когда Харрис рассказал мне. Мы с ним гуляли по лесу вокруг озера. Я думаю, что я чуть не упала, и он обнял меня, чтобы утешить. Он был такой сильный и нежный! Вот тогда это и произошло, когда мы стали заниматься любовью. Мы не собирались делать этого, пока не станем старше, правда, мы так договорились. Очень многие начинают заниматься сексом в последнем классе, все об этом знают. Но об этом никогда не пишут в газетах и не показывают по телевидению, говорят только о тех школьниках, которые этого не делают. – И Эмили, слегка всхлипнув, продолжала: – Это странно, мама, когда я мысленно возвращаюсь к этому, как неожиданно можно перейти к близости от нежности и утешений. Кажется, что это все одно и то же, ты знаешь? И именно так это и случилось. Я думаю, я не очень хорошо это объяснила. Я думаю, наверное, тебе трудно понять, как это было.
Линн продолжала смотреть на фотографию; это было в тот год, когда Эмили носила скобки на зубах; проволока была покрыта резиновой полоской, и она всячески старалась произвести впечатление на своих подруг, демонстрируя ее. Когда она отвечала, она не могла смотреть на Эмили.
– Я понимаю, – сказала она.
– Этим летом следы на твоих руках так долго не проходили, что каждый раз, когда я видела эти ссадины, мне хотелось сказать тебе, что я все знаю. Но я и так доставила тебе столько хлопот, и я чувствовала, что не имею права еще больше тебя волновать. А в тот раз, когда убежала Энни, ты помнишь, дядя Брюс сказал нам, чтобы мы сохраняли спокойствие в доме ради ребенка, ради нас всех?
– Ты говорила мне.
– И тогда, – сказала Эмили, – когда родился Бобби, он был такой милашка. Ты так прекрасно выглядела с ним на руках. И папа был так мил, тоже, по-настоящему был сам собой. Я думала, ну, ладно, забудь, что случилось, и храни тайну. Это самое лучшее, что ты можешь сделать, сохранять спокойствие, так сказал дядя Брюс.
– И как хорошо ты делала это.
– Я старалась. Но теперь, когда я уезжаю, я хочу тебе что-то сказать. Ты смотрела на эту лагерную фотографию минуту назад. А теперь я хочу тебе показать другую фотографию.
Из папки в ящике своего стола она достала фотографию, по-видимому, увеличенный любительский снимок маленького мальчика не более года отроду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
И снова Эмили спросила:
– Ты не будешь сердиться на Юдору?
– Нет, не буду.
В конце концов, какая разница? Когда наступит конец, Эмили и так во всем разберется. И Линн глубоко вздохнула.
Немыслимое произошло, или происходит. Оставить Роберта! Еще вчера она сказала бы, сказала бы вопреки всему, что всегда найдется выход, всегда есть надежда, что последний раз и в самом деле окажется последним. Но сегодня все изменилось. Огромная, неожиданная, немыслимая перемена произошла внутри нее. Она хорошая женщина, заслуживающая лучшей жизни, и начиная с этого момента она ее получит.
Ах, да! Но как это сделать? Каким путем, какими средствами? Она рассчитала: в скором времени, через несколько месяцев, Роберта пошлют за границу. Вполне логично будет с его стороны поехать сначала одному, чтобы приготовить им жилье, а она останется здесь, чтобы уладить все дела дома. Тогда с безопасного расстояния она объявит ему, что они не собираются к нему приезжать и что с нее достаточно. Кончено.
Но куда идти с младенцем на руках и без единого собственного гроша? Как подготовить это? Брюс как-то сказал: «Поговори с Томом Лоренсом». Что ж, возможно, она поговорит. Она представляла себе его умное ироничное лицо. Он, без сомнения, напомнил бы, хотя, конечно, не сказал бы вслух: «Я вам это говорил». Брюс сказал: «Он восхищается тобой». В то ужасное утро, когда убежала Энни, Том сказал: «Когда вам понадобится помощь, я буду рядом». Каким-то необъяснимым образом и вопреки грустным обстоятельствам этого дня она испытала легкое чувство самоуважения.
Эмили поднялась, вытерла лицо и принялась складывать свитера.
– Давай я тебе помогу, – предложила Линн. Это движение, физическое действие освобождения ящиков в шкафу и заполнение чемодана, было для нее физической пыткой. Для них обеих в этом было что-то окончательное.
– О, мама, я не могу вынести, что я вот так уезжаю. Почему ты с этим миришься? Почему? – закричала Эмили высоким пронзительным голосом.
Необходимо бы успокоить ее, чтобы она могла нормально выспаться и относительно спокойно уехать к рейсу самолета. И поэтому Линн ласково произнесла:
– Родная, не думай о том, что тебе рассказала Юдора. Я уверена, она преувеличила.
– Это случилось не только сегодня утром. До того как родился Бобби, тоже кое-что происходило. Я знаю правду и об этом тоже.
Пораженная, Линн прекратила складывать свитер.
– Что ты имеешь в виду?
– В тот вечер, когда ты упала на колючую изгородь и соседи напротив, Стивенсы, вызвали полицию.
– Кто тебе это сказал? Лейтенант Уэбер? – В Линн поднялась ужасная ярость. Неужели весь мир сговорился и сплетничает о ней?
– Нет, нет, он никогда бы этого не сделал. Харрис слышал, как его отец говорил его матери. Они не знали, что он сидел на крыльце и мог слышать, о чем они говорили в гостиной. И когда они обнаружили, что он все-таки услышал, его отец попросил не говорить мне. Он сказал, что меня не следует огорчать и смущать. Но Харрис все же рассказал мне. Я думаю, он бы не стал, но он был слишком обеспокоен и думал, что я должна знать. Но у меня уже у самой на этот счет были некоторые соображения.
– Я понимаю, – сказала Линн.
Она взглянула на стену, где висела фотография Эмили в летнем лагере. На ступенях хижины сидели в ряд восемь девочек, Эмили была посередине, восемь девочек, которые, возможно, знали больше ужасных вещей, чем позволяло предположить их наивное выражение лица. Моя девочка, моя Эмили.
– Мне стало не по себе. Я почувствовала такой стыд перед ним, когда он мне это сказал. Мне было стыдно за всех нас, за семью, которая считалась такой респектабельной, на всех произвела впечатление папина премия, его благотворительность, этот наш дом и все такое. Мне было так стыдно, что меня даже затошнило. Как мой отец мог такое делать с тобой? Но я была права, когда утром не поверила твоим объяснениям. Почему я им не поверила? Почему я тогда заподозрила, что там было что-то еще? Когда-то я так любила папу! Тогда ты все отрицала так твердо, и я подумала, что не должна так плохо думать о своих родителях. И когда вы вернулись после вашей поездки и казались такими счастливыми, я подумала, что я ошиблась. Мне даже стыдно стало за те мысли, которые у меня были. Ты уже была беременна Бобби, когда Харрис рассказал мне. Мы с ним гуляли по лесу вокруг озера. Я думаю, что я чуть не упала, и он обнял меня, чтобы утешить. Он был такой сильный и нежный! Вот тогда это и произошло, когда мы стали заниматься любовью. Мы не собирались делать этого, пока не станем старше, правда, мы так договорились. Очень многие начинают заниматься сексом в последнем классе, все об этом знают. Но об этом никогда не пишут в газетах и не показывают по телевидению, говорят только о тех школьниках, которые этого не делают. – И Эмили, слегка всхлипнув, продолжала: – Это странно, мама, когда я мысленно возвращаюсь к этому, как неожиданно можно перейти к близости от нежности и утешений. Кажется, что это все одно и то же, ты знаешь? И именно так это и случилось. Я думаю, я не очень хорошо это объяснила. Я думаю, наверное, тебе трудно понять, как это было.
Линн продолжала смотреть на фотографию; это было в тот год, когда Эмили носила скобки на зубах; проволока была покрыта резиновой полоской, и она всячески старалась произвести впечатление на своих подруг, демонстрируя ее. Когда она отвечала, она не могла смотреть на Эмили.
– Я понимаю, – сказала она.
– Этим летом следы на твоих руках так долго не проходили, что каждый раз, когда я видела эти ссадины, мне хотелось сказать тебе, что я все знаю. Но я и так доставила тебе столько хлопот, и я чувствовала, что не имею права еще больше тебя волновать. А в тот раз, когда убежала Энни, ты помнишь, дядя Брюс сказал нам, чтобы мы сохраняли спокойствие в доме ради ребенка, ради нас всех?
– Ты говорила мне.
– И тогда, – сказала Эмили, – когда родился Бобби, он был такой милашка. Ты так прекрасно выглядела с ним на руках. И папа был так мил, тоже, по-настоящему был сам собой. Я думала, ну, ладно, забудь, что случилось, и храни тайну. Это самое лучшее, что ты можешь сделать, сохранять спокойствие, так сказал дядя Брюс.
– И как хорошо ты делала это.
– Я старалась. Но теперь, когда я уезжаю, я хочу тебе что-то сказать. Ты смотрела на эту лагерную фотографию минуту назад. А теперь я хочу тебе показать другую фотографию.
Из папки в ящике своего стола она достала фотографию, по-видимому, увеличенный любительский снимок маленького мальчика не более года отроду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102