Именно он обвинил в распутстве правителя Галилеи. По наущению его жены Иродиады ее дочь Саломея упросила Ирода отдать ей голову Иоанна Предтечи, которую преподнесли ей на блюде во время пиршества в один из теплых майских вечеров этого злополучного и жестокого первого века. Иосиф Флавий, иудейский историк, подтверждал, что дело не в Ироде и не в распутной его жене, а в том, что Ирод сильно опасался волнений иудейских, боялся, как бы огромное влияние Иоанна на массу не привело к нежелаемым осложнениям. Докатились слухи до иродова дворца, будто зреет в пустыне иудейской новая эра и что на берегах Мертвого моря в районе Кумрана не признают власти первосвященников, хотя и верны заветам Моисеевым, что эта община кумранитов создала Новый Союз, называют себя сынами Света, хотят быть нищими, ибо только в нищете, считают они, пребывает Господня Благодать.
16
В такой же майский вечер несколько десятилетий спустя, а именно в пятьдесят восьмом году, в седой голове прокуратора Иудеи Феликса Марка Антония решалась сложнейшая задача: не отправить ли ему сразу бывшего римского воина и фарисея Савла в Рим, чтобы по пути его прикончили воинствующие иудеи, а о таких их намерениях он уже получил данные.
Феликс один сидел в триклинии. Сидел и размышлял. Дурные вести шли из Рима, буйствовал Нерон, раскрывший еще один заговор, бурлила Иудея, наводненная «ревнителями», борцами за свободу Иудеи. Мятежники и разбойники возникали в самых разных местах, и пламя мести сжигало дома богатых римлян и знатных иудеев. Повсюду возвещали о новом пришествии Христа его последователи. Они со своим смирением и робостью, своей готовностью покорно умереть, лишь бы торжествовала вера их, несли в себе более опасную смуту — мятеж духа. И этот мятеж приковывал сердца не только иудеев, греков и сирийцев, но и римлян, римских воинов и патрициев. Даже его любимая жена Друзилла, иудейка, чтившая иудейские законы, несмотря на свое неистребимое распутство, и она шепнула Феликсу:
— Не казни его!
Он верил Друзилле даже тогда, когда, казалось бы, не должен был верить. Третьего дня он велел снять с креста некоего Авраама, который, увидев прокуратора, прокричал хриплым голосом:
— Еврейский народ скорее умрет непобежденным, нежели признает власть римских оккупантов! Господином властителем и своим прокуратором мы считаем только Бога. Никакая смерть, даже самая жестокая, нам не страшна. Не примем мы в расчет и то, что месть может пасть на наших близких. Ничто не заставит нас пойти против Моисеевых законов. Никогда мы не признаем Господом кого-нибудь из смертных. Погляди: холмы Иудеи пестрят крестами с распятыми ревнителями иудейской веры! Это неоспоримое доказательство нашей правоты!..
Феликс дал знак освободить Авраама. Его сняли с креста, а он еще сильнее проклинал тех, кто творил насилие в его свободной стране. И тогда Друзилла направилась навстречу Аврааму. И римский офицер сказал:
— Ей ты обязан жизнью. Пади же ниц перед ней.
И Феликс, и Друзилла, и свита прокуратора застыли на месте: на какую еще дерзость окажется способным этот заклятый враг римлян. Но, увидев Друзиллу и, может быть, тронутый ее красотой и бесстрашием, Авраам пал ниц, и все с облегчением вздохнули. Друзилла подошла к Аврааму и благословила старика. И стоявшая толпа заорала что есть мочи:
— Да здравствует великий Феликс!
Нет, Друзилла знала душу своего народа. Ее мужу первосвященник Иннотан сказал наедине и строго по секрету:
— Если бы ты не спас Авраама, твоего сына Агриппу похитили бы и убили…
В глазах Иннотана Феликс приметил злорадство. Подумал: "А ведь не сказал вчера, а сказал сегодня. А знал и вчера, что собираются покарать его, Феликса, страшной карой. Надо убрать и этого. Убрать и свалить вину на иудеев, а потом на христиан. Воздать и тем и другим!"
Поразительные совпадения! Никогда-никогда, ни один историк, ни один археолог, ни один копатель древностей, роясь в пыли обветшавших реликтов, не видя дальше своего носа, наслаждаясь мелкими находками типа вырыл черепушку, свидетельствующую об использовании в покраске керамических изделий какого-нибудь сурика или кадмия красного, или нашел цитату, в которой подтверждалось, что тысячи иудейских проповедников были распяты на крестах Римской империи, распяты во имя процветания демократии и имперского могущества, — так вот никогда ни один исследователь не задумывался о естественном прямом повторении, казалось бы, неповторимых событий, какими были значительные движения душ вполне значительных людей, таких, скажем, как Ильич Первый или прокуратор Феликс, или даже такой общественный деятель, как Прахов или Хобот!
А общественные явления, убийства, казни, предательства, наговоры, доносы — из чего же еще состоять общественным движениям социальных общностей или их лидеров! — они-то как раз и повторяются, и в такой простоте, в такой естественной одинаковости, что и сравнивать-то особенно нечего: наложил одну модель на другую — и все сошлось: один к одному. Так сходятся миллионы лет повторяемые времена года — осень, зима, весна, лето. Так сходятся рождения детей — головой вперед, и вопли матерей, и первый крик дитяти, и первая материнская радость! Все повторяется в этом прекрасном и неповторимом мире!
В такой же теплый майский вечер, почти две тысячи лет спустя, Прахова-старшего волновали те же мысли, что и прокуратора Феликса. Дурные вести шли из Прибалтики, Грузии, Израиля, Ирака, Афганистана. Мятежники и разбойники возникали в самых разных местах, и пламя мести сжигало дома партаппаратчиков, и страдали невинные люди: стреляли в матерей, стариков и детей, стреляли в женщин и старух! Врывались в родильные дома, насиловали рожениц — и торжествовала смута! Всякий раз, когда Прахов намеревался послать войска, чтобы подавить разбойников, выдававших себя за ум и совесть народа, его жена, мудрая Диана, настаивала:
— Не торопись. Стоит тебе помочь этим людям, ты первый будешь виноватым. Сейчас наступило время, когда целесообразнее ни во что не вмешиваться. Пусть режут друг друга! Пусть насладятся убийствами и поджогами. Выиграет только тот, кто вмешается в эти распри последним, когда эти распри сами собой погаснут.
И он согласился.
Он уступил Диане и тогда, когда она советовала распахнуть настежь все двери тюрем — всех выпустили на волю. Всех, кто выступал раньше против режима. Больше того, многих возвели в ранг депутатов, советников и даже председателей различных комиссий. Тогда-то бывший узник и диссидент, бывший враг Отечества академик Мармеладов был не только выпущен на волю, но и получил все прежние свои регалии, стал депутатом трех Верховных Советов и выразителем самых крайних праведных настроений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
16
В такой же майский вечер несколько десятилетий спустя, а именно в пятьдесят восьмом году, в седой голове прокуратора Иудеи Феликса Марка Антония решалась сложнейшая задача: не отправить ли ему сразу бывшего римского воина и фарисея Савла в Рим, чтобы по пути его прикончили воинствующие иудеи, а о таких их намерениях он уже получил данные.
Феликс один сидел в триклинии. Сидел и размышлял. Дурные вести шли из Рима, буйствовал Нерон, раскрывший еще один заговор, бурлила Иудея, наводненная «ревнителями», борцами за свободу Иудеи. Мятежники и разбойники возникали в самых разных местах, и пламя мести сжигало дома богатых римлян и знатных иудеев. Повсюду возвещали о новом пришествии Христа его последователи. Они со своим смирением и робостью, своей готовностью покорно умереть, лишь бы торжествовала вера их, несли в себе более опасную смуту — мятеж духа. И этот мятеж приковывал сердца не только иудеев, греков и сирийцев, но и римлян, римских воинов и патрициев. Даже его любимая жена Друзилла, иудейка, чтившая иудейские законы, несмотря на свое неистребимое распутство, и она шепнула Феликсу:
— Не казни его!
Он верил Друзилле даже тогда, когда, казалось бы, не должен был верить. Третьего дня он велел снять с креста некоего Авраама, который, увидев прокуратора, прокричал хриплым голосом:
— Еврейский народ скорее умрет непобежденным, нежели признает власть римских оккупантов! Господином властителем и своим прокуратором мы считаем только Бога. Никакая смерть, даже самая жестокая, нам не страшна. Не примем мы в расчет и то, что месть может пасть на наших близких. Ничто не заставит нас пойти против Моисеевых законов. Никогда мы не признаем Господом кого-нибудь из смертных. Погляди: холмы Иудеи пестрят крестами с распятыми ревнителями иудейской веры! Это неоспоримое доказательство нашей правоты!..
Феликс дал знак освободить Авраама. Его сняли с креста, а он еще сильнее проклинал тех, кто творил насилие в его свободной стране. И тогда Друзилла направилась навстречу Аврааму. И римский офицер сказал:
— Ей ты обязан жизнью. Пади же ниц перед ней.
И Феликс, и Друзилла, и свита прокуратора застыли на месте: на какую еще дерзость окажется способным этот заклятый враг римлян. Но, увидев Друзиллу и, может быть, тронутый ее красотой и бесстрашием, Авраам пал ниц, и все с облегчением вздохнули. Друзилла подошла к Аврааму и благословила старика. И стоявшая толпа заорала что есть мочи:
— Да здравствует великий Феликс!
Нет, Друзилла знала душу своего народа. Ее мужу первосвященник Иннотан сказал наедине и строго по секрету:
— Если бы ты не спас Авраама, твоего сына Агриппу похитили бы и убили…
В глазах Иннотана Феликс приметил злорадство. Подумал: "А ведь не сказал вчера, а сказал сегодня. А знал и вчера, что собираются покарать его, Феликса, страшной карой. Надо убрать и этого. Убрать и свалить вину на иудеев, а потом на христиан. Воздать и тем и другим!"
Поразительные совпадения! Никогда-никогда, ни один историк, ни один археолог, ни один копатель древностей, роясь в пыли обветшавших реликтов, не видя дальше своего носа, наслаждаясь мелкими находками типа вырыл черепушку, свидетельствующую об использовании в покраске керамических изделий какого-нибудь сурика или кадмия красного, или нашел цитату, в которой подтверждалось, что тысячи иудейских проповедников были распяты на крестах Римской империи, распяты во имя процветания демократии и имперского могущества, — так вот никогда ни один исследователь не задумывался о естественном прямом повторении, казалось бы, неповторимых событий, какими были значительные движения душ вполне значительных людей, таких, скажем, как Ильич Первый или прокуратор Феликс, или даже такой общественный деятель, как Прахов или Хобот!
А общественные явления, убийства, казни, предательства, наговоры, доносы — из чего же еще состоять общественным движениям социальных общностей или их лидеров! — они-то как раз и повторяются, и в такой простоте, в такой естественной одинаковости, что и сравнивать-то особенно нечего: наложил одну модель на другую — и все сошлось: один к одному. Так сходятся миллионы лет повторяемые времена года — осень, зима, весна, лето. Так сходятся рождения детей — головой вперед, и вопли матерей, и первый крик дитяти, и первая материнская радость! Все повторяется в этом прекрасном и неповторимом мире!
В такой же теплый майский вечер, почти две тысячи лет спустя, Прахова-старшего волновали те же мысли, что и прокуратора Феликса. Дурные вести шли из Прибалтики, Грузии, Израиля, Ирака, Афганистана. Мятежники и разбойники возникали в самых разных местах, и пламя мести сжигало дома партаппаратчиков, и страдали невинные люди: стреляли в матерей, стариков и детей, стреляли в женщин и старух! Врывались в родильные дома, насиловали рожениц — и торжествовала смута! Всякий раз, когда Прахов намеревался послать войска, чтобы подавить разбойников, выдававших себя за ум и совесть народа, его жена, мудрая Диана, настаивала:
— Не торопись. Стоит тебе помочь этим людям, ты первый будешь виноватым. Сейчас наступило время, когда целесообразнее ни во что не вмешиваться. Пусть режут друг друга! Пусть насладятся убийствами и поджогами. Выиграет только тот, кто вмешается в эти распри последним, когда эти распри сами собой погаснут.
И он согласился.
Он уступил Диане и тогда, когда она советовала распахнуть настежь все двери тюрем — всех выпустили на волю. Всех, кто выступал раньше против режима. Больше того, многих возвели в ранг депутатов, советников и даже председателей различных комиссий. Тогда-то бывший узник и диссидент, бывший враг Отечества академик Мармеладов был не только выпущен на волю, но и получил все прежние свои регалии, стал депутатом трех Верховных Советов и выразителем самых крайних праведных настроений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172