Находка должна иметь какое-то значение.
— Это внезапный приступ суеверия или вы всегда такая? — спросил Эдвард.
— Не знаю, — ответила Ким. — Я просто стараюсь понять.
— Вы верите в экстрасенсорику или биоэнергетику? — поинтересовался Эдвард.
— Я никогда об этом не задумывалась, — призналась Ким. — А вы?
Эдвард рассмеялся:
— Вы ведете себя как психиатр, возвращая мне мои же вопросы. Нет, я не верю ни во что сверхъестественное. Я ученый. Я верю только в то, что можно разумно объяснить и проверить экспериментально. Я не религиозен и не суверен. Я могу показаться вам циничным, но скажу, что, на мой взгляд, эти вещи — религиозность и суеверие — идут рука об руку.
— Я тоже не слишком религиозна, — проговорила Ким. — Но у меня есть какая-то смутная вера в сверхъестественное, в потусторонние силы.
Они подошли к старому дому. Ким открыла перед Эдвардом дверь, и он внес картину в гостиную. Как они и предполагали, она в точности соответствовала светлому прямоугольнику над каминной полкой.
— По крайней мере, мы оказались правы в своих предположениях насчет того, где раньше она висела, — сказал Эдвард. Он оставил портрет на каминной полке.
— А я послежу, чтобы он тут и остался, — вырвалось у Ким. — Элизабет имеет полное право вернуться домой.
— Это значит, вы решили-таки поселиться здесь?
— Может быть, да, — ответила Ким. — Но сначала мне надо посоветоваться со своей семьей и, прежде всего, с братом.
— Лично я думаю, что это было бы великолепно.
Эдвард взял пластмассовые банки и сказал Ким, что пойдет в подвал и соберет там пробы почвы. На пороге гостиной он остановился.
— Если я найду в них Claviceps purpurea , — произнес он с кривой усмешкой, — то это лишит историю салемских процессов части сверхъестественного покрова.
Ким не ответила. В притяжении портрета Элизабет было что-то магнетическое. Ким была погружена в свои мысли. Эдвард пожал плечами. Потом он прошел на кухню и спустился в прохладную и сырую тьму подвала.
3
Понедельник, 18 июля 1994 года
Как и всегда, лаборатория Эдварда Армстронга в Гарвардском медицинском комплексе на Лонгфелло-авеню являла собой сцену лихорадочной деятельности. Впечатление бедлама усиливали снующие между футуристическими монстрами наисовременнейшего оборудования фигуры в белых халатах. Однако такое обманчивое впечатление могло возникнуть лишь у непосвященного. Для знающих людей эта суета служила верным признаком того, что именно здесь и именно сейчас делается самая современная наука.
Центром, сердцем этого святилища являлся Эдвард, и хотя он был не единственным работающим здесь ученым, все называли лабораторный комплекс личным поместьем Армстронга. Репутация гения, блистательного специалиста по органическому синтезу и выдающиеся способности нейробиолога позволяли Эдварду выколачивать дополнительные ставки для своих сотрудников, получать под свою опеку множество студентов, аспирантов и докторантов. Эти же качества позволяли ему вести напряженную работу, несмотря на тесноту, ограниченность бюджета и насыщенный рабочий график. Следствием всего этого было то, что Эдвард имел в своем распоряжении самых лучших сотрудников и самых способных студентов.
Другие профессора называли Эдварда ненасытным обжорой и сущим наказанием. У него не только было больше всего студентов-дипломников, он еще и настоял на введении летнего курса лекций по основам химии для старшекурсников. Он стал единственным профессором, который решился на чтение лекций в летнее время. Он сам объяснял это тем, что молодым перспективным мозгам нужна пища для ума, и чем раньше, тем лучше.
Вернувшись с очередной лекции, Эдвард прошел в свои владения через боковую дверь лаборатории. Это выглядело так, словно служитель зоопарка вошел в клетку к своим питомцам с кормом. Его тотчас же окружила плотная толпа дипломников. Каждый из них работал над какой-либо частной проблемой, все же вместе они трудились ради достижения основной цели Эдварда: выяснения механизмов краткосрочной и долговременной памяти. У каждого была проблема или вопрос, с которыми они и спешили обратиться. Отвечая в ритме стаккато на все вопросы, Эдвард сразу же отсылал студентов на рабочие места.
Ответив на последний вопрос, Эдвард направился к своему столу. У него не было кабинета, он считал это прихотью и неоправданной тратой дефицитной площади. Ему достаточно было угла, в котором стояли рабочий стол, пара стульев, компьютер и несколько полок с папками. Там его уже ждала Элеонор Янгмен, молодой доктор наук, работавшая с Эдвардом последние четыре года.
— К вам посетитель, — сказала она. — Он ожидает вас в комнате секретаря отдела.
Эдвард бросил на стол папку с лекционным материалом и, сняв твидовый пиджак, надел белый халат.
— У меня нет времени на посетителей, — раздраженно бросил он.
— Боюсь, что на этого посетителя вам придется его найти, — возразила Элеонор.
Эдвард метнул на свою помощницу выразительный взгляд. На ее лице появилась улыбка — предвестница взрыва веселого смеха. Это была уверенная в себе яркая блондинка из Окснарда, что в благословенной Калифорнии. Глядя на нее, можно было подумать, что она в жизни не интересуется ничем, кроме виндсерфинга. На самом же деле она в нежном двадцатитрехлетнем возрасте получила в университете Беркли степень доктора биохимии. Эдвард считал ее неоценимой сотрудницей не только из-за ее ума, но и из-за преданности делу. Она боготворила Эдварда и убеждала его в том, что только ему по плечу совершить прорыв в понимании механизма действия нейротрансмиттеров и их роли в формировании эмоций и памяти.
— Господи, кто этот посетитель? — спросил Эдвард.
— Стентон Льюис, — ответила Элеонор. — Он каждый раз, когда приходит, начинает превозносить меня до небес. На этот раз предложил мне основать новый химический журнал под названием «Химические соединения». В каждом номере на обложке должна быть помещена структурная модель «молекулы месяца». Я никогда не могу понять, шутит он или говорит серьезно.
— Он шутит, — заверил Эдвард. — Это он так флиртует с вами.
Эдвард быстро просмотрел почту. Ничего сногсшибательного.
— В лаборатории все в порядке? — спросил он.
— Боюсь, что нет, — ответила она. — Забарахлила новая система для капиллярного электрофореза, которую мы использовали для мицеллярной электрокинетической хроматографии. Вызвать техников из ремонтного отдела?
— Сначала я сам взгляну, — распорядился он. — Пришлите туда Стентона. Я совмещу два дела.
Эдвард прицепил на лацкан халата радиационный дозиметр и направился в отдел хроматографии. Усевшись перед аппаратом, он включил управляющий его работой компьютер. Прибор действительно не работал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
— Это внезапный приступ суеверия или вы всегда такая? — спросил Эдвард.
— Не знаю, — ответила Ким. — Я просто стараюсь понять.
— Вы верите в экстрасенсорику или биоэнергетику? — поинтересовался Эдвард.
— Я никогда об этом не задумывалась, — призналась Ким. — А вы?
Эдвард рассмеялся:
— Вы ведете себя как психиатр, возвращая мне мои же вопросы. Нет, я не верю ни во что сверхъестественное. Я ученый. Я верю только в то, что можно разумно объяснить и проверить экспериментально. Я не религиозен и не суверен. Я могу показаться вам циничным, но скажу, что, на мой взгляд, эти вещи — религиозность и суеверие — идут рука об руку.
— Я тоже не слишком религиозна, — проговорила Ким. — Но у меня есть какая-то смутная вера в сверхъестественное, в потусторонние силы.
Они подошли к старому дому. Ким открыла перед Эдвардом дверь, и он внес картину в гостиную. Как они и предполагали, она в точности соответствовала светлому прямоугольнику над каминной полкой.
— По крайней мере, мы оказались правы в своих предположениях насчет того, где раньше она висела, — сказал Эдвард. Он оставил портрет на каминной полке.
— А я послежу, чтобы он тут и остался, — вырвалось у Ким. — Элизабет имеет полное право вернуться домой.
— Это значит, вы решили-таки поселиться здесь?
— Может быть, да, — ответила Ким. — Но сначала мне надо посоветоваться со своей семьей и, прежде всего, с братом.
— Лично я думаю, что это было бы великолепно.
Эдвард взял пластмассовые банки и сказал Ким, что пойдет в подвал и соберет там пробы почвы. На пороге гостиной он остановился.
— Если я найду в них Claviceps purpurea , — произнес он с кривой усмешкой, — то это лишит историю салемских процессов части сверхъестественного покрова.
Ким не ответила. В притяжении портрета Элизабет было что-то магнетическое. Ким была погружена в свои мысли. Эдвард пожал плечами. Потом он прошел на кухню и спустился в прохладную и сырую тьму подвала.
3
Понедельник, 18 июля 1994 года
Как и всегда, лаборатория Эдварда Армстронга в Гарвардском медицинском комплексе на Лонгфелло-авеню являла собой сцену лихорадочной деятельности. Впечатление бедлама усиливали снующие между футуристическими монстрами наисовременнейшего оборудования фигуры в белых халатах. Однако такое обманчивое впечатление могло возникнуть лишь у непосвященного. Для знающих людей эта суета служила верным признаком того, что именно здесь и именно сейчас делается самая современная наука.
Центром, сердцем этого святилища являлся Эдвард, и хотя он был не единственным работающим здесь ученым, все называли лабораторный комплекс личным поместьем Армстронга. Репутация гения, блистательного специалиста по органическому синтезу и выдающиеся способности нейробиолога позволяли Эдварду выколачивать дополнительные ставки для своих сотрудников, получать под свою опеку множество студентов, аспирантов и докторантов. Эти же качества позволяли ему вести напряженную работу, несмотря на тесноту, ограниченность бюджета и насыщенный рабочий график. Следствием всего этого было то, что Эдвард имел в своем распоряжении самых лучших сотрудников и самых способных студентов.
Другие профессора называли Эдварда ненасытным обжорой и сущим наказанием. У него не только было больше всего студентов-дипломников, он еще и настоял на введении летнего курса лекций по основам химии для старшекурсников. Он стал единственным профессором, который решился на чтение лекций в летнее время. Он сам объяснял это тем, что молодым перспективным мозгам нужна пища для ума, и чем раньше, тем лучше.
Вернувшись с очередной лекции, Эдвард прошел в свои владения через боковую дверь лаборатории. Это выглядело так, словно служитель зоопарка вошел в клетку к своим питомцам с кормом. Его тотчас же окружила плотная толпа дипломников. Каждый из них работал над какой-либо частной проблемой, все же вместе они трудились ради достижения основной цели Эдварда: выяснения механизмов краткосрочной и долговременной памяти. У каждого была проблема или вопрос, с которыми они и спешили обратиться. Отвечая в ритме стаккато на все вопросы, Эдвард сразу же отсылал студентов на рабочие места.
Ответив на последний вопрос, Эдвард направился к своему столу. У него не было кабинета, он считал это прихотью и неоправданной тратой дефицитной площади. Ему достаточно было угла, в котором стояли рабочий стол, пара стульев, компьютер и несколько полок с папками. Там его уже ждала Элеонор Янгмен, молодой доктор наук, работавшая с Эдвардом последние четыре года.
— К вам посетитель, — сказала она. — Он ожидает вас в комнате секретаря отдела.
Эдвард бросил на стол папку с лекционным материалом и, сняв твидовый пиджак, надел белый халат.
— У меня нет времени на посетителей, — раздраженно бросил он.
— Боюсь, что на этого посетителя вам придется его найти, — возразила Элеонор.
Эдвард метнул на свою помощницу выразительный взгляд. На ее лице появилась улыбка — предвестница взрыва веселого смеха. Это была уверенная в себе яркая блондинка из Окснарда, что в благословенной Калифорнии. Глядя на нее, можно было подумать, что она в жизни не интересуется ничем, кроме виндсерфинга. На самом же деле она в нежном двадцатитрехлетнем возрасте получила в университете Беркли степень доктора биохимии. Эдвард считал ее неоценимой сотрудницей не только из-за ее ума, но и из-за преданности делу. Она боготворила Эдварда и убеждала его в том, что только ему по плечу совершить прорыв в понимании механизма действия нейротрансмиттеров и их роли в формировании эмоций и памяти.
— Господи, кто этот посетитель? — спросил Эдвард.
— Стентон Льюис, — ответила Элеонор. — Он каждый раз, когда приходит, начинает превозносить меня до небес. На этот раз предложил мне основать новый химический журнал под названием «Химические соединения». В каждом номере на обложке должна быть помещена структурная модель «молекулы месяца». Я никогда не могу понять, шутит он или говорит серьезно.
— Он шутит, — заверил Эдвард. — Это он так флиртует с вами.
Эдвард быстро просмотрел почту. Ничего сногсшибательного.
— В лаборатории все в порядке? — спросил он.
— Боюсь, что нет, — ответила она. — Забарахлила новая система для капиллярного электрофореза, которую мы использовали для мицеллярной электрокинетической хроматографии. Вызвать техников из ремонтного отдела?
— Сначала я сам взгляну, — распорядился он. — Пришлите туда Стентона. Я совмещу два дела.
Эдвард прицепил на лацкан халата радиационный дозиметр и направился в отдел хроматографии. Усевшись перед аппаратом, он включил управляющий его работой компьютер. Прибор действительно не работал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122