— Не желаете-с кофейку, — предлагает с лунной улыбкой, — прелестное кофе с тяжелыми металлами. Выпил и дал дуба, — захихикал, — хорошо, не надо более мучаться.
— Вас отравили, Исаак Исаакович, — догадываюсь.
— Жизнь отравила, Слава, жизнь, — облизывает ложечку, — прошу запомнить: никому не верь. Никому. Даже себе. Я поверил таки, и вот результат, — приближает ложечку к своему симпатичному семитскому сморщенному личику. — Результат плачевный таки, смотри, — и резким движением запускает ложечку в блюдцевидную левую глазницу, где зоркает выпуклое око.
Я кричу от ужаса, видя, как глазной шарик оказывается поначалу в золотой ложечке, а потом плюхается в чашку с кофе.
— Фокус таки, — хихикает одноглазый человечек. — Бойся, мой юный друг, — повторяет операцию уже с правым глазом, — ловкости рук! Ап!
И запускает в мою сторону нечто шарикоподшипниковое, искрящееся — я ору и… просыпаюсь.
Свят-свят! Померещится же такой кошмар? Приподнимаюсь на диванчике и вижу фигуру — это она включила свет в подвальном кубрике, который и разбудил меня, слава Богу.
— Подмажься, — кидает некий пакет в умывальник. — Морду закрась, блядь, а то уж больно распух, как труп.
— А не надо было бить, блядь!
— Сам блядь!
— Да иди ты…
Поговорили на языке великих поэтов и таких же писателей, включая всевозможных современных лауреатных временщиков, слащаво-минетных к длани дающей. И не только к длани.
Словом, грандиозен и могуч русский язык, а вот без многогранной связки на «ядь» никуда.
Подхожу к умывальнику, смотрю на себя в зеркальный сколок и не узнаю. Огромно, безобразно и сине-желто с фиолетинкой то, что есть лицо.
М-да! С такой расцветкой и выразительной пухлостью меня надо выпускать на арену одесского цирка в качестве заморской диковинки.
Или меня хотят представить высшему свету? Не для это ли солнцезащитные очки, которые извлекаю из пакета. Еще обнаруживаю тюбики с белилами, суриком и прочей косметической тюхней. Не без злорадства выжимаю эту духовитую пакость на дверь и ладонью размазываю. Будем жить без прикрас, господа! Мир надо принимать таким, каков он есть!
Начинаю ходить по кубрику — зачем? Несмотря на страшный и, быть может, вещий сон, мой организм отдохнул и требует активных действий. Не будем ждать милости у природы, сами возьмем у неё все, что надо. Лучше, конечно, с топором в руках. Увы, орудие пролетариата осталось в машине моего полукриминального товарища. Значит, надо сладить нечто боевое из подручных средств? Что имеем — умывальник да диванчик? Первое не подходит для этих целей никак, а вот у дивана есть пружины — они стальны, злы и удобны для удавки. Главное, суметь растянуть их.
М-да, ну, ты парень и «гондурас» из страны, которую назвали не Гондурасом. Чтобы разжать их нужна мощь греческого циркового борца Попандопуло.
Обращаю внимание на свои ботинки. Ба! Шнурки! Мои недруги проявили беспечность. Отлично! Теперь один шнурок будет выступать в качестве удавки, а второй с помощью активного трения о пружину делим пополам и… уже имеем два шнурочка.
Проделав эту нехитрую операцию, чувствую себя куда увереннее: убивать голыми руками не приучен, а вот придушить врага…
Не хотелось бы, да неизвестно, как дело повернется. Если меня не обманывает интуиция, то охота за великим аутистом только-только начинается, и будет проходить по всем законам гона. И в этой веселой ловле российского феномена я играю не последнюю роль — роль приманки.
Через четверть часа я становлюсь свидетелем пантомимы в исполнении фигуры, пришедшей за мной. Она неосторожно прислоняется к двери, вымазанной белилами и суриком, и я считаю нужным сказать правду:
— Дядя, у тебя спина белая.
Фигура не верит, потом верит и начинает дергаться, как на ниточках, и материться, как политическая кукла, которую дергают за эти ниточки. Это все забавляет, и я понимаю, что даже приговоренный к повешению имеет право на шутку, полезную для здоровья.
Потом мне сообщают банальную истину о том, что смеется тот, кто смеется последним, и выталкивают из подвального помещения, пропахшего косметикой.
Эх-ма, за окнами блистал новый день: вопили птахи в изумрудной зелени, и сквозь свежую листву прорывалось салатовое по цвету солнце. Эта картинка вечной жизни меня взбодрила: как корявый бурьянок прорастает сквозь бетон атомных станций, так и человек проклевывается из мглистых пещер к сияющим и прекрасным терниям.
В «патриотическом» номере меня встречал капитан Горкин, сидящий за столом, где лежала типовая папка для ведения следственного дела № 000001. Я открыл рот, и вид мой, думаю, был крайне дурацкий. Мудацкий видок был, это точно. Ждал палачей с окровавленными по локоть руками, а вижу старого знакомого и без орудий пыток. Что происходит? Неужели диктатура закона восторжествовала?
— Что это с вашим лицом, Мукомольников? — вопросил капитан и, кажется, тоже был удивлен, но именно моей живописной физиономией.
— Упал, — равнодушно пожал плечами.
— Соломку надо стелить, — назидательно проговорил Горкин. — Ну, ничего, до свадьбы заживет. — И вытащил из папки бумажный лист. Подпиши-ка.
— Неграмотный я, — привычно заныл.
— А без этого не можем освободить.
— Освободить? — ничего не понимал. — Как это освободить? — Глупил. За что освободить?
— Видать, упал ты крепко, — вздохнул капитан и снизошел до объяснения, что за меня хлопотала общественность, и принято решение высвободить меня под подписку о невыезде.
Я был потрясен — что за чертовщина?! Готовился, повторю, к инквизиторским пыткам, а меня отпускают на волю, как птицелов — птичку. Почему? И какая ещё такая общественность? А гора трупов в моей квартире и рядом? А ночное предложение о сотрудничестве с некой охранно-коммерческой структурой «Алмаз»? Неужто спятил до такой степени, что уже не могу отличить радужную реальность от смурых бредовых измышлений?
Все эти вопросы я хотел задать положительному представителю органов, да вовремя спохватился: правду говорить он не будет. Не даны ему такие серьезные полномочия. Подозреваю, ситуация вокруг моей персоны принципиально изменилась, и я должен благодарить судьбу, что именно так произошло.
Впрочем, судьба всегда имеет Ф.И.О., и, узнав имя, пойму движущие силы интриги, закручивающейся, как пружина диванчика, на котором я провел малую часть своей ржаво-пружинистой жизни.
Взяв со стола листочек с официальным извещением о дальнейшем своем поведении, поставил… крестик. Капитан Горкин глянул на меня, как врач перед операцией на потенциального покойника, и сказал, что я плохо закончу жизненный путь — со своими мудацкими шутками.
— А где мои доллары, — завредничал я тогда, — которые в банке, но стеклянной. Реквизированные во время обыска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88