Аминь".
Я слушал отца Иеронима и начинал понимать, что ему уже нет дела до меня.
— А как это, Референдум? — спросил я у монахов, которых считал глухонемыми.
— Всенародный опрос, — ответил один из них.
— Что же спрашивать, надо ли меня ошкуривать или нет? — возмутился я. Но они не отвечали. Они опять стали глухонемыми.
4
Дверь загромыхала и распахнулась. На пороге стоял Прахов-старший.
— Оставьте нас, — сказал Прахов, обращаясь к провожающим церковникам и к моим телохранителям.
Глухонемые робко вышли из комнатки. Дверь затворилась. Я ждал. Прахов подошел ко мне вплотную.
— Будешь себя хорошо вести, кое-что сумеем сделать для тебя, — обратился он ко мне на «ты», что сразу неприятно резануло мой слух. — Помню тебя сызмальства…
— Вы тогда назвали меня гаденышем. У меня отморозились ушки, а вы не впустили меня погреться в котельную… — я это выпалил сразу, давая ему понять, что я отдаю себе отчет, с кем имею дело.
— Не помню, братец. Знаю, что ты с моим Пашкой водился какое-то время. Но я не затем пришел, чтобы заниматься воспоминаниями. Дело есть дело.
— Что вы хотите от меня?
— Чтобы ты послужил верой и правдой Отечеству. У тебя нет выхода. Лишить жизни мы тебя можем в любое время. Но нам нужно не это. По всем данным, как утверждают наши эксперты, ты подходишь для Большой Публичной Программы: народ нуждается в развитии своего самосознания. Народ расположен к тебе. Ты смазлив, сукин сын, есть что-то в твоей физиономии такое, что способно задеть за живое. Флюиды, что ли, от тебя исходят такие, но даже я, бывалый человек, клянусь тебе всеми связями, робею перед тобой. Ты что молишься, когда я с тобой говорю? — он заметил, я действительно шептал слова молитвы. И я сказал:
— Да, я действительно молю Бога, чтобы он помог вам, чтобы избавил вас от болезней и дал в жизни много радостей…
— Ты действительно молишься?
— Да. Это единственное, что мне осталось делать.
— Значит, ты поможешь мне? Ты будешь призывать народ, чтобы меня избрали на пост Верховного?
— Я сделаю все, что смогу, — я произнес и эти слова, и ко мне пришло облегчение. Мне показалось, что я возвысился над самим собой. Преодолел в себе гордыню, и ко мне пришло истинное мужество.
— Ты не будешь стремиться умереть преждевременно? Мы поставим к тебе охрану. Она повсюду будет ходить за тобой. Нам важно сохранить тебя для Большой Публичной Программы.
Он сел. Сноп света падал на его грубое мясистое лицо. Глаза были тусклыми, а руки в экземе. Я стоял напротив. В тени. Я сказал:
— Эта попытка покончить с собой была моей минутной слабостью. Я устал от раздвоенности.
— Мне докладывали, что ты заигрываешь с моими политическими противниками. Что ж, так даже лучше. Продолжай эту двойную игру. Не исключено, что они тебя выкрадут и будут уговаривать им послужить. Не отказывайся. Храни себя до последнего мгновения. Главное — выйти на Большую Программу, а там все дело будет в наших руках.
Эти слова были для меня любопытной неожиданностью. Его кровный враг Хобот ему не так уж страшен. Он ему нужен, чтобы сохранять равновесие. Погибни Хобот, и Прахов полетит в тартарары. Он, наверное, будет беречь Хобота. Напугать противника это совсем другое, чем лишить его жизни. Кровь нельзя брать на душу. С кровью всегда дело обстояло сложнее, непредсказуемее.
— Мне разрешат отсюда выйти?
— Я распоряжусь, чтобы ты был на полной свободе. Ничто не должно омрачать твоих последних дней жизни.
— А какой вам смысл становиться Верховным? Это так муторно, — неожиданно сказал я. — У вас и так в руках большая власть.
— Я и сам иногда так думаю. И здесь не сила инерции, а закономерность развития тех, кто у власти. У нас, стремящихся к власти, выбор один: либо смерть, либо движение вперед.
— Власть — самоцель?
— В общем, если говорить начистоту, да, именно самоцель, а все остальное производное.
— И выход из кризиса?
— Я не знаю, что это такое. Сейчас мы дали народу полную свободу, а взамен лишили хлеба, мяса, молока. Каждый может бастовать, орать любые лозунги, выпускать газеты, читать любые книги, говорить, о чем хочет. Если раньше за чтение нежелательных книжек сажали на пять лет строгого режима, а за выход на демонстрацию протеста давали и десять лет лагерей, то сегодня мы дали людям столько политических свобод, что они не в состоянии их прожить за свою короткую жизнь. Народ не понимает, что сразу вместе — и хлеб, и свобода — такого не бывает. Надо что-то одно: или хлеб, или свобода. Поэтому сейчас никакого кризиса нет, просто народ неправильно понимает свободу, бастует, плохо относится к своим обязанностям, выпускает продукцию плохого качества. Что ж, как поработаете, так и заработаете! Я это им говорю постоянно. Народ нельзя обманывать.
— И чем же это все кончится?
— А чем кончится, тут ясно, как Божий день. Когда людям надоест эта распроклятая свобода, они станут требовать — наказать виновных. Мы будем сопротивляться, а они выйдут на площади и будут орать: "Смертной кары врагам народа!" И мы пойдем им навстречу: казним виновных.
— Даже если они будут вашими родными?
— Даже если будут моими родственниками. Воля народа для меня — закон!
— А потом вы станете ошкуривать и сам народ?
— Раньше кровопусканием лечили людей. Полная или частичная эксдермация — это новейшее средство. Пора к ней приучать народы, и в этом отношении мы на вас делаем ставку, как это делают на бегах, зная ту самую верную беспроигрышную лошадку, которая никогда не подведет. Ну что ж, мой друг, я рад что мы обо всем договорились. Мы располагаем великими ресурсами и возможностями, попробуем их реализовать. Желаю вам удачи!
Он распахнул дверь. К нему подбежали двое в штатском. Он им что-то сказал, и я вместе с ними вышел из храма.
5
Не успел я пройти и ста шагов, как меня догнал Горбунов.
— Сволочи, подонки, христопродавцы! Я догадываюсь, какую они обработку провели с вами! Ну ничего, еще не все потеряно. Мы сможем взять реванш! Мы не дадим им измываться ни над вами, ни над народом! Они отхватили себе жирные куски и думают, что уже достигли всего. Чепуха! То, что тайная полиция, армия и сеть доносчиков на их стороне, еще ничего не значит. Они не погнушались даже церковью — втянули и ее в свои грязные дела. Всем известно, что Прахов трижды встречался с архимандритом Дунайским Харитоном и пообещал ему избавить церковь на два года от налогов и дать ему арамейские земли для строительства монастыря. Мы разоблачим их преступные акции. Мы сделаем так, чтобы народ прозрел! Что он тебе говорил?
— Рассказывал о своем трудном детстве и о своем сложном сегодняшнем положении.
— Старая лиса, падаль гнилая, сука! Кого он хочет провести? Да мы его насквозь видим!
— А как вы оказались в его команде?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
Я слушал отца Иеронима и начинал понимать, что ему уже нет дела до меня.
— А как это, Референдум? — спросил я у монахов, которых считал глухонемыми.
— Всенародный опрос, — ответил один из них.
— Что же спрашивать, надо ли меня ошкуривать или нет? — возмутился я. Но они не отвечали. Они опять стали глухонемыми.
4
Дверь загромыхала и распахнулась. На пороге стоял Прахов-старший.
— Оставьте нас, — сказал Прахов, обращаясь к провожающим церковникам и к моим телохранителям.
Глухонемые робко вышли из комнатки. Дверь затворилась. Я ждал. Прахов подошел ко мне вплотную.
— Будешь себя хорошо вести, кое-что сумеем сделать для тебя, — обратился он ко мне на «ты», что сразу неприятно резануло мой слух. — Помню тебя сызмальства…
— Вы тогда назвали меня гаденышем. У меня отморозились ушки, а вы не впустили меня погреться в котельную… — я это выпалил сразу, давая ему понять, что я отдаю себе отчет, с кем имею дело.
— Не помню, братец. Знаю, что ты с моим Пашкой водился какое-то время. Но я не затем пришел, чтобы заниматься воспоминаниями. Дело есть дело.
— Что вы хотите от меня?
— Чтобы ты послужил верой и правдой Отечеству. У тебя нет выхода. Лишить жизни мы тебя можем в любое время. Но нам нужно не это. По всем данным, как утверждают наши эксперты, ты подходишь для Большой Публичной Программы: народ нуждается в развитии своего самосознания. Народ расположен к тебе. Ты смазлив, сукин сын, есть что-то в твоей физиономии такое, что способно задеть за живое. Флюиды, что ли, от тебя исходят такие, но даже я, бывалый человек, клянусь тебе всеми связями, робею перед тобой. Ты что молишься, когда я с тобой говорю? — он заметил, я действительно шептал слова молитвы. И я сказал:
— Да, я действительно молю Бога, чтобы он помог вам, чтобы избавил вас от болезней и дал в жизни много радостей…
— Ты действительно молишься?
— Да. Это единственное, что мне осталось делать.
— Значит, ты поможешь мне? Ты будешь призывать народ, чтобы меня избрали на пост Верховного?
— Я сделаю все, что смогу, — я произнес и эти слова, и ко мне пришло облегчение. Мне показалось, что я возвысился над самим собой. Преодолел в себе гордыню, и ко мне пришло истинное мужество.
— Ты не будешь стремиться умереть преждевременно? Мы поставим к тебе охрану. Она повсюду будет ходить за тобой. Нам важно сохранить тебя для Большой Публичной Программы.
Он сел. Сноп света падал на его грубое мясистое лицо. Глаза были тусклыми, а руки в экземе. Я стоял напротив. В тени. Я сказал:
— Эта попытка покончить с собой была моей минутной слабостью. Я устал от раздвоенности.
— Мне докладывали, что ты заигрываешь с моими политическими противниками. Что ж, так даже лучше. Продолжай эту двойную игру. Не исключено, что они тебя выкрадут и будут уговаривать им послужить. Не отказывайся. Храни себя до последнего мгновения. Главное — выйти на Большую Программу, а там все дело будет в наших руках.
Эти слова были для меня любопытной неожиданностью. Его кровный враг Хобот ему не так уж страшен. Он ему нужен, чтобы сохранять равновесие. Погибни Хобот, и Прахов полетит в тартарары. Он, наверное, будет беречь Хобота. Напугать противника это совсем другое, чем лишить его жизни. Кровь нельзя брать на душу. С кровью всегда дело обстояло сложнее, непредсказуемее.
— Мне разрешат отсюда выйти?
— Я распоряжусь, чтобы ты был на полной свободе. Ничто не должно омрачать твоих последних дней жизни.
— А какой вам смысл становиться Верховным? Это так муторно, — неожиданно сказал я. — У вас и так в руках большая власть.
— Я и сам иногда так думаю. И здесь не сила инерции, а закономерность развития тех, кто у власти. У нас, стремящихся к власти, выбор один: либо смерть, либо движение вперед.
— Власть — самоцель?
— В общем, если говорить начистоту, да, именно самоцель, а все остальное производное.
— И выход из кризиса?
— Я не знаю, что это такое. Сейчас мы дали народу полную свободу, а взамен лишили хлеба, мяса, молока. Каждый может бастовать, орать любые лозунги, выпускать газеты, читать любые книги, говорить, о чем хочет. Если раньше за чтение нежелательных книжек сажали на пять лет строгого режима, а за выход на демонстрацию протеста давали и десять лет лагерей, то сегодня мы дали людям столько политических свобод, что они не в состоянии их прожить за свою короткую жизнь. Народ не понимает, что сразу вместе — и хлеб, и свобода — такого не бывает. Надо что-то одно: или хлеб, или свобода. Поэтому сейчас никакого кризиса нет, просто народ неправильно понимает свободу, бастует, плохо относится к своим обязанностям, выпускает продукцию плохого качества. Что ж, как поработаете, так и заработаете! Я это им говорю постоянно. Народ нельзя обманывать.
— И чем же это все кончится?
— А чем кончится, тут ясно, как Божий день. Когда людям надоест эта распроклятая свобода, они станут требовать — наказать виновных. Мы будем сопротивляться, а они выйдут на площади и будут орать: "Смертной кары врагам народа!" И мы пойдем им навстречу: казним виновных.
— Даже если они будут вашими родными?
— Даже если будут моими родственниками. Воля народа для меня — закон!
— А потом вы станете ошкуривать и сам народ?
— Раньше кровопусканием лечили людей. Полная или частичная эксдермация — это новейшее средство. Пора к ней приучать народы, и в этом отношении мы на вас делаем ставку, как это делают на бегах, зная ту самую верную беспроигрышную лошадку, которая никогда не подведет. Ну что ж, мой друг, я рад что мы обо всем договорились. Мы располагаем великими ресурсами и возможностями, попробуем их реализовать. Желаю вам удачи!
Он распахнул дверь. К нему подбежали двое в штатском. Он им что-то сказал, и я вместе с ними вышел из храма.
5
Не успел я пройти и ста шагов, как меня догнал Горбунов.
— Сволочи, подонки, христопродавцы! Я догадываюсь, какую они обработку провели с вами! Ну ничего, еще не все потеряно. Мы сможем взять реванш! Мы не дадим им измываться ни над вами, ни над народом! Они отхватили себе жирные куски и думают, что уже достигли всего. Чепуха! То, что тайная полиция, армия и сеть доносчиков на их стороне, еще ничего не значит. Они не погнушались даже церковью — втянули и ее в свои грязные дела. Всем известно, что Прахов трижды встречался с архимандритом Дунайским Харитоном и пообещал ему избавить церковь на два года от налогов и дать ему арамейские земли для строительства монастыря. Мы разоблачим их преступные акции. Мы сделаем так, чтобы народ прозрел! Что он тебе говорил?
— Рассказывал о своем трудном детстве и о своем сложном сегодняшнем положении.
— Старая лиса, падаль гнилая, сука! Кого он хочет провести? Да мы его насквозь видим!
— А как вы оказались в его команде?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172