— Он с трудом сделал вдох и медленно выдохнул. — Долго ждать не пришлось. В то лето пришла чума, и открылось много вакансий.
Вудворд замолчал, прислушиваясь к шепоту призрачных воспоминаний.
— Чума, — сказал он, глядя в никуда. — Лето кончилось. Настала мокрая противная осень, а чума осталась. Она начиналась с нарывов на коже, потом следовали припадки и мучительная агония. Мой лучший друг умер на моих глазах в сентябре. Он высох из крепкого атлета в хнычущий скелет всего за две недели. А потом... как-то утром, в октябре... раздался крик горничной из спальни Томаса. Я влетел туда. Уже зная. И боясь того, что увижу.
Голос его упал до едва слышного шепота, и горло горело адским огнем, но он чувствовал, что обязан говорить.
— Томасу было двенадцать. Чума не считалась ни с возрастом, ни с общественным положением, ни с богатством... ни с чем. Она обрушилась на Томаса... будто решив уничтожить не только его, но и его мать, и меня. Все, что могли доктора, — успокаивать его опиумом. Но опиума было мало, чтобы Томас не страдал. Куда как мало.
Ему пришлось сглотнуть еще раз и ощутить, как слизь воспаления ползет вниз по горлу.
— Не дать ли вам чего-нибудь попить? — спросил Мэтью, вставая.
— Нет. Сядь. Я должен говорить, пока еще могу. — Он подождал, пока Мэтью усядется. — Томас боролся с болезнью, — сказал магистрат. — Но... победить, конечно, не мог. У него так воспалилась кожа, что он повернуться не мог в постели. Однажды... во время припадка... его так били судороги, что кожа... кожа с мясом стала сползать со спины, как мокрая кора с гнилого дерева. И повсюду была кровь, и чумной гной, и запах... этот запах... омерзительная вонь смерти.
— Сэр, — начал Мэтью, — не надо...
Вудворд поднял руку:
— Будь добр меня выслушать. Томас жил еще десять дней после того, как заболел. Нет, "жил" — неточное слово. Мучился. Эти дни и ночи слились для всех нас в один неразличимый ужас. Его рвало потоками крови. Глаза опухли и закрылись от плача, и он лежал в грязи, потому что нам никто не помогал, а мы... мы не успевали стирать простыни. В последний день... его скрутили безудержные судороги. Он так вцепился в прутья кровати, тело выгибалось дугой, и вся кровать подпрыгивала, тряслась, как какая-то демонская игрушка. Я помню его лицо в тот последний час. Лицо.
Вудворд зажмурился, на щеках заблестела испарина, и Мэтью трудно было на него смотреть — таким страшным казалось это зрелище запертого в душе горя.
— Боже мой, лицо! — прохрипел магистрат. Глаза его открылись, и Мэтью увидел, что они покраснели от мучительного воспоминания. — Чума... сожрала почти все его лицо. К концу он... даже не был похож на человека. И он умирал... его трясли припадки... он изо всех оставшихся сил цеплялся за прутья кровати. Я видел, как пальцы сжимаются... сильнее и сильнее... и он смотрел на меня. — Вудворд кивнул, отмечая этот момент. — Говорить он не мог, но я видел, видел, что он задает мне вопрос, будто я — сам Господь Всемогущий. И он спрашивал: "За что?" И на этот вопрос — непостижимый, недоступный вопрос — я был нем. Не прошло и десяти минут... как он испустил стон и покинул нас наконец. А у меня такие были на него планы. Такие планы. И я любил его — любил сильнее, чем сам думал. Его смерть... и этот ужас, как он умирал... не могли не отравить остаток наших дней, — выговорил Вудворд. — Энн всегда была хрупкой... а теперь ее рассудок слегка помутился. Дух ее потемнел, и мой тоже. Она обернулась против меня. Она не могла больше жить в этом доме, у нее начались припадки ярости. Я думаю... она так отчаялась, так гневалась на Бога... что жизнь ее свелась к животным побуждениям. — Он снова глотнул. — Она начала пить. Ее стали замечать в недостойных местах... с недостойными людьми. Я пытался до нее достучаться, прибегнуть с нею вместе к церкви, но становилось только хуже. Наверное... ей нужно было кого-то на этой земле ненавидеть так же, как она ненавидела Бога. В конце концов она ушла из дома. Мне говорили, что ее видели пьяной в определенном районе города, и с ней был мужчина дурной репутации. Стала страдать моя карьера. Пошли слухи, что я тоже пью — что иногда бывало правдой — и что я беру взятки. Что никогда правдой не было. Но удобная ложь для тех лиц, что желали мне вреда. Напомнили о себе долги — как поступают они всегда с человеком в трудном положении. Я продал почти все, что у меня было. Дом, сад, фонтан, кровать, на которой умер Томас... все равно я на все это смотреть не мог.
— Но вы сохранили камзол, — сказал Мэтью.
— Да... потому что... не знаю почему. Или знаю. Это был единственный предмет из моего прошлого... оставшийся чистым и незапятнанным. Это было... дыхание вчерашнего дня, когда мир еще благоухал.
— Простите, — сказал Мэтью. — Я понятия не имел.
— Откуда же тебе было знать? Со временем... мне стало доставаться меньше дел. Должен сказать, что во многом я сам был виноват в этой немилости, ибо позволял брату Рому составлять мне компанию на судейской скамье. И я решил... раз мое будущее в Лондоне темно, попытаться сделать его светлее в колониях. Но перед отъездом... я попытался найти Энн. Я слыхал, что она прибилась к компании женщин того же класса, которые пережили смерть мужей во время чумы и потому стали... подстилками и торговками телом по необходимости. К тому времени она стала... я бы не узнал ее. И она сама себя не узнала бы. — Вудворд с трудом вздохнул. — Наверное, этого она и хотела — забыть себя, а вместе с собой — прошлое. — Он смотрел мимо Мэтью, в непредставимую даль. — Мне кажется, я видел ее. В толпе в порту. Не был уверен. И не хотел. Я ушел. Потом я сел на корабль... и в Новый Свет.
Вудворд откинул голову на подушку и снова закрыл глаза. Сглотнув гной, он попытался прочистить горло, но безуспешно. У него уже почти пропал голос, но он заставлял себя говорить, потому что страшно боялся за душу Мэтью и хотел, чтобы юноша все это понял.
— Представь себе мое изумление... когда я обнаружил, что Манхэттен не вымощен золотом. Оказалось, что Новый Свет... не так уж отличается от Старого. Те же страсти и те же преступления. Те же грехи и те же негодяи. Только здесь... куда больше возможностей для греха... и куда больше места, где его совершать. Бог один знает, что принесет следующий век.
— Я об этом говорил с Гудом, — сказал Мэтью, позволив себе намек на улыбку. — Его жена верит, что мир будет уничтожен огнем, а сам Гуд считает, что это может быть — по его словам — "век чудес".
Вудворд открыл налитые кровью глаза.
— Не знаю... Но сочту чудом, если Фаунт-Роял доживет до нового века. Этот город наверняка погибнет, если не будет казнена Рэйчел Ховарт.
Улыбка Мэтью исчезла.
— Будущее этого поселка и лежит в основе вашего решения предать эту женщину смерти, сэр?
— Нет, разумеется. Абсолютно нет. Но улики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Вудворд замолчал, прислушиваясь к шепоту призрачных воспоминаний.
— Чума, — сказал он, глядя в никуда. — Лето кончилось. Настала мокрая противная осень, а чума осталась. Она начиналась с нарывов на коже, потом следовали припадки и мучительная агония. Мой лучший друг умер на моих глазах в сентябре. Он высох из крепкого атлета в хнычущий скелет всего за две недели. А потом... как-то утром, в октябре... раздался крик горничной из спальни Томаса. Я влетел туда. Уже зная. И боясь того, что увижу.
Голос его упал до едва слышного шепота, и горло горело адским огнем, но он чувствовал, что обязан говорить.
— Томасу было двенадцать. Чума не считалась ни с возрастом, ни с общественным положением, ни с богатством... ни с чем. Она обрушилась на Томаса... будто решив уничтожить не только его, но и его мать, и меня. Все, что могли доктора, — успокаивать его опиумом. Но опиума было мало, чтобы Томас не страдал. Куда как мало.
Ему пришлось сглотнуть еще раз и ощутить, как слизь воспаления ползет вниз по горлу.
— Не дать ли вам чего-нибудь попить? — спросил Мэтью, вставая.
— Нет. Сядь. Я должен говорить, пока еще могу. — Он подождал, пока Мэтью усядется. — Томас боролся с болезнью, — сказал магистрат. — Но... победить, конечно, не мог. У него так воспалилась кожа, что он повернуться не мог в постели. Однажды... во время припадка... его так били судороги, что кожа... кожа с мясом стала сползать со спины, как мокрая кора с гнилого дерева. И повсюду была кровь, и чумной гной, и запах... этот запах... омерзительная вонь смерти.
— Сэр, — начал Мэтью, — не надо...
Вудворд поднял руку:
— Будь добр меня выслушать. Томас жил еще десять дней после того, как заболел. Нет, "жил" — неточное слово. Мучился. Эти дни и ночи слились для всех нас в один неразличимый ужас. Его рвало потоками крови. Глаза опухли и закрылись от плача, и он лежал в грязи, потому что нам никто не помогал, а мы... мы не успевали стирать простыни. В последний день... его скрутили безудержные судороги. Он так вцепился в прутья кровати, тело выгибалось дугой, и вся кровать подпрыгивала, тряслась, как какая-то демонская игрушка. Я помню его лицо в тот последний час. Лицо.
Вудворд зажмурился, на щеках заблестела испарина, и Мэтью трудно было на него смотреть — таким страшным казалось это зрелище запертого в душе горя.
— Боже мой, лицо! — прохрипел магистрат. Глаза его открылись, и Мэтью увидел, что они покраснели от мучительного воспоминания. — Чума... сожрала почти все его лицо. К концу он... даже не был похож на человека. И он умирал... его трясли припадки... он изо всех оставшихся сил цеплялся за прутья кровати. Я видел, как пальцы сжимаются... сильнее и сильнее... и он смотрел на меня. — Вудворд кивнул, отмечая этот момент. — Говорить он не мог, но я видел, видел, что он задает мне вопрос, будто я — сам Господь Всемогущий. И он спрашивал: "За что?" И на этот вопрос — непостижимый, недоступный вопрос — я был нем. Не прошло и десяти минут... как он испустил стон и покинул нас наконец. А у меня такие были на него планы. Такие планы. И я любил его — любил сильнее, чем сам думал. Его смерть... и этот ужас, как он умирал... не могли не отравить остаток наших дней, — выговорил Вудворд. — Энн всегда была хрупкой... а теперь ее рассудок слегка помутился. Дух ее потемнел, и мой тоже. Она обернулась против меня. Она не могла больше жить в этом доме, у нее начались припадки ярости. Я думаю... она так отчаялась, так гневалась на Бога... что жизнь ее свелась к животным побуждениям. — Он снова глотнул. — Она начала пить. Ее стали замечать в недостойных местах... с недостойными людьми. Я пытался до нее достучаться, прибегнуть с нею вместе к церкви, но становилось только хуже. Наверное... ей нужно было кого-то на этой земле ненавидеть так же, как она ненавидела Бога. В конце концов она ушла из дома. Мне говорили, что ее видели пьяной в определенном районе города, и с ней был мужчина дурной репутации. Стала страдать моя карьера. Пошли слухи, что я тоже пью — что иногда бывало правдой — и что я беру взятки. Что никогда правдой не было. Но удобная ложь для тех лиц, что желали мне вреда. Напомнили о себе долги — как поступают они всегда с человеком в трудном положении. Я продал почти все, что у меня было. Дом, сад, фонтан, кровать, на которой умер Томас... все равно я на все это смотреть не мог.
— Но вы сохранили камзол, — сказал Мэтью.
— Да... потому что... не знаю почему. Или знаю. Это был единственный предмет из моего прошлого... оставшийся чистым и незапятнанным. Это было... дыхание вчерашнего дня, когда мир еще благоухал.
— Простите, — сказал Мэтью. — Я понятия не имел.
— Откуда же тебе было знать? Со временем... мне стало доставаться меньше дел. Должен сказать, что во многом я сам был виноват в этой немилости, ибо позволял брату Рому составлять мне компанию на судейской скамье. И я решил... раз мое будущее в Лондоне темно, попытаться сделать его светлее в колониях. Но перед отъездом... я попытался найти Энн. Я слыхал, что она прибилась к компании женщин того же класса, которые пережили смерть мужей во время чумы и потому стали... подстилками и торговками телом по необходимости. К тому времени она стала... я бы не узнал ее. И она сама себя не узнала бы. — Вудворд с трудом вздохнул. — Наверное, этого она и хотела — забыть себя, а вместе с собой — прошлое. — Он смотрел мимо Мэтью, в непредставимую даль. — Мне кажется, я видел ее. В толпе в порту. Не был уверен. И не хотел. Я ушел. Потом я сел на корабль... и в Новый Свет.
Вудворд откинул голову на подушку и снова закрыл глаза. Сглотнув гной, он попытался прочистить горло, но безуспешно. У него уже почти пропал голос, но он заставлял себя говорить, потому что страшно боялся за душу Мэтью и хотел, чтобы юноша все это понял.
— Представь себе мое изумление... когда я обнаружил, что Манхэттен не вымощен золотом. Оказалось, что Новый Свет... не так уж отличается от Старого. Те же страсти и те же преступления. Те же грехи и те же негодяи. Только здесь... куда больше возможностей для греха... и куда больше места, где его совершать. Бог один знает, что принесет следующий век.
— Я об этом говорил с Гудом, — сказал Мэтью, позволив себе намек на улыбку. — Его жена верит, что мир будет уничтожен огнем, а сам Гуд считает, что это может быть — по его словам — "век чудес".
Вудворд открыл налитые кровью глаза.
— Не знаю... Но сочту чудом, если Фаунт-Роял доживет до нового века. Этот город наверняка погибнет, если не будет казнена Рэйчел Ховарт.
Улыбка Мэтью исчезла.
— Будущее этого поселка и лежит в основе вашего решения предать эту женщину смерти, сэр?
— Нет, разумеется. Абсолютно нет. Но улики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210