Кто-то, схватив меня, выворачивающую голову на обугленный проем окна, за шиворот, выволок из толпы и долго в таком неудобном положении тащил по улице, пока дом не скрылся из поля зрения.
- Доигралась, Варвара? - проворчал бывший муж, когда мы отъехали на приличное расстояние от пожарища. - В какое дерьмо ты опять влипла?
- Не знаю, Сеня. Экскременты в наличии, а чьи они, покажут анализы, - с веселой наглостью сказала я.
Когда мне страшно, я всегда наглею, такая порода. Сеня знает об этом.
- Не хнычь, придет к тебе личный киллер, ты, главное, копай, - съязвил Сеня. - Ладно, не трусь, я тебя спрячу.
Я положила руку на руль.
- Я сама себя спрячу. Сеня, может быть, я уеду, ненадолго. Василий... ты присмотри...
Удивительно, Сеня научился различать мои интонации, он научился быть достойным.
- Конечно, Варя. Ты всегда можешь рассчитывать на меня. Не волнуйся за Василия, я же отец.
- Да, ты отец, - говорю я искренне, без иронии. - Спасибо тебе.
Вот сходятся мужчина и женщина, и они никто друг другу, потом рожают ребенка, потом расходятся - и решают, что они снова чужие. Но не чужие они, а родственники и никогда больше не будут чужими, из-за ребенка. Даже если они поставят двести штампов о разводе, забудут имена и разъедутся по разным полюсам: он - на Южный, она - на Северный или наоборот. Это я о себе и Сене.
Он подвез меня к дому Музы Пегасовны. Мы помолчали на дорожку. Чтобы не тратить попусту время, которого и так в обрез, - до самолета, направлявшегося в Москву, оставалось чуть меньше четырех часов, - я пишу по памяти на клочке бумаги несколько координат с дискеты, стараясь не забыть буквы, сопровождающие градусы и минуты: Ш, Д, СД, ЗД.
- Чьи это шапка-добро? - вглядываясь в написанное, спрашивает Сеня.
- Шапка-добро! Какая шапка? - кричу я.
Его слова как землетрясение, так ясно я вижу перед глазами обугленного штурмана Мишу, слышу его надрывный стон: "Шапка-добро, шапка-добро".
- Ну, ты же сама написала. Смотри, - обняв меня за плечи, надеюсь, только для того, чтобы было сподручней объяснять, говорит Сеня. - Ты написала координаты квадрата, каждая точка - его вершина, Ш - широта, Д долгота, СД - северная долгота, ЗД - западная долгота. Все вместе на языке моряков: шапка-добро.
- И для чего нужна эта шапка?
- В море, Варенька, нет дорог и указателей, а вот передаст командный пункт на борт "шапку-добро", и пойдет лодка в заданный район или по заданным координатам, найдет цель, которую потом поразит торпедой.
- Какой торпедой?
- Учебной или боевой, в зависимости от политической обстановки. - Голос Сени, клонившегося все ближе ко мне, затух на последних словах, превратился в интимный шепот. - Варька, ты помнишь, как ждала меня из похода?
- Покойники не помнят, - как из могилы прошептала я.
- Какие покойники? - не понял Сеня. Он всегда игнорировал разговоры о смерти, но я знаю точно, старуха с косой не такая зазнайка, она приветит каждого.
- Мертвые и холодные, - сказала я.
Сеня обиженно отпрянул: он для меня все, а я - ни в какую. Смешно так надул губы, как даже Василий в младенчестве не надувал. И все-таки до чего они похожи, только за одно это я готова мириться с Сеней. За то, что он похож на моего сына. Моя рука легла на его плечо.
- Сеня, ты же не некрофил, зачем тебе покойник?
- А кто покойник? - забеспокоился он.
- Я.
Действительно, живые не должны так много знать. Я вышла из машины в темноту, утратившую кромешность, на сонном небе лениво занималась заря.
- Надо же, как живая, как живая, - всплеснув руками, произнесла Муза Пегасовна, пустив меня на порог.
Впрочем, я и не ожидала от нее слез по поводу трагического конца моей квартирки. Но ведь в ней могла быть я!
- Сочувствовать может каждый, - говорит Муза Пегасовна, - и только редкие индивидуумы умеют радоваться. Заметь, Варвара, не только за себя, но и за другого.
После этого Муза Пегасовна обычно цитирует Доризо, аккомпанируя себе же на рояле маршем юных пионеров:
- Говорят, что друзья познаются в беде, но порой, только в счастье ты друга узнаешь.
Уникальность Музы Пегасовны очевидна, и если она не сочувствует моему бездомному состоянию, то лишь потому, что радуется, что я еще дышу и бегаю.
- Варвара, не все ли равно, где нагонит тебя смерть? Одна моя соседка каждое утро мерила давление - и что же? Умерла от гипертонического криза, успокаивает меня за чашкой горячего какао Муза Пегасовна.
- Рановато как-то, мне бы еще жить да жить.
- С точки зрения Монтеня - он берет за основу бабочку-однодневку, - не так важно, когда она сложит крылышки: в полдень или на исходе дня, философствует Муза Пегасовна.
- Хотелось бы после ужина, - сопротивляюсь я ее желанию порадоваться на моих поминках.
Я даже предвижу, как это будет. Торжественная Муза Пегасовна сядет за рояль, ведь она не может жить без музыки, и возвышенно запоет: "Старец Харон над темной той рекою ласково так помахивал мне рукою" - после чего хор провожающих меня туда, откуда не возвращаются, подхватит: "Жизнь все равно прекрасна!"
Из непридуманного: одна моя знакомая, узнав, что я дружу с Музой Пегасовной, пришла в восторг:
- Она так понравилась моему мужу! Такая хорошая, веселая!
- Где же они познакомились?
- На похоронах, - на голубом глазу выдала знакомая.
Я поверила влет: где еще дикая старушка может быть хорошей и веселой, как не на поминках? Теперь вы понимаете, зачем ей моя смерть? Парадокс, но народ обожает Музу Пегасовну за жажду жизни, даже на чужих похоронах.
- Борщ хочешь? - спрашивает она.
Как это по-русски: на завтрак, после какао, борщ. Не дожидаясь ответа, она наливает тарелку до краев.
Я не кочевряжусь, после утраты пристанища я решила есть и мыться впрок, ведь неизвестно, где еще будут мне стол и душ.
- Чтобы выйти из окружения, мне надо переодеться до неузнаваемости. Да, для бомбистов я очень приметная мишень, - глубокомысленно говорю я, глотая борщ. - Через три часа улетаю в Москву.
Престарелая Кармен делает широкий жест в сторону гардероба.
- Бери, что хочешь.
На мелкие, скупые жесты она просто не способна. Как не способна предать, даже невзначай, по-бабьи, посредством языка. Муза Пегасовна умеет хранить чужие тайны, здесь она - просто кремень. Если иногда и сплетничает, то исключительно о себе самой и великих мира сего, почивающих на сегодняшний день на погостах. Мы, живущие рядом, со своими игрушечными интрижками мало занимаем ее воображение.
Без всякого опасения быть выданной, я рассказываю ей обо всех прегрешениях генерала, более того, для наглядности, чтобы мои слова не выглядели оговором, включаю кассету. Возможно, сейчас ей будет больно узнать, что человек, с которым она курила сигары, казнокрад, государственный преступник, зато потом не будет рвать волосы. На мне. Возможно, благодарить будет, что я уберегла ее доброе имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
- Доигралась, Варвара? - проворчал бывший муж, когда мы отъехали на приличное расстояние от пожарища. - В какое дерьмо ты опять влипла?
- Не знаю, Сеня. Экскременты в наличии, а чьи они, покажут анализы, - с веселой наглостью сказала я.
Когда мне страшно, я всегда наглею, такая порода. Сеня знает об этом.
- Не хнычь, придет к тебе личный киллер, ты, главное, копай, - съязвил Сеня. - Ладно, не трусь, я тебя спрячу.
Я положила руку на руль.
- Я сама себя спрячу. Сеня, может быть, я уеду, ненадолго. Василий... ты присмотри...
Удивительно, Сеня научился различать мои интонации, он научился быть достойным.
- Конечно, Варя. Ты всегда можешь рассчитывать на меня. Не волнуйся за Василия, я же отец.
- Да, ты отец, - говорю я искренне, без иронии. - Спасибо тебе.
Вот сходятся мужчина и женщина, и они никто друг другу, потом рожают ребенка, потом расходятся - и решают, что они снова чужие. Но не чужие они, а родственники и никогда больше не будут чужими, из-за ребенка. Даже если они поставят двести штампов о разводе, забудут имена и разъедутся по разным полюсам: он - на Южный, она - на Северный или наоборот. Это я о себе и Сене.
Он подвез меня к дому Музы Пегасовны. Мы помолчали на дорожку. Чтобы не тратить попусту время, которого и так в обрез, - до самолета, направлявшегося в Москву, оставалось чуть меньше четырех часов, - я пишу по памяти на клочке бумаги несколько координат с дискеты, стараясь не забыть буквы, сопровождающие градусы и минуты: Ш, Д, СД, ЗД.
- Чьи это шапка-добро? - вглядываясь в написанное, спрашивает Сеня.
- Шапка-добро! Какая шапка? - кричу я.
Его слова как землетрясение, так ясно я вижу перед глазами обугленного штурмана Мишу, слышу его надрывный стон: "Шапка-добро, шапка-добро".
- Ну, ты же сама написала. Смотри, - обняв меня за плечи, надеюсь, только для того, чтобы было сподручней объяснять, говорит Сеня. - Ты написала координаты квадрата, каждая точка - его вершина, Ш - широта, Д долгота, СД - северная долгота, ЗД - западная долгота. Все вместе на языке моряков: шапка-добро.
- И для чего нужна эта шапка?
- В море, Варенька, нет дорог и указателей, а вот передаст командный пункт на борт "шапку-добро", и пойдет лодка в заданный район или по заданным координатам, найдет цель, которую потом поразит торпедой.
- Какой торпедой?
- Учебной или боевой, в зависимости от политической обстановки. - Голос Сени, клонившегося все ближе ко мне, затух на последних словах, превратился в интимный шепот. - Варька, ты помнишь, как ждала меня из похода?
- Покойники не помнят, - как из могилы прошептала я.
- Какие покойники? - не понял Сеня. Он всегда игнорировал разговоры о смерти, но я знаю точно, старуха с косой не такая зазнайка, она приветит каждого.
- Мертвые и холодные, - сказала я.
Сеня обиженно отпрянул: он для меня все, а я - ни в какую. Смешно так надул губы, как даже Василий в младенчестве не надувал. И все-таки до чего они похожи, только за одно это я готова мириться с Сеней. За то, что он похож на моего сына. Моя рука легла на его плечо.
- Сеня, ты же не некрофил, зачем тебе покойник?
- А кто покойник? - забеспокоился он.
- Я.
Действительно, живые не должны так много знать. Я вышла из машины в темноту, утратившую кромешность, на сонном небе лениво занималась заря.
- Надо же, как живая, как живая, - всплеснув руками, произнесла Муза Пегасовна, пустив меня на порог.
Впрочем, я и не ожидала от нее слез по поводу трагического конца моей квартирки. Но ведь в ней могла быть я!
- Сочувствовать может каждый, - говорит Муза Пегасовна, - и только редкие индивидуумы умеют радоваться. Заметь, Варвара, не только за себя, но и за другого.
После этого Муза Пегасовна обычно цитирует Доризо, аккомпанируя себе же на рояле маршем юных пионеров:
- Говорят, что друзья познаются в беде, но порой, только в счастье ты друга узнаешь.
Уникальность Музы Пегасовны очевидна, и если она не сочувствует моему бездомному состоянию, то лишь потому, что радуется, что я еще дышу и бегаю.
- Варвара, не все ли равно, где нагонит тебя смерть? Одна моя соседка каждое утро мерила давление - и что же? Умерла от гипертонического криза, успокаивает меня за чашкой горячего какао Муза Пегасовна.
- Рановато как-то, мне бы еще жить да жить.
- С точки зрения Монтеня - он берет за основу бабочку-однодневку, - не так важно, когда она сложит крылышки: в полдень или на исходе дня, философствует Муза Пегасовна.
- Хотелось бы после ужина, - сопротивляюсь я ее желанию порадоваться на моих поминках.
Я даже предвижу, как это будет. Торжественная Муза Пегасовна сядет за рояль, ведь она не может жить без музыки, и возвышенно запоет: "Старец Харон над темной той рекою ласково так помахивал мне рукою" - после чего хор провожающих меня туда, откуда не возвращаются, подхватит: "Жизнь все равно прекрасна!"
Из непридуманного: одна моя знакомая, узнав, что я дружу с Музой Пегасовной, пришла в восторг:
- Она так понравилась моему мужу! Такая хорошая, веселая!
- Где же они познакомились?
- На похоронах, - на голубом глазу выдала знакомая.
Я поверила влет: где еще дикая старушка может быть хорошей и веселой, как не на поминках? Теперь вы понимаете, зачем ей моя смерть? Парадокс, но народ обожает Музу Пегасовну за жажду жизни, даже на чужих похоронах.
- Борщ хочешь? - спрашивает она.
Как это по-русски: на завтрак, после какао, борщ. Не дожидаясь ответа, она наливает тарелку до краев.
Я не кочевряжусь, после утраты пристанища я решила есть и мыться впрок, ведь неизвестно, где еще будут мне стол и душ.
- Чтобы выйти из окружения, мне надо переодеться до неузнаваемости. Да, для бомбистов я очень приметная мишень, - глубокомысленно говорю я, глотая борщ. - Через три часа улетаю в Москву.
Престарелая Кармен делает широкий жест в сторону гардероба.
- Бери, что хочешь.
На мелкие, скупые жесты она просто не способна. Как не способна предать, даже невзначай, по-бабьи, посредством языка. Муза Пегасовна умеет хранить чужие тайны, здесь она - просто кремень. Если иногда и сплетничает, то исключительно о себе самой и великих мира сего, почивающих на сегодняшний день на погостах. Мы, живущие рядом, со своими игрушечными интрижками мало занимаем ее воображение.
Без всякого опасения быть выданной, я рассказываю ей обо всех прегрешениях генерала, более того, для наглядности, чтобы мои слова не выглядели оговором, включаю кассету. Возможно, сейчас ей будет больно узнать, что человек, с которым она курила сигары, казнокрад, государственный преступник, зато потом не будет рвать волосы. На мне. Возможно, благодарить будет, что я уберегла ее доброе имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64